Вот так мы теперь живем - Энтони Троллоп Страница 20

– Для себя, – сказал он, делая слабую попытку взять ее за руку, – я более всего на свете желаю идти с вами одной дорогой. Я не говорю, что вы должны хотеть того же; но вы должны знать мою искренность. Когда я говорил о Мельмоттах, неужели вы подумали, что я забочусь о себе?

– О нет! Отчего мне так думать?

– Тогда я говорил с вами как с кузиной, как старший брат. Даже если вы будете знаться с легионами Мельмоттов, для меня вы навсегда останетесь той, кому отдано мое сердце. Даже будь вы и впрямь опозорены – если бы позор мог коснуться столь чистого существа, – мои чувства остались бы прежними. Я люблю вас так, как если бы уже поклялся быть с вами в горе и радости. Я не могу измениться, у меня слишком негибкий характер. Есть ли у вас хоть слово мне в утешение?

Она отвернулась, но не ответила сразу.

– Вы понимаете, как сильно я в этом нуждаюсь? – продолжал Роджер.

– Вы легко обойдетесь без моих утешений.

– Да, я не умру, но легко мне не будет. Мне и сейчас нелегко. Я сделался раздражительным, ссорюсь с друзьями. Я прошу вас хотя бы поверить, что мои слова о любви не лживы.

– Полагаю, для вас они что-то значат.

– Они очень много для меня значат, дорогая. Они значат для меня все. Вы едва ли понимаете, что для меня они означают либо блаженство, либо полное безразличие к миру. Я не отступлюсь, пока не узнаю, что вы дали слово другому.

– Что я могу сказать, мистер Карбери?

– Скажите, что полюбите меня.

– А если нет?

– Скажите, что попытаетесь.

– Нет, этого я тоже не скажу. Любовь должна прийти сама. Я не знаю, как можно принудить себя к любви. Вы мне очень приятны, но брак – это так ужасно.

– Для меня он не будет ужасен, дорогая.

– Будет, когда вы поймете, что я слишком молода и у нас слишком разные вкусы.

– Вы же знаете, я это стерплю. Вы можете дать мне одно обещание? Что сразу меня известите, если вы дадите слово другому?

– Думаю, это я обещать могу, – сказала Гетта после короткой заминки.

– Но вы еще никому не дали слова?

– Да. Но, мистер Карбери, вы не вправе меня допрашивать. Мне кажется, это жестоко. Я позволяю вам говорить то, что не позволила бы никому другому, потому что вы мой кузен и маменька вам так доверяет. Никто, кроме маменьки, не может спрашивать о моих чувствах.

– Вы на меня сердитесь?

– Нет.

– Если я вас обидел, то лишь оттого, что очень сильно люблю.

– Я не обиделась, но мне неприятны расспросы со стороны джентльмена. Думаю, они бы любой девушке не понравились. Я не обязана всем обо всем рассказывать.

– Возможно, вы меня простите, когда подумаете, насколько от этого зависит мое счастье. До свидания.

Она протянула руку и позволила ему на миг задержать ее в своей руке.

– Идя по старому саду в Карбери, где мы когда-то гуляли вместе, я всегда спрашиваю себя, есть ли надежда увидеть вас его хозяйкой.

– Такой надежды нет.

– Я, разумеется, готов был это услышать. Что ж, до свидания, и да хранит вас Бог.

В натуре Роджера не было и капли поэзии. Все внешние стороны любви, которые так приятны многим мужчинам, а для многих женщин составляют единственное настоящее удовольствие в жизни, ничего для него не значили. Есть люди, и мужчины и женщины, которые находят сладость даже в неразделенной любви. Они так упиваются своей меланхолией, своим томлением, что страдают, как те герои и героини, о которых мы читаем в стихах. Роджеру Карбери все это было чуждо. Он считал, что нашел девушку, которая ему нужна, которая достойна его любви, и теперь желал ее всем существом. Он сказал простую правду, когда заявил Генриетте, что без нее жизнь станет ему безразлична. Можно было не опасаться, что он спрыгнет с Монумента или пустит себе пулю в висок – не было в Англии человека, менее к этому склонного. Однако печаль сковала его разум, и он не мог искать утешения в другом. Ему оставалось лишь упорствовать, пока он не заполучит ее – или окончательно не потеряет. И если случится второе – чего Роджер в последнее время боялся все больше, – он будет жить, но жить калекой.

В глубине души он почти не сомневался, что девушка любит того, другого, моложе его. Что она никогда не сознавалась в этой любви, Роджер был убежден твердо. И сам молодой человек, и Генриетта так ему говорили, а он легко верил словам. Тем не менее он знал, что Пол Монтегю ее любит и не намерен отступаться. С печалью глядя в череду будущих лет, он, мнилось, прозревал там Генриетту женой Пола. Если это случится, как ему быть? Полностью отречься от себя и думать только об их счастье, их благополучии? Стать им доброй феей-крестной и радоваться за них, хотя его собственная боль никогда не утихнет? Поступить так – или показать Полу Монтегю, какую глубокую обиду рождает такая неблагодарность? Был ли когда-нибудь отец добрее к сыну или брат к брату, чем он к Полу Монтегю? Его дом и его кошелек были равно открыты для Пола. Какое право Монтегю имел явиться в тот самый миг, когда он близился к своему счастью, и отнять у него все, что он любит в мире? Думая это, Роджер сознавал, что доводы не вполне верны – молодой человек полюбил девушку, когда еще не знал о его чувствах, а девушка, возможно, в любом случае была бы так же непреклонна к его мольбам. Все это Роджер понимал, поскольку мыслил ясно. Однако боль была так сильна, что простить и вознаградить предательство было бы слабостью и глупостью. Роджер не вполне верил в прощение обид. Прощая все причиненное тебе зло, ты поощряешь других поступать с тобой еще хуже. Если отдать верхнюю одежду тому, кто украл у тебя рубашку, как скоро ты останешься без штанов? Роджер Карбери думал об этом всю дорогу до Суффолка и решил, что никогда не простит Пола Монтегю, если тот станет мужем его кузины.

Глава IX. Великая железная дорога в Вера-Крус

– Вы были у него в доме, а значит, дело, считайте, в шляпе.

Слова эти с резким гнусавым акцентом произнес шикарно разодетый американец, обращаясь к сидящему напротив молодому англичанину.