Таинственный портрет - Вашингтон Ирвинг Страница 21

осиротевшие скамьи рыцарей и их оруженосцев, на ряды покрывшихся пылью, все еще красивых знамен, которые когда-то носили перед ними, я нарисовал в своем воображении сцену из того времени, когда этот зал сиял доблестью и красотой Англии, сверкал великолепием обвешанных драгоценностями сановников и полководцев, звучал поступью множества ног и гулом восторженной толпы. Все это прошло, утонуло в безмолвии смерти, лишь изредка нарушаемом щебетом птиц, пробравшихся в капеллу и устроивших гнезда на фризах и подвесах – верный знак уединенности и заброшенности.

Прочитав имена на знаменах, я понял, что эти люди были разбросаны по всему миру, одни бороздили далекие моря, другие с оружием в руках покоряли далекие страны, третьи плели интриги при дворах и в кабинетах министров; все они стремились заслужить отличие в этом чертоге сомнительных почестей – грустный приз в виде памятника.

Два маленьких придела по обе стороны капеллы представляют собой трогательный момент загробного равенства, ставящего угнетателя на одну доску с угнетаемым и перемешивающего прах жесточайших врагов в одну массу. Гробницы высокомерной Елизаветы и ее жертвы, прелестной несчастной Марии стоят рядом. Не проходит и часа, чтобы кто-нибудь не выразил сострадание к судьбе последней пополам с негодованием в адрес ее притеснительницы. Стены склепа Елизаветы то и дело отражают эхо сочувственных вздохов, доносящиеся от могилы ее соперницы.

Придел, в котором покоится Мария, вызывает особенную грусть. Свет слабо пробивается через потемневшие от пыли оконные стекла. Большая часть этого места находится в глубокой тени, стены запятнаны и затушеваны временем и непогодой. Мраморная фигура Марии лежит на крышке гробницы, окруженной железной решеткой, сильно изъеденной ржавчиной, с государственным символом Шотландии – цветком чертополоха. Я устал от хождений и присел у монумента отдохнуть, не в силах оторвать мысли от из изменчивой, злополучной судьбы Марии.

Звуки случайных шагов в аббатстве смолкли. Я лишь время от времени слышал, как где-то далеко от меня повторяет слова вечерней службы священник и робко откликается на них хор. Когда они на минуту замолчали, спустилась полная тишина. Покой, запустение и забвение, постепенно окружившие могилу, придавали усыпальнице все более глубокий смысл:

В тиши могил не слышно разговоров,

И дружеского смеха, голосов любимых,

Отеческих советов – звуков нет,

И место остается лишь забвенью,

Гниению и бесконечной тьме[20].

Внезапно хлынули в уши мощные аккорды органа, обрушились с удвоенной и утроенной силой, покатились лавиной звуков. Как удачно их объемность и величие подчеркивают размеры здания! С какой помпезностью воспаряют они к бескрайним сводам и вдыхают свою завораживающую гармонию в пещеры смерти, наполняя безмолвный мавзолей звуками! Триумфальная литания устремляется ввысь, стройные ноты поднимаются все выше и выше, один звук наслаивается на другой. Мелодия замирает, нежным потоком льются тонкие голоса певчих, взмывают вверх, парят и переливаются под потолком, овевая могилы чистым воздухом райских кущ. И снова громогласный орган разбрасывает свои раскаты – спрессованный в музыку воздух, окатывает им душу. Какие замысловатые каденции! Какие торжественные текучие созвучия! Звук становится все плотнее и мощнее. Он заполняет все пространство и воистину сотрясает даже стены. Ухо ошарашено. Органы чувств переполнены. Мелодия раскручивается к ликующему финалу, устремляется от земли к небу, и кажется, что набухающий прилив гармонии отрывает от земли и уносит ввысь все души мира!

Я некоторое время сидел, предавшись грезам, которые подчас навевает поэзия музыки. Вокруг меня медленно сгущались тени, памятники нагоняли все более глубокое ощущение безотрадности, далекие часы еще раз пробили, напоминая о приближающейся кончине дня.

Я поднялся, готовясь покинуть аббатство. Спускаясь по ступеням, ведущим в главную часть здания, я задержал взгляд на усыпальнице Эдуарда Исповедника и поднялся к ней по небольшому лестничному пролету, чтобы взглянуть сверху на беспорядочную массу гробниц. Усыпальница установлена на платформе и окружена гробницами различных королей и королев. С этого возвышения взгляд проникает в промежутки между колоннами и траурными трофеями, устремляется к заставленным гробницами капеллам и палатам внизу, где в «постелях тьмы» рассыпается прах военачальников, прелатов, придворных и государственных деятелей. Недалеко от меня стоял трон для коронаций, грубо вырезанный из дуба в грубом в кусе далекой готической эпохи. Как будто сцену эту нарочно с театральным пафосом устроили так, чтобы произвести впечатление на зрителя. Вот вам начало и конец человеческой напыщенности и властолюбия – от трона до могилы ровно один шаг. Разве мне одному бросилась в глаза эта несовместимость элементов, собранных вместе в виде урока еще живым великим мужам? Чтобы показать им в момент, когда они особенно горделиво упиваются своей славой, как скоро наступят забытье и бесчестье. Что скоро корону, украшающую лоб, придется снять и положить в пыль и немилость могилы, которую потом будут попирать ноги самого низкого люда. Ибо странное дело – даже могилы здесь уже не считаются святыней. Иные натуры с поразительным легкомыслием смеются над уважаемыми, почтенными вещами, и есть подлые душонки, которым нравится мстить выдающимся покойникам за свое преклонение и рабское пресмыкание перед живыми. Гробницу Эдуарда Исповедника взломали, его погребальные украшения похитили, из рук властной Елизаветы выдернули скипетр, фигура Генриха V лишилась головы. Не найдется такого памятника королям, который бы не послужил доказательством того, насколько обманчиво и мимолетно поклонение рода людского. Одних ограбили, других обезобразили, третьих исписали похабщиной и оскорблениями – всех в той или иной мере предали поруганию и обесчестили.

Последние солнечные лучи вяло проникали сквозь витражи высоких сводов у меня над головой. Нижняя часть аббатства уже утопала в серости сумерек. В капеллах и приделах становилось все темнее и темнее. Фигуры королей скрылись в тени. Мраморные скульптуры при тусклом освещении принимали странные формы. Вечерний сквозняк пролетел по приделам, словно холодное дыхание могилы. Даже поступь церковного служки, пересекающего Уголок поэтов, производила странный, унылый звук. Я медленно вернулся той же дорогой, которой шел утром. Когда я вышел из клуатров через сводчатый портал, дверь закрылась за моей спиной со страшным скрипом, наполнив все здание эхом.

Я попытался составить в уме общую картину предметов, которые наблюдал, но они успели приобрести расплывчивость и неопределенность. Едва я шагнул за порог, как имена, надписи, трофеи перепутались в моей памяти. Что есть это сборище могил, подумал я, как не кладезь унижения – огромная куча бесконечно повторяемых напоминаний о тщете славы и неизбежности забвения? Настоящая империя смерти, ее великий темный дворец, где она восседает и смеется над реликвиями людского тщеславия, посыпая прахом забытья памятники королям и принцам. Какая напраслина считать чье-то имя бессмертным! Время молча переворачивает