Таинственный портрет - Вашингтон Ирвинг Страница 22

страницы, мы слишком заняты настоящим, чтобы задумываться о личностях и событиях, придающих интерес прошлому. Каждый век – это новый том, который немедленно забывают. Сегодняшний идол вытесняет из нашей памяти вчерашнего героя, в свою очередь завтра ему на смену придет новый. «Наши отцы, – пишет сэр Томас Браун, – обретают свою могилу в нашей короткой памяти и горестно говорят нам, что и нас тоже похоронят в памяти потомков». История блекнет, становясь басней. Сомнения и противоречия затуманивают факты. Надпись стирается с таблички. Статуя падает с пьедестала.

Колонны, арки, пирамиды – что они, как не кучи песка, а их эпитафии – буквы, начертанные во прахе? Чего стоит надежность гробницы или долговечность бальзамирования? Останки Александра Македонского развеяли по ветру, его пустой саркофаг стал музейной диковиной. «Египетские мумии, которые пощадили Камбис и время, теперь поглотила алчность. Мицраимом врачуют раны, а фараонов продают на бальзам»[21].

Что тогда может гарантировать спасение этой громадины от судьбы, постигшей куда более могучие мавзолеи? Наступит время, когда ее золоченые своды, так рвущиеся ввысь, обратятся в щебень под ногами. Вместо музыки и хвалебных песен будет свистеть в поломанных арках ветер да сова ухать с разрушенной колокольни. Слепящий солнечный луч вторгнется в мрачные терема смерти, и побеги плюща обовьются вокруг упавших колонн. Наперстянка свесит свои цветки над безымянной урной, будто в насмешку над покойником. Так заканчивает свой путь человек, его имя исчезнет из анналов и людской памяти, история его жизни превращается в легенду, а поставленный ему памятник – в руину.

Джон Булль

Эту песенку старый-престарый поэт написал,

Об одном старике, что поместье большое держал,

Где его старый дом среди старых акаций стоял,

А старый швейцар бедняков от ворот отгонял,

Про его кабинет, полный старых и пыльных книг,

Про священника старого, чей вы сразу узнаете лик,

И про старую лампу – на старой стене пляшет блик,

И про старую кухню, где заправляет повар-старик,

И про старых придворных и многих других.

Старая песенка

Более всего англичане преуспели в том жанре юмора, что выражается в создании карикатур и присвоении смешных прозвищ. Этой причуды не избежали не только отдельные лица, но и целые народы, и в своей любви доводить шутки до крайности англичане не пощадили даже самих себя. Иной подумает, что для персонификации страны следовало бы выбрать нечто величественное, героическое и внушительное. Однако для необычного юмора англичан и их предпочтения к грубоватым, комичным и привычным вещам характерно, что свои национальные причуды они воплотили в образе дюжего, дородного пожилого господина в треуголке, красном жилете, кожаных бриджах с крепкой узловатой дубовой палкой. Таким образом, они нашли своеобразное удовольствие в том, чтобы выставить на посмешище свои наиболее скрываемые слабые места и настолько преуспели в создании образа, что в массовом сознании вряд ли найдется реально существующий человек, который бы заслонил эксцентричную фигуру Джона Булля.

Не исключено, что постоянное обращение к изображенному таким образом персонажу сделало его неотъемлемой частью нации и придало реальность существу, изначально созданному с большой долей воображения. Люди склонны приобретать черты, которые им постоянно приписывают. Англичане простого звания, похоже, очаровались идеалом молодца, который они узрели в Джоне Булле, и решили подражать грубоватой карикатуре, постоянно попадающейся им на глаза. К сожалению, пресловутым буллизмом они подчас прикрывают свои предрассудки или невежество. Особенно часто я замечал эту черту среди наиболее доморощенных и присных сынов своего отечества, чья нога никогда не ступала за пределы центра Лондона. Когда одному из них случается слегка нахамить и бесцеремонно высказать правду в лицо, он признается, что, как и Джон Булль, всегда говорит только то, что думает. Если он подчас безо всякого резону вспылит по пустякам, то заметит, что Джон Булль несдержанный старый малый, но пыл его через минуту остынет, и он не держит камня за пазухой. Пойманный на вульгарном вкусе и безразличии к зарубежным изыскам, он благодарит небо за свою неотесанность – ведь он простак, как и Джон Булль, и ему нет дела до мишуры и безделиц. Доверчивость к мошенникам и склонность переплачивать за всякую ерунду находят оправдание в якобы невероятной щедрости, ибо Джон всегда скорее великодушен, чем умен.

Прикрываясь именем Джона Булля, англичанин ловко превращает любой недостаток в достоинство и непритворно убежден, что малого честнее его не сыскать во всем мире.

Как бы скромно этот персонаж ни выражал характер нации в самом начале, он постепенно под него подстроился, а точнее они подстроились друг к другу, поэтому иностранец, вознамерившийся изучать национальные особенности англичан, почерпнет много ценных сведений из бессчетных портретов Джона Булля, выставленных в витринах торгующих карикатурами лавок. И все же он – один из тех неутомимых затейников, что предстают во все новых личинах и освещает разные стороны с разных точек зрения. Как часто его бы ни описывали, я не могу удержаться от соблазна, чтобы самому не набросать его портрет таким, каким он сложился в моем представлении.

Джон Булль, если судить по его наружности, это простой, прямой, приземленный малый, персонаж не столько поэтический, сколько прозаический. В его натуре мало романтизма, зато много сильных естественных эмоций. Он берет чувством юмора, а не умом, скорее жизнерадостен, чем весел, скорее грустен, чем угрюм. Легко пускает неожиданную слезу и может внезапно разразиться хохотом. Притом терпеть не может сантиментов и не приемлет пустой обмен любезностями. Он приятный компаньон, если позволить ему шутить, сколько влезет, и говорить о себе. Заступится за друга в ссоре, не щадя жизни и кошелька, как бы сильно его ни отмутузили.

По правде говоря, он имеет наклонность первым лезть в драку. Ему до всего есть дело, он думает не только за себя и семью, но и за всю страну, и с готовностью соглашается встать грудью на защиту кого угодно. Постоянно добровольно предлагает свою помощь соседям, чтобы уладить их дела, и страшно обижается, когда те решают любой значительный вопрос, не спросив у него совета, хотя предоставление дружеской услуги с его стороны обычно заканчивается перебранкой всех сторон, после чего он горько сетует на неблагодарность. В юности он, к несчастью, брал уроки в благородном искусстве самозащиты и, научившись пользоваться руками и оружием, овладев боксом и посохом, с тех пор ведет беспокойную жизнь. Он не упустит ни одной ссоры между самыми дальними соседями, не начав сразу же теребить набалдашник