Роман о двух мирах - Мария Корелли Страница 23

Я приняла ее приглашение, озвученное с самой дружеской любезностью, и ничуть об этом не пожалела.

– Вы не кажетесь больной, – сказала мне позже старшая из дочерей Чаллонеров. – По-моему, вам вовсе не нужен врач.

– О, теперь мне намного лучше, – ответила я. – Надеюсь, скоро я поправлюсь полностью.

– А кто вас лечит?

Я замялась. Почему-то имя Гелиобаса никак не желало слетать с губ. К счастью, в этот момент миссис Чаллонер отвлекла внимание дочери, объявив, что ту ждет портниха, и в предвкушении такого важного визита никто и не подумал еще раз спросить меня об имени моего врача.

Я покинула «Гранд-отель» как раз вовремя, чтобы подготовиться ко второму визиту к Гелиобасу. Собираясь к нему на ужин, я надела более нарядный туалет, если таковым можно назвать свободное платье черного шелка, украшенное гроздью бледно-розовых роз. На этот раз, доехав до отеля «Марс», я отпустила кучера прежде, чем поднялась по лестнице. Дверь, как раньше, автоматически открылась и закрылась, и первым, кого я увидела в зале, был сам Гелиобас, сидящий в одном из глубоких мягких кресел и читающий томик Платона. Он встал и сердечно поприветствовал меня. Не успела я вымолвить и слова, как он меня опередил:

– Вам необязательно говорить мне, что вы хорошо выспались. Вижу это по вашим глазам и лицу. Вам уже лучше?

Я была настолько ему благодарна, что не представляла, как выразить свои чувства. К глазам подступили слезы, и я попыталась улыбнуться, вот только сказать так ничего и не смогла. Он увидел мое волнение и любезно продолжил:

– Я благодарен начавшемуся лечению не меньше, чем вы, а оно, я вижу, подействовало, и скоро мы увидим его плоды. Моя сестра ждет встречи с вами. Пройдете к ней в комнату?

Мы поднялись по устланной толстым ковром лестнице, по обе стороны которой стояли тропические папоротники и цветы в искусно расписанных фарфоровых горшках и вазах. Где-то вдалеке я слышала пение множества птиц вкупе с журчанием и плеском воды. Мы достигли вершины лестницы, куда через высокое эркерное окно с роскошными витражами лился мягкий свет заходящего солнца. Повернув налево, Гелиобас откинул складки атласных портьер небесно-голубого цвета, негромко позвал: «Зара!» – и пригласил меня войти. Я ступила в просторную комнату с высокими потолками, где свет, казалось, делался мягче и сливался во множество оттенков нежного молочно-матового сияния. Это великолепие в другое время поразило бы и восхитило меня, однако теперь казалось не особо примечательным рядом с хозяйкой комнаты, что была во много раз прелестнее. Никогда больше не увижу я ни лица, ни фигуры столь божественно прекрасной! Она была среднего роста, но ее маленькая изящная головка покоилась на такой тонкой и гордой шее, что девушка казалась выше. Фигура выделялась изящностью и ладной округлостью. Зара пересекла комнату и поприветствовала меня скользящим грациозным движением, словно величавый лебедь, плывущий по тихим, освещенным солнцем водам. Нежнейше-белая с розоватым отливом кожа будто светилась от прозрачности и чистоты. Обрамленные длинными шелковистыми ресницами глаза – большие, блестящие и темные, как сама ночь, – запомнились мне словно

Озера сказочные, по которым

Скользили мысли нежной красоты.

Густые черные волосы она заплела в одну длинную толстую косу, доходящую почти до подола. Гордый стан спрятала в платье из индийского шелка цвета червонного золота – мягкое, как кашемир, стянутое вокруг талии старинным поясом причудливой работы, густо усеянным рубинами и бирюзовыми камнями. На груди ее сиял странный драгоценный камень – я никак не могла определить его цвет и форму. Он и две минуты подряд не был одинаковым и светился сразу множеством различных оттенков – то ярко-малиновым, то пронзительно-голубым, иногда переходя в насыщенно-пурпурный или желтовато-оранжевый. Его яркий блеск почти ослеплял. Прекрасная обладательница камня встретила меня лучезарной улыбкой и несколькими искренними словами. Она потянула меня за руку к низкому диванчику, на котором сама только что сидела, и мы уселись с ней на нем бок о бок. Гелиобас исчез.

– Итак, – произесла Зара, – каким приятным и музыкальным показался ее голос! – Значит, вы пациентка Казимира? Я не могу не думать о том, как вам повезло, потому что осознаю силы брата. Если он говорит, что вылечит вас, можете не сомневаться – так тому и быть. Ведь вам уже лучше, не правда ли?

– Намного лучше, – сказала я, открыто глядя в прекрасные, словно звезды, глаза, смотревшие на меня с таким интересом и дружелюбием. – Сегодня мне и в самом деле так хорошо, что даже представить не могу себя больной.

– Я очень рада, – ответила Зара. – Я знаю, вы занимаетесь музыкой, и думаю, нет более горькой участи для того, кто принадлежит к вашему искусству, чем быть неспособным к избранному ремеслу из-за какого-либо физического недуга. Бедный великий старик Бетховен! Можно ли вообразить что-то более печальное, чем его глухота? И все же как великолепно он это выдержал! И Шопен – его здоровье было настолько хрупким, что очень часто он был несносен даже в своей музыке. Для свершения великих дел нужна сила – сила и тела, и души.

– Вы тоже музыкант? – спросила я.

– Нет. Я страстно люблю музыку и немного играю на органе в нашей часовне, но верна совсем другому искусству. Я всего лишь подражатель благородных форм – я скульптор.

– Вы? – переспросила я, с удивлением глядя на очень маленькую красивую белую ручку, что безжизненно лежала на краю дивана рядом со мной. – Вы делаете статуи из мрамора, как Микеланджело?

– Микеланджело? – пробормотала Зара, почтительно опустив блестящие глаза. – Никто в наши дни не может приблизиться к бессмертному чуду великого мастера. Должно быть, он знал настоящих героев и разговаривал с богами, если имел возможность высечь из скал такое совершенство формы и фигуры, как его «Давид». Увы! Силы моего ума и рук – просто детская игра по сравнению с тем, что уже сделано в скульптуре и что еще будет сделано. Тем не менее я люблю эту работу ради самого процесса и всегда пытаюсь передать сходство с…

Тут она резко умолкла, и густой румянец залил ее щеки. Затем, внезапно подняв взгляд, она со всей страстью взяла мою руку и сжала.

– Будьте мне подругой, – сказала она с ноткой нежности в звучном голосе, – у меня нет друзей моего пола, а я жажду полюбить вас. Брат всегда с недоверием относился к моей дружбе с женщинами. Вы знаете его теории: он всегда утверждал, что сфера мысли, в которой я живу всю жизнь, далека от той, в которой существуют другие женщины,