Цикада и сверчок (сборник) - Ясунари Кавабата Страница 30

– Я все думаю, не поселить ли нам отдельно Сюити с женой, – тихо сказал Синго.

– Поселить отдельно?

– Это было бы лучше, наверно.

– Может быть. Особенно если Фусако надолго останется у нас…

– Мама, я уйду. Если вы из-за меня хотите поселить их отдельно.

Фусако встала с постели и подошла к ним.

– Лучше я поселюсь отдельно. Вот и все.

– Наш разговор не имеет к тебе никакого отношения, – раздраженно сказал Синго.

– Нет, имеет. Да еще какое. Мне Аихара говорил: отец тебя никогда не любил, поэтому у тебя такой противный характер. Мне так обидно было это слушать, прямо ком к горлу подступал.

– Успокойся, пожалуйста. Тебе уже тридцать.

– Нет уж, покоя мне не будет, и я не могу успокоиться.

Фусако прикрыла свою налитую грудь.

Синго устал от всего этого и поднялся.

– Бабка, давай ложиться спать.

Вошла Кикуко со стаканом воды. В другой руке она держала огромный лист. Синго залпом выпил воду.

– А это что такое? – спросил он у Кикуко.

– Лист мушмулы, еще совсем молодой. Луна светит тускло, вижу – около колодца что-то колышется, поблескивает; что это такое, подумала, смотрю – молодые листья мушмулы, большие уже стали.

– Ты совсем еще как школьница, – ехидно сказала Фусако.

Ночной голос

1

Синго разбудил крик, похожий, как ему показалось, на мужской.

Он не мог понять, вой ли это собаки или голос человека. Непонятный звук он воспринял сначала просто как крик.

Он подумал, не предсмертный ли это вой Тэру. Может быть, ее отравили? У Синго отчаянно застучало в висках.

– Ой! – Сдавило грудь. Спазмой сжало сердце.

Тут уж он окончательно проснулся. Это был не вой собаки, а крик человека. Язык заплетается, как будто человеку сдавили горло. Синго дрожал, точно от холода. На кого-то напали…

– Послушай! Ну послушай же! – снова донесся крик.

Сдавленный, отчаянный крик. Почти нечленораздельный.

– Послушай. Ну послушай же.

Его убивают, а он говорит «послушай», оправдываясь или моля о чем-то.

Стук в калитку, словно кто-то ударил по ней. Синго весь сжался и сделал движение, чтобы подняться.

– Кикко-о! Кикко-о!

Голос Сюити, он зовет Кикуко. Язык так заплетается, что «ку» Сюити не в состоянии произнести. Мертвецки пьян.

Обессилев, Синго снова положил голову на подушку. Сердцебиение все еще не утихало. Потирая грудь, Синго старался восстановить дыхание.

– Кикко-о. Кикко-о.

Видимо, Сюити не рукой стукнул по калитке, а упал на нее всей тяжестью.

Синго вздохнул – придется открыть.

Но вдруг он подумал, что будет нехорошо, если он пойдет открывать.

Ведь Сюити с любовью и отчаянием зовет именно Кикуко. Такого голоса Синго никогда у него не слышал. Он похож на вопль ребенка, который зовет мать, когда ему нестерпимо страшно, нестерпимо больно или когда его жизни угрожает смертельная опасность. Сюити, увязший в пучине греха, зовет Кикуко. Он раскрывает ей свое страдающее сердце, заискивает перед ней. Он думает, что Кикуко не слышит, и продолжает звать ее пьяным, ласковым голосом. Он чуть ли не поклоняется ей.

– Кикко-о. Кикко-о.

Синго передается отчаяние Сюити. Сам он ни разу в жизни не звал жену с таким отчаянием и любовью. Может быть, потому, что ему не пришлось испытать такого ужаса, какой охватывал Сюити, когда тот воевал на чужой земле.

Синго прислушался – хорошо бы, Кикуко проснулась. И все-таки ему было немного стыдно, что невестка услышит жалкий голос его сына. Если Кикуко не встанет, разбужу Ясуко, решил он, но лучше бы встала Кикуко.

Синго отодвинул ногой горячую грелку на край постели. Кладут грелку, когда весна уже наступила, вот и стучит в висках.

Класть грелку в его постель было обязанностью Кикуко.

– Кикуко, грелочку бы, – говорил иногда Синго. Когда Кикуко клала в постель грелку, постель дольше сохраняла тепло. И грелка всегда была крепко завинчена.

Ясуко никогда не любила грелок, была ли она больна или здорова, не любит даже сейчас, достигнув уже преклонного возраста. Ноги у нее всегда теплые. Лет до пятидесяти он согревался возле жены, но в последние годы они спят врозь.

Ясуко никогда не кладет ноги на грелку Синго.

– Кикко-о, Кикко-о, – снова донеслось от калитки.

Синго зажег ночник и посмотрел на часы. Почти половина третьего.

Последняя электричка из Токио приходит в Камакура в час ночи, – наверно, Сюити заглянул еще в бар у вокзала.

Прислушиваясь к его крику, Синго подумал, что связи сына с токийской любовницей, видимо, приходит конец.

Но вот Кикуко встала и через черный ход вышла во двор.

Синго с облегчением погасил свет.

– Ты прости его, – пробормотал он про себя, словно бы обращаясь к Кикуко.

Сюити шел, наверно, повиснув на Кикуко.

– Больно, больно, отпусти, – сказала Кикуко. – Ты схватил меня рукой за волосы.

– Правда?

В кухне, споткнувшись, они оба упали.

– Перестань. Тише… Клади на колени… Будешь так напиваться, ноги опухнут.

– Ноги опухнут? Ври больше.

Кикуко, наверно, положила ноги Сюити себе на колени и пыталась стянуть ботинки.

Она простила. Синго еще не совсем успокоился, но в такие минуты, когда Кикуко вот так прощала своего мужа, он всегда радовался.

Кикуко, видимо, с самого начала слышала крики Сюити.

И все-таки Синго чувствовал, как она добра: положив на колени ноги пьяного Сюити, вернувшегося от любовницы, она стаскивает с него ботинки.

Уложив Сюити спать, Кикуко пошла запереть черный ход и калитку.

Храп Сюити доносился даже до Синго.

Сюити встретила жена, уложила его в постель, и вот он уже спит, а каково Кинуко, с которой Сюити напился до беспамятства? Разве не в ее доме он пьет и буянит, разве не ее доводит до слез?

Больше того, может быть, именно благодаря тому, что Сюити встретился с Кинуко, его жена, хотя часто плохо выглядит, раздалась в бедрах.

2

Громкий храп Сюити вскоре прекратился, но Синго уже не мог заснуть. Он подумал: неужели отвратительная привычка храпеть передалась от Ясуко сыну?

А если нет, то сегодня он храпит просто оттого, что сильно пьян.

Правда, в последнее время Синго не слышит, чтобы жена храпела.

Видно, пока холодно, она спит крепко.

На следующий день после бессонной ночи память у Синго ухудшается, а иногда он становится еще и сентиментальным.

Вот и сейчас он с какой-то сентиментальностью слушал крики Сюити, зовущего Кикуко. Разве у Сюити не просто заплетался язык? Разве не пытался он прикрыть свое непристойное поведение тем, что пьян?

Любовь и отчаяние в голосе Сюити, невнятно звавшего