Саттри - Кормак Маккарти Страница 47

Он просыпался в различных горных городишках все ранние утренние часы, старичье с корзинами протискивалось по проходу, мимо, перешептываясь, топотали черные семейства с сонными детишками, ржавые вагоны хрипели и пшикали паром, а затем медленное нарастанье скрипа и скрежета железа, когда трогались снова. Ночью стало холодно, но он онемел от других погод. Равноденствие в сердце, дурная перемена, неудача. Саттри держал лицо в ладонях. Дитя тьмы и близкий знакомец мелких фатумов. Сам он привык просыпаться в ужасе и находить целые скопленья неприглашенных, столпившихся у его постели, протейские фигуры, нахохлившиеся среди темных углов комнаты во всем множестве очертаний, гиббоны и горгульи, паукообразные вопиющего размера, тварь вроде летучей мыши, некой хитростью зависшая в высоком углу, откуда щелкала она и подмигивала, словно костяными колокольцами, своими светящимися зубами.

В холодной осенней заре, что подкралась по полям, он проснулся и стал смотреть через стекло на проплывавшую местность. Легкий дождик или дымка, мелкий бисер воды наперегонки по окну. Они переехали ручей по старой эстакаде, мимо мелькал черный крепежный лес, пропитанный креозотом. На серой воде два мальчишки в ялике, без движения, наблюдают, как их минуют лица, словно пленка фильма над ними. Один поднял руку, жест торжественный. Вдали дымящие фабричные трубы, расставленные по серой и голой равнине. Где-то за ними в свежевырытую могилу падает холодный дождь.

Поезд дернулся и громыхнул. Пошел стучать вдоль по долгой насыпи с топью и болотом, курящимися в синеватом свете, белая цапля одноногая и мертвенно-бледная в воде, урезанная на четверть над антиподом своим потемнее и недвижная, как гипсовая газонная птица. Дальше голые леса, падает несколько листочков. Саттри протер глаза плечами, и встал, и прошел по проходу мимо затхлых и пустых сидений.

Он стоял между вагонов, верхняя половина двери откинула на крючок, и внутрь дул прохладный утренний ветер. Опирался, утвердив локти, вагон потряхивало и покачивало, когда они въезжали на сортировку. Там серым фризом тянулось стаккато огней. В окне наверху мужчина в майке, подтяжки висят. Через узкий зазор они с Саттри на миг переглянулись, а потом его сдернуло назад. Серые стальные фермы моста мимо, мимо, мимо. В утреннем свете, падавшем искоса, он видел в тени полуочертанья автомобильных кузовов, припавших на корточки в умиравшем плюще по всему длинному и голому оврагу.

На станции Саттри нагнулся разобраться с человечком в клетке. Надраенный синий костюм, значок на лацкане. Десять часов, сказал человечек.

Он кивнул. Больше ничего отсюда не ходит, догадываюсь.

Человечек проштамповывал длинные рулоны билетов. Выпятил нижнюю губу и покачал головой.

Спасибо.

Только если на такси не хотите. Сто́ит чувствительно.

Спасибо, сказал Саттри.

Он нашел у автостанции «Кристал» и съел омлет с тостом, и проглядел газету, но никаких вестей для себя не нашел. В десять сел в автобус, и откинулся на спинку, и закрыл глаза. В глотке у него огромной соленой окалиной застряло раскаяние.

Что она скажет?

Что скажет ее мать?

Ее отец.

Саттри встал и кинулся к двери, но автобус уже тронулся. Он повис на одной руке, покачиваясь. Всю ночь пытался увидеть в уме лицо ребенка, но не мог. Помнил только крохотную ручку в своей руке, когда они отправились на заезжую ярмарку, да мимолетный образ эльфийских глазок, пораженных чудом широкого мира в его круженье. Где колесо обозрения качалось в ночи и танцевали раскрашенные девушки, да взмывали сигнальные ракеты и разламывались в вышине, проливая арлекинов свет над ярмарочной площадью и запрокинутыми лицами.

Они наблюдали за ним с крыльца, собравшись там, словно сели сниматься на какой-то старый сепиевый ферротип, рука матери на плече сидящего патриарха. Смотрели, как подходит он по дорожке с пустыми руками и выгоревшими глазами. Брошенная жена Саттри.

Она спустилась по ступеням медленно, мадонна в трауре, столь ошеломленная горем и одеревеневшая пьета нескончаемой зари, что птицы примолкли пред этой суровостью, и изгоя, кого принимала она за самого сына света, охватило стыдом, как факел. Она дотронулась до него, как это бы сделал слепец. Глубоко на дне ее переполненных глаз носило мертвую листву. Уйди, пожалуйста, сказала она.

Когда похороны?

В три часа. Прошу тебя, Кореш.

Я не…

Пожалуйста, ничего не говори, я этого не снесу.

Теперь уже и мать спустилась с крыльца. Была она в черном и налетела на них беззвучно, точно чума, ее горькое скрученное лицо замаячило, топором прорубленный рот и глаза, ополоумевшие от ненависти. Попыталась заговорить, но вышел лишь полусдавленный вопль. Девушку отшвырнуло в сторону, и эта обезумевшая ведьма когтила его и пинала, булькая от ярости.

Девушка попробовала ее оттащить. Мама, выла она, мама…

Старуха сунула палец Саттри себе в рот и глодала его, словно изголодавшийся трупоед. Он схватил ее за горло. Все втроем рухнули наземь. Саттри чувствовал, как что-то бьется у него в загривке. Это с крыльца спустился старик и бил его ботинком. Он попробовал встать. Девушка вопила. Прекратите вы все! О господи, перестаньте же!

Вызывай полицию, Леон, визжала старуха. Я его подержу.

Шатаясь, Саттри выпрямился посреди всего этого жалкого зрелища, стоная, как медведь. Старик отвалился. Девушка тащила старуху, но та уцепилась за его ногу с силой одержимицы и все это время что-то тараторила. Мерзкая ты сука, сказал он и выписал ей пинок сбоку в голову, от которого она растянулась. Тут уж девушка набросилась на него почти так же. Он отшвырнул ее и отковылял на несколько шагов назад, чтобы перевести дух. Старик уже бежал из дому, заряжая на ходу дробовик. Саттри перемахнул через ограду. Пересек лужайку и пробрался сквозь еще одну живую изгородь, и вниз по проулочку мимо каких-то кур в воняющем загоне, птицы всполошились и завякали, Саттри миновал еще один двор и поравнялся с домом, где человек в садовом кресле оторвался от того ничто, какое созерцал, и с любопытством улыбнулся. Саттри кивнул ему и прошел по проезду дальше, к дороге. Обернулся, но за ним никто не гнался. Он вышел на шоссе и присел у проезжей части на корточки отдохнуть, а когда немного погодя возникла машина, он встал и выставил большой палец.

Через несколько минут проезжала еще одна, и уж она-то остановилась. Саттри влез и поздоровался. Человек раз-другой взглянул на него с тревогой. Саттри оглядел себя. Перед его рубашки разорван, левая кисть в крови. Он застегнул молнию на куртке, и дальше ехали молча.

Городишко на равнинах. Разок он тут бывал, но помнил плохо. Свежий ветерок сгонял листву по пешеходным дорожкам, а вывесочки лавок покачивались и поскрипывали в