Саттри - Кормак Маккарти Страница 59

Он почувствовал, как трещат позвонки у него в шее. Зала и все в ней побелели, как в полдень. Глаза у него закатились, а кишки не выдержали. Отчетливо услышал, как его по имени зовет мать.

Он стоял, сомкнув колени, руки у него болтались, а кровь заливала глаза. Видеть не мог. Он сказал: Не падай.

Покачнулся. Сделал шажок, через силу парируя. Поджидала его не чернота ничто, а мерзкая ведьма с обнажившимся в улыбке деснами, и ни мадонны желанья там не было, ни матери вечного присутствия за темным дождем с фонарями против ночи, мягко раздвоенная напудренная грудь и хрупкие ключичные косточки, алебастровые над богатым бархатом ее наряда. Старая карга покачивалась, словно б насмехаясь над ним. Что за мужчина такой трус, что предпочтет не пасть, но вечно колебаться?

Рухнул он, как зомби, в кавардаке и свистопляске, лицо его ссочилось, глаза – как тарелки от громадности боли в недрах позади них. Пока он полз по полу, кто-то наступил ему на руку. Попытался снова встать, но зала собралась в тоннель, вдоль которого он продолжал свое паденье. Он не знал, что с ним произошло, и глаза ему заливало кровью. Подумал, что его подстрелили, и твердил себе, что ущерб этот можно устранить, если только больше ничего с ним не стрясется, милый боженька, убраться из этого места навсегда.

Он подтянулся вверх по качавшейся стене и попробовал увидеть. Весь этот неистовый бедлам перед ним, казалось, сбросил темп, и всякое вихрившееся лицо отплывало совершенным параллаксом, словно сдвоенные воины и наставники их, зала, полная враждебных и одержимых сиамских близнецов. Аххх, произнес Саттри. Пробираясь к двери, он со слабым нахлывом того сказочного чувства из детских изумлений осознал, что лицо, которое миновал он, с распахнутыми глазами у бока опрокинутого стола, было мертвым. Кто-то шедший с ним увидел, что он увидел. Пиздец ужасно, сказал он. У Саттри кровь текла из ушей, и хорошо он не расслышал, но тоже так считал. Они ковыляли дальше, как про́клятые с равнин Гоморры. Не успели дойти до двери, как кто-то стукнул его по голове бутылкой.

Должно быть, после он попался еще кому-то в руки, ибо, когда пришел в себя в больнице, у него был сломан палец, три сломанных ребра, полный рот расшатанных зубов, а одного недоставало. Он попробовал шевельнуться, но зазубренные концы костей у него в груди были как ножницы. В голове бухало, а зрение как-то перекосилось, и он смутно изумлялся, что вообще жив, и не был уверен, что оно того стоит. Возвел глаза и ощутил, как на лбу трескается корка крови. Один за другим восходили огоньки, и немного погодя он сообразил, что это лампочки на потолке в коридоре, а периодический скрип – ролик каталки, которая его везла. В неотложке было полно кровоточивших людей. Запекшиеся бойцы с изуродованными головами. За всеми присматривали орды полиции. Саттри покатили дальше. Неся его страдальческие кости в их лодке из плоти. Туда, где во тьме ждут дроги мертвых. Быть может, в итоге все-таки гнев господень.

Ряд за рядом друзья наблюдали за его перемещеньем, и махали ему пальцами, и перешептывались. Кто б говорил о неполадках в душе и вестях ночи. Когда ты просил о лавке сердечного аптекаря, мы думали, ты безумен. Мы видели, как тебя спустили в оплот мозгохирурга, глубоко в подвале, под уровнем улицы. Где пилы пели в колотых черепах, а из воздушного колодца в переулке дуло влажной костной мукой. Там в синем лунном свете в кузов грузили серую трупиню. Кузов отъехал в ночь. Рогатые менестрели, танцующие песики в наряде арлекинов ковыляли вслед.

Ночь холодна и становится холоднее, туман надвигается по улицам угрожающе. Гибельные шевеленья под ногами, зримо подымается из пробитых крышек канализационных люков нечистое дыханье. Мимо ночным зверем движется поливальная машина, пощелкивает барабан ее щетки. На улицах взбухает чернильная вода, повторяя фонари на столбах в обманчивых розетках, что вгибаются и скользят в омыве, словно лучевики, бледные фосфористостью на полночном море. Подметальщики гонят метлами мусор вдоль затопленных канав, их желтые дождевики ярки от влаги. Они вскакивают на грузовик и едут с метлами наперевес, будто фигуры из лакированного воска, словно назидательные гномы. Ночные огни гостиницы сияют позади задвинутых жалюзи, и щелястые узоры на машинах у края тротуара придают им вид маломерных суденышек на якоре с обшивкой внакрой. Там на зимних улицах еще улепетывают сквозь падающую сажу несколько пепельных человекообразных. Над ними очерк города – колоссальная орда реторт и перегонных кубов, выстроившихся супротив беззвездного неба. Беспокойно спящий, доживешь ты до того, что увидишь, как город, где родился ты, снесен будет до последнего камня.

Саттри слышал, как люди обсуждают его череп. Если б он только мог себя видеть. Голова его полуобрита и сера и онемела от новокаина. Старый врач с кровоостанавливающим зажимом и иглой зашил ему череп. Саттри по-прежнему в уличной одежде, один рукав отрезан, она заляпана и воняет кровью, пивом и говном. Медсестра сидела, положив его локоть себе на колени, и хирургическими щипцами вытаскивала осколки стекла и выкладывала их на стальной поднос.

Проснулся он в белой комнатке. Поздний вечер. Птичьи тени – косые на стене. Он поднял голову и огляделся. Два голубя на подоконнике ерошили себе перышки. Вид на запад, холодный зимний свет солнца. Неумолчный за шумом машин на улицах, громыхал медленный накат прибоя. Голову ему закутали бинтами, а рука болела. Он приподнял ее. Один палец забинтован и покоится в алюминиевой держалке. Кисть его разделилась на две кисти бок о бок, обе увечные. Он моргнул, и они воссоединились. Кэллахэн, сволочь ты, сказал он. Откинулся на подушку и уснул.

А когда проснулся снова, увидел, что он не в комнате, а в палате. Ширму от его кровати отодвинули, и теперь ему видно много людей на таких же кроватях, как его, вдоль по всему длинному залу. Пора ночная, на потолке горели желтые лампочки. По палате шла нянечка с тележкой, собирала подносы после ужина. Ему приходилось постоянно моргать, чтобы все оставалось упорядоченным и обособленным. Казалось, он в доме престарелых. Железные кровати, наполненные серыми восьмидесятилетними, сгорбленными и харкающими, и пялящими глаза-бусины друг на друга, как параноики.

Саттри попробовал приподняться на локте, но у него болела грудь. Его перебинтовали до подмышек, и перед глазами у него возник образ погребальных свивальников в этой самой палате среди умирающих. Он попробовал сосредоточить взгляд. Дабы увидеть единственного человека в