Саттри - Кормак Маккарти Страница 61

Саттри поставил лампу на стол и подошел к печке поворошить кочергой пламя.

Что у тебя с головой?

Стукнули полотером.

Да что ты?

Сколько времени?

А ты что, не слышал, как прилетает?

Нет. Который час?

Он вытягивал цепочку, озирая полутемную каютку. Что затеваешь?

Как раз домой шел. Подумал, лучше загляну тебя проверю, раз не видал тебя и все такое. Думал, ты у меня тут помер.

Вы со старым Хупером просто два сапога пара. Ни о чем другом ни тот ни другой не можете толковать, только о смерти. Вы что с ним делаете, рассиживаете и друг друга подбадриваете?

Ох нет. Я его вижу все реже и реже. Человек как до моих лет доживет, так и думает немножко о смерти. Это ж естественно.

Что, умирать или думать об этом?

Что делать?

Я думал, ты мне время скажешь. Старик наклонил часы в руке к лампе. Плоховато видно тут, сказал он.

Молока хочешь?

Не употребляю, спасибо.

Саттри налил себе стакан до краев, и выпил, и уставился на старика. Вроде как восемь сорок шесть, сказал старик.

Саттри потер глаза.

Нам всем на выход рано или поздно.

Он посмотрел на старика.

Я сказал, нам всем рано или поздно на выход. Как стареешь, так и думаешь об этом. Ты-то молодой еще.

Старик взмахнул в воздухе рукой, и не скажешь, что это значило. Он сидел на стуле у стола, все еще держа на ладони часы.

Кофе хочешь?

Нет, нет. Я как раз домой шел.

Саттри откинулся спиной на переборку и пил молоко. Воздух в щелях он ощущал как холодные провода. Старик сидел перед ним, словно бы завороженный пламенем в лампе, как неповоротливый кот. Немного погодя с трудом вознес плечи и вздохнул, и убрал часы. Встал и поправил картуз. Ладно, сказал он. Если хочу сегодня вечером переправиться за реку, лучше уж прямо сейчас начать.

Давай осторожней там.

Он оглядел каютку. Что ж, произнес он. Меня все равно радует, что ты не помер. Буду на реке тебя высматривать.

Ладно.

Саттри не стал вставать со шконки, и старик поднял руку и вышел в ночь. Через несколько минут Саттри услышал, как вдоль Передней улицы завелись собаки, а еще позже, когда стер воду со стекла и выглянул наружу, увидел старика на мосту, вернее, сумел различить лишь, как слабейшая фигурка медленно тревожит один за другим шарики света, покуда не прибрала его дальнейшая темнота.

Поутру он вновь отправился ниже по реке проверять переметы. Только что с набережной от Пятнадцатой улицы выступили двое парнишек. Когда Саттри проплывал, они несли линь с сазаном, мокрым и желтым, резиновые рты сосали. Один приковал лодку цепью на старый велосипедный замок, и они двинулись вверх по откосу в своих дешевых черных башмаках, то и дело останавливаясь сощипнуть зимнюю крапиву со штанин. Саттри поднял руку, и они кивнули, вскидывая головы, словно норовистые лошадки, и пошли дальше за пути.

Его же переметы выбирались груженными дохлой рыбой. Один за другим обрезал он поводки и смотрел, как бледные очертанья вспыхивают, и покачиваются, и тонут прочь с глаз. Он привязал новую приманку на поводки и вновь выгреб в течение. Посмотрел на серое небо, но оно не изменилось, да и река всегда была той же самой.

* * *

Едва весна, по мосту перешел козопас, крепкий старик в робе, длинные седые волосы и борода. Воскресное утро, никто еще не шевелился. Пощелк раздвоенных копытцев по бетону, и козы в их самодельной упряжи тащили цугом тележки, сварганенные из старых вывесок и растопки, и покрытые драным брезентом, рогатыми козьими черепами, библейскими посланьями, все громыхало себе по дороге на эллиптических колесах, словно причудливая машинка для детей. Непривязанные козы текли вокруг пастыря и его тележки. На заднем колесном валу болтался фонарь, а из-за откидного борта выглядывала козья мордашка – козленок устал и вынужден ехать. Козопас шагал в тяжелых своих башмаках и вскидывал нос проверить воздух, тележка рокотала и лязгала на железных своих колесах, и так вот въехали они в городок.

Козы разбрелись по всей лужайке у почты на Главной улице и принялись пастись, козопас по-отцовски глядел на них, шагая во главе этого причудливого цирка. С ним заговорил охранитель закона:

Сгоняй этих проклятых коз с травы.

Козопас засек голос сощуренными глазами.

Шевелимся, старичина.

Они порой упрямые, ответил козопас.

Убирай, велел законник, показывая.

Эй ты, Сюзи. Уходи с травы сейчас же. Она не для тебя. Пошли все прочь.

Козы паслись себе дальше с тихими козьими колокольчиками, повертывались козьи уши.

Этим козам на поводке надо быть или как-то, если хочешь их сюда приводить.

Ничего с ними не поделаешь.

Не место это для толпы проклятых коз.

Мы просто мимо шли, ответил козопас.

Одна коза обильно испражнилась на мостовую. Сухие круглые говешки, что раскатились, как картечь. Изящно переместилась она на траву, танцующая терпимость самой козистости, толстые титьки подмигивали у нее между ног. Полицейский взглянул на козопаса.

Я хочу, чтоб эти козы отсюда убрались.

Уже уходят.

Это тебе не Севиервилл или еще какая чертова дыра, куда стадо коз можно привести через весь город, когда тебе только на ум взбредет, и позволить им срать повсюду.

Там я проходил, но никогда не задерживался.

Так давай и тут пройдешь и не задержишься.

Пойдем, милая, сказал козопас козе, спавшей стоя в упряжи. Та открыла один глаз, треснувший агат, заполненный хитрой козьей премудростью. Козопас потрепал ее по крупу, где из-под шкуры выпирали кости, на которые можно шляпу повесить. Взбилась пыль. Коза тронулась. Степенно прокатились они мимо полицейского. Из фургона выглядывал козленок. Козопас выкликал. Ого-го. Крохотный цокот козьих копытец безмолвным воскресным утром, и козы, и тележка, и козопас, что движутся дальше в солнечном полусвете, колесо застряло в трамвайном рельсе и повизгивает, пока он не нагибается и не приподнимает его, крепкий козопас, странная шляпа в одной руке, вся честная компания выметывается вниз по Рыночной улице к реке, сбившийся в кучу и пробирающийся бочком полукруг коз то пойдет, то встанет, и кружит мимо козопаса вниз по крутому склону, а сам козопас спиной к тележке, чтобы сдержать ее спуск.

Саттри проснулся поздним утром, каюту наполняло солнце, свет плескал на дальней переборке, где отражался от воды, слабо блеяли козы. Он поднялся и вышел на палубу в одних трусах, потягиваясь в выходном полудне, в грезливой безмятежности. Река лежала лишенная какого бы то ни было движения, и