Вот так мы теперь живем - Энтони Троллоп Страница 7

я веду ее по твоему совету. Если я женюсь на мисс Мельмотт, полагаю, все выправится. Однако едва ли верный путь к женитьбе – показать всему свету, что я на мели. Для такого дела нужно жить на достаточно широкую ногу. Я свел охоту к минимуму, но, если я совсем от нее откажусь, будет много желающих рассказать на Гровенор-сквер, отчего я так поступил.

На такой довод бедная женщина ничего возразить не смогла и в конце концов рассталась с требуемой суммой, хоть это и означало, что придется урезать другие важные расходы. Молодой человек ушел в отличном настроении, почти не слушая напутственных слов матери, как важно поскорее завершить дело с Мари Мельмотт.

Из дома Феликс направился в единственный клуб, где еще состоял. Клубы хороши всем, кроме одного: их нельзя посещать в долг, и, хуже того, они требуют годовые взносы вперед, так что молодому человеку пришлось себя ограничить. Разумеется, из всех клубов, чьи двери были для него открыты, он выбрал худший. Клуб этот назывался «Медвежий садок» и создан был недавно именно в тех видах, чтобы сочетать бережливость и мотовство. Как говорили некоторые бережливые моты, клубы разоряются из-за старых пней, которые почти ничего не платят сверх членских взносов, а расходу от них втрое больше, чем дохода. «Медвежий садок» открывался лишь в три пополудни, поскольку учредители считали, что раньше этого часа ни они, ни их друзья до клуба не доберутся. Здесь не выписывали утренних газет, не было ни библиотеки, ни утренней гостиной, только столовые, бильярдные и комнаты для карточной игры. Все обеспечивал единственный поставщик, чтобы только один человек обирал клуб, все закупалось роскошное, но из первых рук, а не в лавках. Герр Фосснер, поставщик, был истинное сокровище и так устраивал дела, что все шло без сучка без задоринки. Он даже помогал улаживать карточные долги и очень ласково обходился с теми, на чьих чеках банкиры сурово писали «нет средств». Герр Фосснер был истинное сокровище, и «Медвежий садок» процветал. Никто в городе, наверное, не любил «Медвежий садок» больше сэра Феликса Карбери. Клуб располагался поблизости от других подобных заведений, в улочке, отходящей от Сент-Джеймс-стрит, и гордился своей внешней скромностью. Зачем услаждать взор прохожих, тратиться на мраморные колонны и фронтоны, если их нельзя ни съесть, ни выпить, ни сыграть с ними в карты? Зато в «Медвежьем садке» было лучшее вино – по крайней мере, так уверяли, – самые удобные кресла и два бильярдных стола превосходнее всего, что когда-либо обтягивали зеленым сукном. Сюда-то сэр Феликс и направился в тот январский день, как только выманил у матери чек на двадцать фунтов.

Здесь он нашел своего закадычного приятеля, Долли Лонгстаффа. Тот стоял на ступенях с сигарой в зубах, устремив отсутствующий взгляд на скучный кирпичный фасад напротив.

– Обедаете здесь, Долли? – спросил сэр Феликс.

– Пожалуй, здесь, уж больно хлопотно тащиться куда-то еще. Я к кому-то зван, но сил нет ехать домой переодеваться. Ей-богу, не понимаю, как другие это делают. Я не могу.

– Завтра на охоту?

– Да, но вряд ли доеду. Прошлую неделю я думал охотиться каждый день, да мой человек никак не может поднять меня вовремя. Не понимаю, для чего все устраивают так несуразно? Почему не выезжать на охоту часа в два или три, чтобы людям не вскакивать в безбожную рань?

– Потому что нельзя охотиться при луне, Долли.

– В три часа луны нет. В любом случае я не могу приехать на вокзал к девяти. Да и мой человек, думаю, сам не любит рано вставать. Он говорит, что приходит меня будить, но я ничего такого не помню.

– Сколько у вас в Лейтоне лошадей, Долли?

– Сколько? Было пять, но, кажется, мой человек одну продал, потом вроде бы купил другую. Что-то такое точно было.

– Кто на них ездит?

– Он и ездит, думаю. То есть, разумеется, я сам на них езжу, только я редко туда добираюсь. Кто-то мне сказал, на той неделе Грасслок на двух из них ездил. Не помню, чтобы я давал ему разрешение. Не иначе как дал взятку моему человеку. Я называю это низостью. Я б его спросил, да он скажет, что я ему позволил. Может, я был подшофе.

– Вы с Грасслоком никогда не были друзьями.

– Не люблю я его. Задирает нос, оттого что лорд, и характер прескверный. Не понимаю, зачем ему ездить на моих лошадях.

– Чтобы сэкономить на своих.

– Он не бедствует. Отчего ему не иметь своих лошадей? Вот что я скажу, Карбери, одно я решил твердо и, клянусь Богом, не отступлю от своего решения. Никому больше не дам лошадь. Если кому нужны лошади, пусть покупают своих.

– Не у всех есть деньги, Долли.

– Пусть берут в долг. Не помню, чтобы я платил за тех, что купил в этом году. Вчера кто-то сюда приходил…

– Как?! Сюда, в клуб?

– Да, разыскал меня здесь и требовал за что-то заплатить! Судя по его штанам, за лошадей.

– И что вы ему сказали?

– Я? Ничего.

– И чем все кончилось?

– Когда он закончил распинаться, я угостил его сигарой и, покуда он скусывал кончик, ушел наверх. Думаю, ему прискучило ждать, и он ушел.

– Вот что, Долли. Я бы попросил у вас двух лошадок на пару дней, – разумеется, если они вам самому не нужны. Сейчас вы по крайней мере не подшофе.

– Не подшофе, – меланхолически признал Долли.

– Нехорошо выйдет, если я возьму ваших лошадей, а вы забудете наш разговор. Никто лучше вас не знает, как у меня туго с деньгами. Я выкарабкаюсь, но сейчас чистый зарез. Я бы никого, кроме вас, не стал просить о таком одолжении.

– Ладно, берите. На два дня то есть. Не знаю, поверит ли вам мой человек. Грасслоку не поверил, так ему и сказал. А Грасслок все равно вывел их из конюшни. Мне кто-то говорил.

– Можете черкнуть конюху пару строк.

– Право, мой любезный, это такая канитель, вряд ли я соберусь. Мой человек вам поверит, мы ведь друзья. Пойдем выпьем по капельке кюрасао перед обедом, для аппетита.

Было уже почти семь. Девять часов спустя они оба, вместе с еще двумя членами клуба, одним из которых был лорд Грасслок, личная антипатия Долли Лонгстаффа, встали из-за карточного стола. Ибо надо понимать, что «Медвежий садок» хоть и открывался только в три часа дня, ночью там ни в чем не было отказа. Никто не мог позавтракать в «Медвежьем садке», а вот ужинать в три часа ночи не возбранялось. Такой