Роман о двух мирах - Мария Корелли Страница 7

с прогулки. Мне не хотелось сидеть за столом в одиночестве, а кроме того – у меня совсем не было аппетита. Я опустила шторы, чтоб защитить глаза от яркого южного солнца, и, бросившись на кровать, решила до возвращения Эми спокойно отдохнуть. Из мастерской Челлини я захватила с собой «Письма умершего музыканта» и принялась читать, намереваясь таким образом не уснуть, но поняла, что не могу сосредоточиться на странице и, вообще, неспособна мыслить связно. Постепенно веки мои закрылись, книга выпала из ослабевшей руки, и через несколько минут я погрузилась в глубокий и безмятежный сон.

Глава III

Три видения

Розы, розы! Бесконечный венок из царственных цветов, красных и белых, сплетенный светящимися пальчиками маленьких существ с радужными крыльями – воздушных, как лунная дымка, и нежных, как пушок чертополоха! Они толпятся вокруг меня с широкими улыбками и жадными глазами, вкладывают мне в руку кончик своего розового венка и шепчут: «Иди!» Я с радостью повинуюсь и спешу вперед. Следуя за ароматным венком, я прохожу через лабиринт деревьев, пышные ветви которых трепещут от полета и пения птиц. Затем слышу шум воды: бурный необузданный поток отвесно падает со скал высотой в тысячу футов, громогласно восхваляя собственную красоту победоносным венцом серебряных брызг. В них словно двигаются, и сменяют друг друга, и сверкают живые алмазы! Хотела бы я немного задержаться и полюбоваться на все это великолепие, но венок из роз передо мной продолжает разматываться, а голоса фей все зовут и зовут: «Иди!» И я иду. Заросли становятся гуще, пение птиц стихает, свет вокруг меня бледнеет и меркнет. Вдалеке я вижу золотой полумесяц, словно подвешенный на невидимой нити. Это молодой месяц? Нет, ибо, пока я наблюдаю за ним, он распадается на тысячи ярких точек, подобных блуждающим звездам. Они соединяются, пылают огненными буквами. Я напрягаю ослепленные глаза, чтоб уловить их значение. Они образуют лишь одно слово – ГЕЛИОБАС. Я читаю его. Произношу вслух. Розовый венок падает к моим ногам и исчезает. Голоса фей стихают. Наступает полная тишина, кромешная темнота – лишь одно Имя горит золотыми буквами во тьме небес.

Перед моим взором открывается убранство огромного собора. Высокие беломраморные колонны поддерживают расписанный фресками сводчатый потолок, с которого свисают тысячи ламп, излучающих мягкое и ровное сияние. Большой алтарь озарен светом, священники в роскошных облачениях медленно ходят взад и вперед.

Орган, некоторое время бормочущий сам по себе, громогласно врывается в мелодию песнопения, и ясный, звучный и высокий мальчишечий голос пронзает благовонный воздух.

– Credo! – И серебряные трубные звуки падают с огромной высоты собора, словно звенящий в чистом воздухе колокол. – Credo in unum Deum; Patrem omni-potentum, factorem coeli et terrae, visibilium omnium et invisibilium6.

Собор отзывается эхом голосов, и, невольно становясь на колени, я повторяю слова великого песнопения. Слышу, как стихает музыка, ноты радости сменяются рыданиями и раскаянными стенаниями, орган содрогается, словно сосновый лес во время бури:

– Crucifixus etiam pro nobis; passus et sepultus est7.

Вокруг меня сгущается тьма, кружится голова. Музыка смолкает, но через боковую дверь собора струится яркое сияние, и двадцать девиц, одетых в белое и повенчанных миртовыми венками, парами подходят ко мне, смотря на меня счастливыми глазами.

– Ты тоже одна из нас? – шепчут они, а затем шествуют к алтарю, где снова мерцают огни. Я смотрю на них с жадным интересом, слушаю, как льются в молитве и гимнах их чистые юные голоса. Одна из них, с бездонными голубыми глазами, полными блестящей нежности, отстает от своих спутниц и тихо приближается ко мне. В руке она держит карандаш и дощечку.

– Пиши! – шепчет она взволнованно. – И побыстрее! Ибо все, что ты сейчас напишешь, есть ключ к твоей судьбе.

Не осознавая того, я подчиняюсь ей, движимая не собственной волей, а какой-то неведомой могущественной силой, действующей внутри и вокруг меня. Я пишу на дощечке одно лишь слово – это имя поражает меня, даже когда я пишу его собственной рукой, – ГЕЛИОБАС. Едва я заканчиваю, как густое белое облако скрывает собор от моего взора, и прекрасная дева исчезает – снова все тихо.

Я прислушиваюсь к словам, изрекаемым степенным мелодичным голосом, что, судя по медленному и размеренному ритму, читает что-то или цитирует по памяти. Вижу маленькую, скудно обставленную комнату, а за столом, заваленным книгами и рукописями, гордо и уверенно сидит человек с благородными чертами лица. Он в самом расцвете сил, в его темных волосах нет ни намека на серебряные нити, что портили бы ему пышную шевелюру, на лице его нет морщин, лоб не хмурится от забот, пронзительно-голубые глаза, глубоко посаженные под нависшими бровями, необычайно ясны, взгляд сосредоточен и насторожен, как у человека, привыкшего смотреть далеко в море. Рука покоится на страницах большой книги: он читает, и выражение его лица внимательно и серьезно, словно он озвучивает вслух собственные мысли, с убежденностью и силой оратора, знающего истину, о которой говорит:

– Вселенная держится исключительно на Законе любви. Невидимый царствующий Протекторат управляет ветрами, приливами, наступлением и завершением времен года, рождением цветов, ростом лесов, излучением солнечного света, безмолвным мерцанием звезд. Всеобъемлющая безграничная Благодать охватывает все творения. Для всех печалей и всех грехов существует Безмерное Вечное сострадание. Тот, кто первым подвесил планеты в воздух и приказал им вращаться до скончания Времен, и является Первоисточником Абсолютного Совершенства. Он не глухое, не слепое, не капризное и не безжалостное Существо. Для Него смерть самой маленькой певчей птахи так же важна и так же незначительна, как смерть императора мира. Для Него скорое увядание невинного цветка так же печально, как увядание могучего народа. Первую молитву младенца Он выслушивает с таким же ласковым терпением, как и все просьбы тысяч молящихся, вместе взятые. Ибо везде и во всем, от солнца до песчинки, вложил Он частицу, малую или большую, своего собственного Совершенного Бытия. Возненавидеть Свое Творение значит возненавидеть Самого Себя, а Любовь не может питать отвращение к Любви. Потому Он любит все Свои деяния, и как Любовь, будучи совершенной, должна излучать Сострадание, Прощение и Терпение, так и Он жалеет, прощает и терпит. Откажется ли обычный человек ради себя от своего дитя или друга? Откажется ли Вечная Любовь принести себя в жертву – даже столь безмерному смирению, что по силе равно безграничности ее величия? Должны ли мы отрицать те благостные качества Бога, что признаем в творении Его, в Человеке? О Душа моя, возрадуйся: ты прорвала завесу Запредельного, увидела и познала Истину! Теперь тебе