Роман о двух мирах - Мария Корелли Страница 8

Зачарованная голосом и выражением лица говорящего, я напрягаю слух, чтобы уловить каждое слово, сорвавшееся с его губ. Он поднимается, встает прямо, потом протягивает руки, словно в торжественной молитве.

– Азул! – восклицает он. – Вестница судьбы моей, дух-проводник стихии, оседлавший грозовое облако и восседающий на краю молнии! Электрической искрой внутри меня я, твоя родственная душа, прошу тебя послать мне эту несчастную человеческую душу; позволь сменить ее мятежность на покой, ее нерешительность на уверенность, ее слабость на силу, ее утомительное заточение на свет свободы! Азул!

Его голос смолкает, он медленно опускает вытянутые руки и постепенно разворачивается ко мне лицом. Он смотрит прямо мне в глаза: его пристальный взгляд прожигает меня насквозь, странная и одновременно нежная улыбка притягивает меня. Однако я переполнена необъяснимым ужасом: дрожу, пытаюсь скрыться от этого внимательного и притягательного взгляда. Его глубокий мелодичный голос снова нарушает тишину. Он обращается ко мне:

– Ты боишься меня, дитя мое? Разве я тебе не друг? Разве ты не знаешь имени ГЕЛИОБАС?

На этом слове я начинаю задыхаться: я бы закричала, только не могу – словно сильная рука прикрывает мне рот и огромная тяжесть давит на тело. Яростно борюсь с этой невидимой Силой и постепенно добиваюсь преимущества. Еще одно усилие! Я одерживаю верх – и просыпаюсь!

– Господь милосердный! – слышу знакомый голос. – Как же хорошо ты поспала! Я вернулась около двух, умирая от голода, и увидела тебя здесь, свернувшуюся калачиком, словно «в светлом сне младенца», как поется в песне. Так что я отыскала полковника, и мы пообедали, потому как тревожить тебя я сочла бы за грех. Только что пробило четыре. Выпьем чаю прямо здесь?

Я посмотрела на миссис Эверард и улыбнулась в знак согласия. Получается, я проспала два с половиной часа и, по-видимому, все это время просто видела сны, однако они были такими же яркими, как действительность. Я чувствовала себя немного сонной, однако совершенно отдохнувшей и пребывала в состоянии восхитительного спокойствия. Моя подруга позвонила в колокольчик, чтобы нам подали чаю, а потом обернулась и посмотрела на меня с удивлением.

– Что ты с собой сделала, дитя? – сказала она наконец, подойдя к кровати, где я лежала, и пристально оглядела меня.

– О чем ты говоришь?

– Ты выглядишь другим человеком. Когда мы расстались сегодняшним утром, ты была измождена и бледна, словно больной при смерти, теперь же глаза твои блестят, на щеках заиграл приятный румянец, и даже губы приобрели здоровый оттенок. А может быть, – тут она встревожилась, – тебя лихорадит?

– Я так не думаю, – весело сказала я и протянула ей руку, чтобы она проверила.

– Нет, это не лихорадка, – продолжала подруга, видимо, успокоившись, – ладонь влажная и прохладная, пульс ровный. Во всяком случае, выглядишь ты бодро. Не удивлюсь, если решишь сегодня потанцевать.

– Потанцевать? – переспросила я. – Когда и где?

– Мадам Дидье, та веселая француженка в оборках, с которой я только что ездила на прогулку, устраивает сегодня очередной прием…

– Ганс Брейтман устраибает брием?8 – перебила ее я с притворной торжественностью.

Эми рассмеялась.

– Да, насколько я поняла, что-то вроде того. Как бы то ни было, она наняла музыкантов и заказала шикарный ужин. Придет половина отеля, да и многие посторонние получили приглашения. Она спросила, нанесем ли визит мы – я, полковник и ты. Я сказала, что могу ручаться лишь за полковника и себя, но не за тебя, поскольку ты больна. Хотя, если будешь выглядеть так же, как сейчас, никто не поверит, что с тобой что-то неладно. Чаю, Альфонс!

Миссис Эверард обратилась к приставленному к нам обходительному официанту, постучавшему в дверь узнать, каковы будут приказания «мадам». Совершенно не веря тому, что сказала подруга относительно моей преобразившейся внешности, я встала с кровати и подошла к туалетному столику, чтобы посмотреть на себя в зеркало. Я буквально отшатнулась от отражения – настолько велико было мое изумление. Темные круги под глазами, морщины, многие месяцы все более углублявшиеся на лбу, опущенные уголки рта, придававшие мне нездоровый и беспокойный вид, – все исчезло, словно по волшебству. Я увидела румяное лицо и пару смеющихся, блестящих глаз: мне улыбалось такое счастливое, веселое и молодое лицо, что я даже засомневалась, я ли это.

– Вот видишь! – ликуя, воскликнула Эми, наблюдая, как я убираю со лба слипшиеся волосы и изучаю себя пристальнее. – Разве я не говорила? Твое преображение чудесно! И я знаю, в чем дело. Ты незаметно для себя все хорошела и хорошела на этом прекрасном воздухе, в этом магическом месте, а долгий послеобеденный сон, от которого ты только очнулась, завершил лечение.

Я улыбнулась ее восторженности, хотя была вынуждена признать, что она права относительно моей внешности. Никто бы не поверил, что я больна или вообще была нездорова когда-либо раньше. Я молча распустила волосы, стала расчесывать их и приводить в порядок перед зеркалом. Мысли при этом были заняты совсем другим. Я отчетливо помнила все, что происходило в мастерской Рафаэлло Челлини, и еще отчетливее я помнила каждую деталь трех видений, явившихся ко мне во сне. Имя, ставшее ключевым моментом из всех, я тоже помнила, однако внутреннее чутье не позволяло мне произнести его вслух. Только я подумала: «А не взять ли карандаш, чтобы записать его и не позабыть?» – то же чутье подсказало: «Нет». Пока я размышляла о событиях дня, легкая болтовня Эми текла, словно ручеек.

– Скажи-ка, дитя! – воскликнула она. – Ты пойдешь на танцы?

– Конечно, с удовольствием, – ответила я: мне действительно казалось, что я смогу насладиться всеми прелестями замечательного вечера.

– Brava! Мы получим истинное удовольствие. Думаю, иностранным титулам не будет конца и края. Полковник только ворчит по этому поводу. Правда, с ним всегда так, как только приходится надевать фрак. Он его просто ненавидит. В этом мужчине нет ни капли тщеславия. В вечернем наряде он выглядит милее, чем во всем остальном, и все же терпеть его не может. И все же скажи мне, – и ее хорошенькое личико стало серьезным и преисполненным истинно женской тревоги, – что же наденешь ты? Ведь у тебя нет с собой туалетов для бала?

Я закончила накручивать последнюю прядь волос, обернулась и нежно поцеловала Эми. Она была самой милой и щедрой женщиной и предоставила бы в мое распоряжение любое из своих изящных платьев, намекни я на это.

– Нет, дорогая, – ответила я, – из бальных платьев у меня, конечно же, ничего нет, ведь я