Герман Кестен - Казанова Страница 88

Высокое уважение он завоевал не только как хороший товарищ и коллега, но и как значительный автор. Его наследие включает более дюжины романов, почти тридцать новелл, шесть драм, восемь томов эссеистики, две биографии и собрание стихов. Уже в 1928 году Герман Кестен привлек внимание первым романом "Йозеф ищет свободу", где несентиментально, холодно и конкретно описывает жизненные обстоятельства и тщетный процесс эмансипации тринадцатилетнего мальчика Йозефа Бара. Известные критики хвалили книгу и следующие романы "Распутник" (1932), "Счастливчики" (1931) и "Шарлатан" (1932), как существенный вклад в "новую вещность" и пожимали руку автора за устранение иллюзий, соединение пафоса с иронией и "точность стиля". Позже он соглашался с остротой Андре Жида: "С красивыми чувствами делают плохую литературу".

Как эмигрант во Франции Кестен в основном занимался испанской историей. Как и другие писатели (например, Г.Брох в "Смерти Вергилия", Л.Фейхтвангер в трилогии об Иосифе, Б.Франк в "Сервантесе", Ф.Верфель в "Муса-Даге") он следовал духу времени и в печальной действительности вспоминал примеры или аналогии из прошлого. Так в "Фердинанде и Изабелле" он с большим подтекстом рассказал о бессовестной правящей паре, которая в конце XV века обескровила дворянство в объединенном андалузско-кастильском королевстве, провела грабительскую войну, ввела инквизицию, начала преследовать евреев и мавров. После этого (развивая Шиллера, Шарля де Костера и Г.Манна) он набрасывает грандиозный роман-портрет Филиппа Второго (1938), ортодоксального противника гугенотов, нидерландского Свободного Союза и среднеевропейской реформации. В исторических костюмах Кестен, этот "скептический моралист", дискутирует проблемы соотношения силы и духа, хаоса и порядка, свободы и необходимости.

К его известнейшим книгам причисляют и роман "Дети Герники" (1939), где он ищет литературное выражение, символически представленное Пикассо в его всемирно знаменитой картине, фашистскому разрушению баскского города паломников. При этом он впервые в современной беллетристике описывает эпизоды испанской республиканской войны за независимость и связывает их с изображением трагической судьбы семейства с точки зрения бедного, не по годам умного и храброго юноши.

Эпические сочинения Г.Кестена с 1945 года часто порицали за клише, "нудность" и "тенденцию к описательности". Тем не менее ему удались в романах "Время дураков" (1966) и "Человек шестидесяти лет" (1972) актуальные общественно-критические зарисовки, которые звучат многозначительно и могут захватить читателя. Автор всегда следует тому, чтобы "улучшить мир, чтобы стало возможным человеку жить разумно, чтобы любить человечество и из любви к человечеству сделать программу".

Эту программу он выполнил прежде всего в ряде мастерских эссе, представляющих кусок пережитой истории литературы. Он представлял своих друзей в книге "Мои друзья, поэты" (1953), представлял сам себя в книге "Поэт в кафе" (1959), вспоминал о "Чистых литераторах" (1963) и "Терпеливых Революционерах" (1973). И по сю пору вряд ли существует второй писатель, которому столь многие товарищи по поколению и по искусству обязаны столь многим и к которому они относились бы с такой любовью, как к Герману Кестену. Личное знакомство и точное наблюдение позволили ему создать оригинальные портреты значительных художников эпохи, среди которых Бертольт Брехт, Лион Фейхтвангер, Вальтер Хазенклевер, Генрих и Томас Манны, Роберт Нойманн, Рене Шикеле, Курт Тухольский, Эрнст Вайс и Стефан Цвейг; Выразительно, как друг, описывает он Альфреда Деблина, Эриха Кестнера, Йозефа Рота и Эрнста Толлера. Среди достойных он выбирал действующих, встречаемое подвигало его к осмысляемому, анекдотическое он доводил до характерного, почти всегда речь его была богата стилем и блистала игрой слов, тонкое понимание дополнялось у него гигантским масштабным знанием мировой литературы.

Отсюда происходят фантастические диалоги с любовно уважаемыми духами Просвещения, такими как Коперник, Свифт, Дидро, Лессинг, Гейне и Золя. Кроме того, автобиографические реминисценции, которые объясняются тем, что Кестен после юности в Нюрнберге и времени университетов почти шесть лет жил в Берлине (1927 1933), потом около семи лет в основном в Париже (1933 - 1940), двенадцать лет в Нью-Йорке (1940 - 1949 и позднее), десять лет в Риме (1949 - 1958), далее в Лондоне, Мюнхене, Вене и с 1978 года в Базеле.

Это вольное, богатое остановками существование, вероятно, сделало его восприимчивым к судьбе Джакомо Казановы, поэтому он начал писать и 1952 году опубликовал его биографию. Ведь и венецианский авантюрист должен был провести в изгнании почти полтора десятка лет и сценой его действий была та же, что и у его биографа. Равно как и его "герой" Кестен относится широко и даже равнодушно к собственности и к месту жительства. Он "пишет в кафе", говорит он, "живет в отелях", и, объясняя свой метод работы, добавляет: лучшие замыслы приходили к нему на прогулках, двигаясь он набрасывал "стихи, диалоги, сцены и целые страницы прозы", которые со скоростью экспресса окончательно заносил на бумагу, сидя за столом в кафе-эспрессо, в то время как "читал из какой-нибудь другой книги". Курьезная формулировка и "казановоподобная" игра в гения, но он в самоv деле часто читал "из", а именно из первоисточников, которых и цитировал! Многочисленные исторические и литературные факты, предания и характерные детали в его эссе и исторических романах были ни в коей мере не "перипатетически" выдуманы, но исследовательски "схвачены". Внедряя фабулу, он приближался поэтому к итальянским Schwerenoter, когда остро приперчивал рассказы (в которых по словам Деблина он всегда "влюблен с величайшей обстоятельностью"). Известный германист, покраснев, констатировал талант автора предлагать "эротически отважное с литературным изяществом".

Назвав другие "сходства", можно показаться нетактичным или совершенно неверным. Но их так много. Следую своему признанию: "я люблю, как другие дышат", Кестен всегда старался воплотить "сладость" бытия без раскаянья. Он все находил "восхитительным": книги, музыку, людей и прежде всего "объятья моей возлюбленной", потому что "мы созданы для сладострастия". Это кредо, охота к путешествиям и к рулетке связывают его с Казановой, мемуарами которого он восхищался, как "профанической 'Песнью песней' любви", и таковыми их изображал. Возможно, ему мерещился вид "биографии-желания", некая 'Похвала Эросу' и автобиографически окрашенная рекомендация любви как средства познания и осчастливливания человечества. С другой стороны, существует различие меж ним и рыцарем удачи, который показывал мало знаний в природе и образных искусствах, который не знал ни профессии, ни призвания, ни "одиночества" человека творческого, а лишь только (по крайней мере до шестидесяти лет) общительные беседы и наивное наслаждение жизнью.

Для Германа Кестена биография сорвиголовы Казановы (1728 1798) не нуждалась в представлении. Любой знает дерзкого прожигателя жизни, который вместе с Одиссеем, Парсифалем, Дон Кихотом, Фаустом, Робинзоном и Уленшпигелем стал бессмертной символической фигурой. Но в отличие от творений искусства этот протагонист создал вымысел из своего реального бытия и на этом пути достиг того, что его документально подтвержденное имя стало синонимом для человеческого типа героев женщин, соблазнителей и разрушителей сердец. Многие авторы утруждали себя дополнительными определениями. Так Герман Гессе говорит о "виртуозе искусства галантной жизни" и о "молодце, которого каждый знает"; Стефан Цвейг изумлялся "человеком-жеребцом" и "божественным быком", а Кестен отчеканил такие роскошные и неожиданные (по сравнению с поднимаемыми вопросами) определения, как сексуальный атлет, сексуальный клоун, массовый потребитель женщин и убийца невинности. Но тем не менее эти характеристики ему не казались достаточными и охватывающими, из-за чего он уже в предисловии спрашивает: "Кто же настоящий Казанова?"

Сначала он рассказывает о наполовину нормальной бравой юности героя и о его жажде знаний, о соблазнении соблазнителя, который за сорок лет хроники наслаждался только "около ста шестнадцати возлюбленными" индивидуально, то есть "около трех" в двенадцатимесячном цикле. (При этом, очевидно, вкрадывается "ошибка счета", так как он впервые исполнил "акт любви" в семнадцать лет и статистика должна быть поэтому поделена на два. В соответствии с этим Г.Кестен сосредоточился на "типе" и изложил аккуратно и хронологически забавнейшие амуры Казановы с сестрами Нанеттой и Мартиной в Венеции, Лукрецией и Анжеликой в Риме, с Терезой и Христиной, с прованской Анриеттой, с обоими монахинями из Мурано Катериной и Маддаленой, с блудницами Манон, Марколиной и Шарпийон.

Друзья пикантной прозы любят Кестена. Речь идет о бесстыдстве и ослеплении, бурном овладении и осчастливливаниии, о пассажах втроем и о рафинированных интимностях, о групповом сексе и импозантных советах повысить потенцию, и, наконец, об "автоматической любви" и патологической эротомании. В общем, автор ведет себя действительно не жеманно, он весьма приятно рисует сцены копуляции и сочиняет до некоторой степени некий забавный "Декамерон" рококо, место действия которого простирается от Лондона до Константинополя, от Петербурга до Парижа. Он искусно будит ожидания, показывая напряжение, контрасты и противоречия человеческой натуры.