Герман Кестен - Казанова Страница 89

Друзья пикантной прозы любят Кестена. Речь идет о бесстыдстве и ослеплении, бурном овладении и осчастливливаниии, о пассажах втроем и о рафинированных интимностях, о групповом сексе и импозантных советах повысить потенцию, и, наконец, об "автоматической любви" и патологической эротомании. В общем, автор ведет себя действительно не жеманно, он весьма приятно рисует сцены копуляции и сочиняет до некоторой степени некий забавный "Декамерон" рококо, место действия которого простирается от Лондона до Константинополя, от Петербурга до Парижа. Он искусно будит ожидания, показывая напряжение, контрасты и противоречия человеческой натуры.

Очевидно, для Кестена характерны короткие предложения, игра слов и остроумные парадоксальные формулировки. Например, мы читаем о священной проституции, о нелюбимим сыне любви, о совести бессовестных о о склонности к смене пути и распутству. Это артистичное владение языком (иногда напоминающее Генриха Манна) доставляет удовольствие и превращает сочинение в художественную литературу.

С другой стороны не надо закрывать глаза на то, что многое оригинально действующее в книге Кестена покоится на эффекте и силе излучения знаменитого оригинала. Казанова сочинил свои очень откровенные, привлекательные мемуары именно в старости, поэтому биограф может благодарить их за важнейшие факты жизни, "проделки", картинки нравов и манеру выражения. Все возбуждающие покалывающие постельные истории находят в нем верное соответствие. Во многих главах он ограничивается изложением оригинала, который читал "по лучшему французскому изданию" Рауля Веса (1924/25); часто он привлекает немецкие переводы Вильгельма фон Шютца (1822/28) и Генриха Конрада (1907/13), которым местами он следует слово в слово. Правда, он трудится при изображении страстей, оттачивая фразы и упрощая стиль, потому что старый романский графоман "пишет хуже всего, когда изображает любовь, это острое наслаждение".

В общем, Герману Кестену удалось, излагая почти 5000 печатных страниц многотомного текста Казановы, сократить его более чем в десять раз и достичь чрезвычайной плотности изложения. Так как он при этом сильно сконцентрировался на эротическом (составлявшем в историческом прототипе не более трети), то сменились пропорции и оттеснили документальное и критическое. Хотя современный автор ценит не только шармера, сочинителя и героя "всемирно известных мемуаров" и "великолепного рассказчика историй" как посла и "смеющегося репортера восемнадцатого века", в этом аспекте он далеко не исчерпал богатство источника. Не слишком очевидно, что итальянский авантюрист написал, вероятно, обширнейшую, все разъясняющую хронику своей эпохи и способствовал неоценимой информации о европейском обществе перед Французской революцией.

В относительно тихом периоде между Семилетней войной (во время которой он находился далеко от выстрелов - во Франции) и штурмом Бастилии он действовал иногда как романтический мятежник и борец за свободу. Из-за антиклерекальных и либеральных убеждений он вытерпел в 1755/56 полуторалетнее заключение в тюрьме инквизиции, отчего отрывок из его воспоминаний мог появиться под захватывающим названием: "Позорное заключение и бешено-хладнокровный побег всемирно известного художника любви Джакомо Казанова из-под 'Свинцовых Крыш' Венеции". Позже он служил именно в инквизиции и как пользователь феодально-абсолютстской мощи показывал не только узкое понимание буржуазного революционного движения, но и ругал "якобинских каналий". Его записи содержат наглядные сообщения о жизни королей, аристократов, пап, священников, торговцев, солдат, художников и девушек для развлечений; он него мы узнаем, как тогда обедали и путешествовали, как ходили в княжеские дворцы, театры, постоялые дворы, кабаки и игорные залы, какие беспутные нравы царили в монастырях, как смешались в сознании творения Возрождения и суеверия, кто задавал тон в культуре и политике.

Кестен дает из этого только выдержки. Он ведет нас одинаково на ярмарочную площадь сенсаций и на ревю выдающихся личностей. Мы сопереживаем Казанове на аудиенциях и разговорах с маркизой де Помпадур (1751), с папой Клементом XIII (1760), с прусским королем Фридрихом II (1764) и русской царицей Екатериной II (1765). Однако среди его неисчислимых современников Клопшток, Лессинг и Иммануил Кант не заслужили ни строчки, потому что он презирал немецкую литературу. При последнем появлении в Веймаре (осень 1795) он точно также надменно игнорировал Гете и Шиллера.

Но он общался с романскими коллегами, драматургами П.Кребийоном и К.Гольдони, имел контакт с американским дипломатом и изобретателем Бенджамином Франклином, посещал французского философа Жана-Жака Руссо и швейцарского просветителя Альбрехта фон Халлера. К замечательным главам воспоминаний бесспорно принадлежит сообщение о визите к Вольтеру летом 1760 года, сцена, которую Герман Кестен виртуозно пересказывает и оформляет: "Встреча всемирной славы и скандальной славы", замечает он, "француза и итальянца, поэта и авантюриста... Один был предтечей революции, другой наследником реакции". Замечательная комедия взаимного кокетства, разновидность взаимообмана между князем духа и самовлюбленным "курьезом", пышная декламация в духе Ариосто и изображение жеманного, колкого диалога! В этой ценной исторической "миниатюре" биограф смог заретушировать убогий вид Казановы и позволить догадаться о многостороннем дилетантизме венецианца, который выступает как "ученый педант" и "неудачливый литератор".

На самом деле "значение" человека ни в коей мере не исчерпывается его звездной ролью шарлатана и юбкозадирателя, охотнее укладывавшегося в постель как в рабочее место, плейбоя и глубокомысленного болтуна; напротив, он был знатоком многих языков (греческий, латинский, французский и др.), академически образован, сведущ в исторических и естественных науках, глубоко разбирался в искусстве и усердно действовал литературно. Кроме несравнимых мемуаров, под его именем появилось еще около тридцати сочинений, среди них стихи, переводы, пьесы, памфлеты, статьи и даже утопический роман об экспедиции внутрь Земли ("Икосамерон"). Правда: ничего достойного внимания рядом с вольтеровской комической историей "Микромегас", рядом с песнями Макферсона, боевыми памфлетами Пэйна или драмами Лессинга, но все-таки выражение неординарной личности.

Воспоминания, к которым Г.Кестен относился конечно литературно-критически и сосредоточенно, составляют неистощимый резерв материала; автор дополнительно обращается к авторитетам и комментаторам. Может не всегда броситься в глаза многим читателям множество иностранных имен в книге (их список составляет более 700); с другой стороны, не надо преувеличивать ученые амбиции составителя. В главном он придерживается монографии о Казанове Густава Гугитца. Кроме того он использовал соответствующие публикации Шарля Самарана, Жозефа Ле Граса, Эдуарда Майньяла, Германа Лепера, Франца Вальтера Ильгеса, Норберта Мулена, А.Компиньи де Бордеса и изданием "Женские письма Казанове". Вместе около дюжины названий, делающих возможными углубление, критику и написание аутентичного романа-биографии.

Кроме многочисленных попыток второсортной литературы Герман Кестен поразительным образом не упоминает никаких поэтических последователей. Например, когда он рассказывает шельмовские проделки героя в цитадели и сказку о смертельной дуэли с офицером, он мог бы сослаться на достойную внимания фантастическую переработку этого мотива в опере о Казанове Альберта Лортцинга. Для изображенной любви с дочерью священника Христиной и свидания с субреткой и подругой детства Терезой Ланти имеется полное настроения соответствие у Хуго фон Хофмансталя: в комедии "Возвращение Христины" он запечатлевает соблазнителя Флориндо, который сосватал невесту капитану корабля Томазо, а в драматическом стихотворении "Авантюрист и певица" он изображает свидание между бароном Вайденштамом (Казанова) и Витторией (Тереза), причем возлюбленные под конец расстаются. Конечно, последовательность сцен не следует там историческому "прототипу", поэт выбрал псевдонимы, изменил факты (например, он привел эту пару в середине века в Венецию, а не как "на самом деле" в 1760 году во Флоренцию), но освежил атмосферу и добавил естественности.

Можно назвать другие литературные сочинения, могущие послужить читателю для дополнения и углубления портрета. Например, знакомство с беллетристикой было бы полезным для представления последней фазы.

На одной из страниц книги находится замечание о разрешении вечному страннику после восемнадцатилетнего запрета вернуться на родину. "14 сентября 1774 года он высадился в Венеции. На данном столь интересном пункте прерываются мемуары Казановы в двенадцати томах". Хотя жадный до знаний человек жил после этого еще двадцать четыре года, Кестен посвятил этому сроку всего десять страниц!