Забулдыжная жизнь - Казимиров Александр Страница 13

У дяди Вани росли исключительно золотые зубы. Стоило ему улыбнуться, как солнечные зайчики отскакивали от них и тонули в зрачках собеседника. Относились к нему с уважением, в котором присутствовала доля страха. Если между пьяными мужиками возникал конфликт, бабы звали дядю Ваню. Взглядом исподлобья и короткими фразами он успокаивал бузотеров. Жены у него не было. Поутру из холостяцкой норы дяди Вани часто выныривали незнакомые женщины и тенью исчезали в подворотне. Похоже, он и сам не догадывался, кто они, откуда и что делали в его комнате.

Дядя Ваня хорошо относился к ребятне. Показывал карточные фокусы и растолковывал их секрет. Ловкости его рук мог позавидовать любой фигляр. Пацанам постарше он травил байки о тайге, где медведь-прокурор устанавливал свои законы, а волчья стая нападала на козлов и других представителей животного мира.

– Дядь Вань, а куда корабль плывет, ты что, моряком был? – спросил я, изучая бригантину на предплечье соседа.

– Эх, Санька! – вздохнул дядя Ваня и погладил меня по голове. – Плывет кораблик мой туда, где нет закона и труда!

Я с завистью водил пальцем по татуировке, мечтая сделать себе такую же. Однажды малолетний дружок наслюнявил химический карандаш и нарисовал на моем плече пароход с трубой, из которой валил густой дым. Я отыскал в шкафу майку, взял кружку с жиденькой заваркой и вышел на крыльцо. Присев рядом с кумиром, отхлебнул «ослиную мочу» – так он ласково называл пойло, не являющееся чифирем.

– Ну, брат, даешь стране угля! – воскликнул дядя Ваня. – Иди, смывай партаки, пока маманя не оторвала тебе уши!

Он подтолкнул меня в спину. Я сплюнул сквозь дырку от выпавшего молочного зуба и принял независимую позу.

– Что она сделает? Я мужик в доме!

Вечером барак слушал, как матушка ремнем выколачивает дурь из моих полушарий. На следующий день я появился на крыльце чистый, аки агнец божий, в шортах и клетчатой рубашке.

– Ну что, говорил я тебе? – Дядя Ваня обнял меня за плечи.

– Все равно, когда вырасту, нарисую!

– Ни к чему это, Санек! – сказал он и ушел к себе.

В тот же день по его душу явились милиционеры.

– Мам, а куда дядю Ваню увезли? – спросил я.

– Картинки дорисовывать. Видать, не все нарисовал!

Без дяди Вани ничего не изменилось. Жизнь в районе шла тихо и однообразно. Однажды всех поразил арест Дормидонта. Задержали Муму – так глухонемого звали между собой – за продажу самодельных игральных карт с пикантными картинками. При обыске у него изъяли порнографические журналы и фотоаппаратуру. Самого любителя «клубнички» упрятали в каталажку, где он мигом развратил сокамерников и был переименован в Дарью. Его жена, узнав об изменах, подала на развод.

– Женщина с женщиной жить не может! – мотивировала она.

Глупая баба! Еще как может, но жена фотографа об этом не догадывалась. Муму отделался условным сроком, забрал барахло и навсегда покинул «Колыму».

    Еще один известный в округе персонаж, Коля хромой, с рождения имел разные по длине ноги. Природный дефект отражался на походке, но абсолютно не мешал плясать. Стоило включить музыку, Коля закладывал одну руку за голову, а другой что-то чертил в воздухе. Его ноги выписывали умопомрачительные кренделя; мозги от чрезмерного употребления алкоголя частенько давали сбой. Как-то Коля пустился в пляс перед оркестром, сопровождавшим траурную процессию. Родня усопшего сделала внушение, но танцор не внял совету. Тогда его заволокли за сараи и накостыляли. После больницы Коля стал смирным и неразговорчивым, танцы его больше не интересовали. С тоски он выпил какую-то гадость, выдавил из себя кровавую пену и околел. Хоронили его тихо, без музыки: опасались, как бы Коля не выскочил из гроба и не устроил прощальный бенефис.

Вскоре отец получил квартиру, мы распрощались с «Колымой» и переехали на новое место жительства. В нашем дворе жил некий Спиридонов, дядька лет пятидесяти. Он громогласно утверждал, что его в жилах течет дворянская кровь. Спиридонов часто напивался до чертиков и презрительно называл всех батраками. Как-то раз он отдыхал на лавке и кричал на всю округу: «Шваль подзаборная, вы мне ноги целовать обязаны!» Это заявление вытянуло из кустов интеллигента с потрепанной физиономией. Не разделяя точку зрения Спиридонова, он справил на него малую нужду. После такого унижения Спиридонов предпочел выступать с балкона. Во время очередного спича он был динамичен сверх меры. Старухи, сидевшие у подъезда, стали очевидцами отменно исполненного сальто-мортале. Врачи соскребли с асфальта мозги Спиридонова, но запихать их на место поленились.

                                                  II

За окнами в конусообразном свете фонарей кружились снежинки. Ожидание праздника возбуждало, не давало сидеть на месте. Хотелось дурачиться и безобразничать. Наконец тренькнул дверной звонок. Я выбежал в коридор, чтобы первым встретить гостей. Отец оказался проворнее. Он отстранил меня и сам открыл дверь. Потоком морозного воздуха в квартиру занесло Половинкина Кирюху, такого же оболтуса, как я, и его родителей. Пока взрослые разбирали сумки, мы любовались колючей красавицей, трогали картонных петушков и стеклянные шары. Под елкой, в сугробах из ваты, стоял Дед Мороз. Опираясь на деревянный посох, он молча наблюдал за происходящим. Кирюха урвал момент и спер со стола кружок копченой колбасы.

– Пошли, марки покажешь!

Я только достал альбом, как в дверь снова постучали. На этот раз пришли Ложкины. Пока взрослые сюсюкались и осыпали друг друга комплиментами, сынок Ложкиных – сопливый нытик – присоединился к нам. Мы стали изучать шедевры мировой живописи. Особенно нас интересовали изображения голых теток.

– Ух ты! – восторгался Ларик, слизывая языком вытекший из носа ручеек.

      Родители уселись за стол и загремели посудой.

– Так, соловьи-разбойники! – Ложкин-старший вытер губы тыльной стороной ладони. – Не пойти ли вам в спальню?

– Да, мальчишки, идите туда. Тут взрослые разговоры, вам незачем это слушать! – поддакнула моя матушка.

     Родители предались чревоугодию. Вскоре они набили животы и затянули: «Сотня юных бойцов, из буденовских войск…» – получалось вразнобой, но душевно. Пение утомило, и родственнички пустились в пляс. Весело щебетала на иностранном языке радиола.

– Как под такие песни можно плясать? – искренне возмутился Ларик. – То ли дело «Валенки, да валенки».

Он с чувством изобразил, как выкаблучивается его пьяный дедушка. Заглянула Кирюхина мать. Взмыленная, с осоловевшими глазами, она напоминала загнанную лошадь.

– Ребята, кушать хотите? Может, дать чего?

– Только сладкого! – Ларик ковырнул в носу.

Она пропала и сразу появилась, расцеловала нас жирными губами и сунула кулек с деликатесами. Мы играли в солдатиков, в шашки и уже хотели подраться, как в гостиной началась возня.

– Вы нас не ждите, поиграете и спать ложитесь! Мы на площадь и к Ложкиным зайдем! – обрадовала моя мама.

Родители потолкались в прихожей и испарились.

Кирюха по-хозяйски сел за стол, Ларик вытер рукавом соплю и потянулся за соленым огурцом.

– Наливай! – развязно сказал он, шмыгая носом.

В отсутствие взрослых мы выглядели не хуже их, а чем-то даже и лучше. Слава богу, родители об этом не догадывались. Кирюха слил недопитую водку из стопок в бокал, а затем разделил на троих. Каждому досталось граммов по двадцать. Ларик выдохнул и опустил в рюмку свой бесподобно-длинный язык.

– Фу, гадость! Как они ее пьют? Лимонад в сто раз вкуснее!

– Пей, а то так и останешься недоразвитым! – Кирюха сделал глоток и поперхнулся.

На его глазах выступили слезы. Изображая пьяного, он вытащил из оставленной на столе пачки папироску. Ларик чокнулся со мной, и мы хлебнули взрослой жизни. Вонючая, противная на вкус жидкость обожгла глотку. С трудом вздохнув, я запил ее компотом. Ларик гнусавил, растягивая слова:

– Шура, ты меня уважаешь? – Он полез целоваться.