Четыре четверти - Мара Винтер Страница 13

становится второстепенной, ты живёшь для него. Засунь свою скорбь в задницу и открой глаза, наконец. Один Марк чего стоит. Драка в первый день. Видано ли дело! И, главное, зубы как заговаривает! Если не я, говорит, то кто. Будет оскорблять, говорит, будет оскорблён. Кто кого оскорблял, молчит, как в рот воды набрал. Право он имеет. Судить, понимаешь ли. Меч карающий. Явился. Морды бить. И это я молчу, что ты им спать в одной постели позволяешь…

– Да хватит тебе, – отмахнулся папа. – Пацаны сами разберутся. А с Мартой – подумаешь, причуда.

– Сегодня причуда, завтра проблема, – зловеще напророчила тётя. – Дети не мои. Но я тебя предупредила. Вытаскивай голову из… сам знаешь, откуда.

Марк говорил: «Точильному камню положено быть тупым».

Марк говорил, и, когда он открывал рот, остальные его закрывали.

Я молчала. Говорить – наедине. Не прилюдно. При нелюдно. Нелюди мы, оба, такие, для них. Дверь скрипнула. Моё тело, лёгкое, проникло в ванную. Куртка осталась на крыльце вместе с подслушанным. На потом.

– Марточка, а ты чего так поздно не спишь? – спросила тётя, когда я вышла. – Давно спать пора. Одни мы с отцом твоим полуночники, чаёвничаем.

На столе, покрытом бязевой скатёркой – вазочка с конфетами, перед каждым полуночником – одинаковые кружки из комплектов, что дарят учителям. Папа похлопал рядом с собой. Я примостилась рядом, пожав плечами: не спалось.

– Да не суетись ты, Юль, аж в глазах зарябило, – сказал папа со старой интонацией, – отдохни, и так выматываешься за день. – Подвинул ко мне свою чашку. Много сахара. По-папски: неповторимый вкус. Тетя Юля села. «У неё варикозные вены на ногах, – заметила я, – и красные тапочки».

– Хотите фотографии посмотреть? – предложила она, – альбомов много лежит. В том числе древние. Там твой папка ещё под стол пешком ходил, – он фыркнул: сестра старше него на пару лет. – Стоило бы разобрать; всё руки не доходят. – Поднялась и отправилась за альбомами.

Из гостиной храпел дядя Гриша. В детской за стационарным компьютером сидела Таня, общаясь по скайпу со своей командой: стрелялки онлайн. Ей, пожалуй, вокруг ни в ком потребы и не было, за голосами в амброшюрах. Надя посапывала за её спиной на раскладном диване, обняв Микки-Мауса с собственный рост величиной. Я так уверенно рассказываю об этом, потому что так было всегда и не менялось, распорядок устоялся давным-давно и повторялся ежедневно. Такой вот Плезантвилль. Чёрно-белые улыбки в экран.

– Тётя Юля… она хорошая… – сказал мне папа, помешивая чай, – только вот эксцентричная малость. Дядя Гриша приехал в Питер на заработки, когда они познакомились. Гуляли, он ей – про города и городки, про леса и леших, а она девочка была впечатлительная, закрытая, захотела в шалаше рай… В деревню собралась. Ваша бабушка тогда чуть умом ни повредилась. Сказала: не найдёшь там, чего ищешь, сейчас кажется, геройство, потом рутина съест, взвоешь. А Юля упёрлась: хоть в село, хоть в Сибирь. Нужна я там, говорит. У нас учителей хватает, а там нехватка, туда и поеду. – Помолчал, отхлебнул чаю. – Их старший сын утонул маленьким. Могут остаться его карточки. О нём лучше ничего не говори. Не было бы счастья, да несчастье сплотило…

– Нет счастья или несчастья, – возразила я. – Путь – это поиск своего пути. Когда находишь его, это как… просветление что ли. – Свежо моё предание: «Бывает путь страдания». Жизнью называется.

– Всё-таки буддистка? – брови взлетели вверх, губы скривились улыбкой. – Ну вот, теперь я должен ей… – запнулся. Очевидно, проспорил маме.

Они говорили: подрастёшь, выберешь сама. Во что верить – твоё личное дело.

– Так, освободите мне местечко, – подоспела Юлия Олеговна с кипой альбомов. – Будем разбираться, что здесь к чему и почём.

Юный Рома был похож на Марка. Или Марк на него. С какой стороны посмотреть. Душа для компании, демон для учителей. Юля – круглая во всех смыслах отличница. Платье с кружевным фартучком.

Старшие делились историями, друг про друга, про родителей. Бабушка Лида – ребёнок блокадного Ленинграда. Выйдя из ребёнка, стала пианисткой. Дедушка Олег – ударник труда, весь в медалях, многократно награждён, ни разу не сослан. Друг позвал его в кино, со знакомыми девочками. У Олега и Лиды произошло родство с первого взгляда. Он проводил её домой и забыл у неё бумажник. Она выскочила под дождь, чтобы отдать, крича: «Вы оставили…» Он ответил: «Это меньшее, что я у вас оставил». Так родились те, кто о них рассказывал. Поколение, прямо предшествующее нам. Со своими встречами и своими прощаниями.

Дедушку в живых мы не застали. Бабушка умерла, когда Марку было десять. На похороны нас не пустили. Мама сказала: «Ничто не уходит совсем. Она жива: в вас и во вселенной». Я посмотрела на небо, но не увидела ничего, кроме туч. Мама объяснила: «Все вещи, всё живое связано друг с другом. Звёзды, деревья, травы и камни. Те, кто жил, те, кто живёт, и те, кто будет жить. Бабушки больше нет с нами в одном времени. Но это не значит, что её нет совсем». И склеила нам, из бумаги, одностороннюю восьмёрку.

Луч солнца золотой, вот кем была наша мама.

Утро: получение папой паспорта (это считалось событием). Они с друзьями отправились в бар, отмечать. Вечер: он обнимает девушку-официантку.

– Алиса, – сказал папа. – Был конец марта. Зябкого. Дождливого. И вдруг… она. Алиса. – Такой вот коктейльчик смешали имениннику в тот закат.

– Ты бы видела, как явился, – вклинила тётушка, – пьяный, глазищи по пять рублей. Хвост распетушил. «Юлька! – кричит, а я спать иду, ничего знать не знаю, – она существует!» Так, наверное, один Архимед орал. Бежал по городу голый и орал. Так и отец твой. – Архимед Оболенский не отрывался от фото.

– Она существует, – прошептала я ему на ухо. Он крепче прижал меня к себе.

– Существует, – подтвердила его сестра со странным выбором фамилии. – Такая, как Алиса, только в рай могла попасть. Смотрит на нас. У бога под крылышком…

– Я атеист, – сказал папа. Тётя, Скворцова, перевернула страницу.

Семья целиком. Миниатюрная бабушка в чёрных косах, свободном платье и помаде, красной. Дедушка, директор завода, внешне похожий на любовника Лилички. Ярый партиец, добился недюжинных высот: соответствовал своему росту. Тётя Юля, благородная девица. И отец, первокурсник со стрижкой под (тогда ещё не сэра) Пола Маккартни.

– Как давно это было, боже мой, – покачала головой его сестра. – Вот только вчера…. Мы стареем. Дети растут. Так должно быть. Но почему-то грустно. – Люстра чиркнула в её морщине. На переносице. В мешках под глазами. Там хранится память. Мне тоже стало грустно. Я опять читала, как тайнопись, человека возле себя. Неподалёку, клубком вокруг волка, спала моя кожа.

Разошлись поздно ночью. Тётя – в лиловую спальню. Мы с папой – в