Чак Паланик - До самых кончиков Страница 18

Как-то под вечер Макс испытывал клеммы для сосков, пропуская через нее низкоамплитудные флуктуации напряжения, от которых вдоль позвоночного столба бегали синусоидальные волны возбуждения, разветвляясь по верхним и нижним конечностям. Искры электрического экстаза летели из-под ногтей, мерцали нимбом вокруг чела. На протяжении всего процесса Пенни заставила себя лежать смирно, решив сосредоточиться на тех вопросах с экзамена по юриспруденции, какие еще могла вспомнить. Хорошо помогла и «Геттисбергская речь» Авраама Линкольна[7].

Тут, без малейшего предупреждения, Макс перебросил рубильник, отключая аккумуляторную батарею, и с демонстративной бесцеремонностью сдернул клеммы с девичьих сосков. Не молвя ни слова, смотал провода в аккуратный бунт и отложил в сторонку. Лишь после этого бросил упрек в лицо:

– Злишься, да? На меня злишься?

– Я тут ни при чем, – буркнула Пенни. – Должно быть, твоя фиговина просто не фурычит.

– Не фурычит? – Он хмыкнул и, сверившись с записями, заявил: – Твой пульс участился до ста восьмидесяти ударов в минуту. Ректальная температура достигала тридцати девяти и четырех десятых градуса по Цельсию. Пофурычь моя фиговина помощнее, ты бы кончила коронаротромбозом или церебральной эмболией.

Последний раз она видела Алуэтту д’Амбрози на вечеринке в одном из домов по бульвару Сен-Жермен. Актрису сопровождал симпатичный романист Пьер Лекуржэт[8], свежеиспеченный лауреат Нобелевской премии по литературе. Вместе они составляли колоритную пару. В какой-то момент Пенни выпустила их из виду, но в конце мероприятия Алуэтта сама подошла к ней. Нервно озираясь, французская красавица осведомилась:

– Где Макс?

Не дожидаясь ответа, она продолжила:

– Зря я тебе не верила. Мы должны объединиться, ты и я. Потому что нам грозит страшная опасность.

Это была их первая встреча после памятного инцидента с «брачными камушками». Француженка сильно похудела; хоть от нее и не пахло спиртным, глаза лихорадочно блестели. В запунцовевшем декольте горел сапфир.

На том конце зала возник Макс. Голова, по обыкновению, склонена, взгляд прикован к блокноту. Завидев приближающегося Макса, Алуэтта напряглась.

– Меня снова номинировали на «Оскар», так что придется ехать. В следующем месяце поговорим плотнее, хорошо?

– С удовольствием, – пролепетала Пенни. Непрошеным гостем всплыло воспоминание о дивном рте Алуэтты в районе промежности.

– То, что я скажу, тебе не понравится, – предупредила актриса. Впрочем, взгляд ее был теплым. – Но мы станем подружками, поплачемся друг другу, хорошо? На груди.

Когда Максвелл подошел ближе, она расцеловала Пенни в обе щеки и заторопилась к своему кавалеру.

Не отрывая взгляда от ее колыхающегося тела, Макс выдвинул ящик тумбочки. Что-то извлек оттуда и приложил к глазу. На поверку выяснилось, что это камера, которой он и взялся водить взад-вперед, как заправский кинооператор при панорамной съемке.

Пенни не испугалась, на каком-то инстинктивном уровне понимая, что ей ничего не грозит. Если кадры будут обнародованы, репутация Макса пострадает куда сильнее, нежели ее собственная. По утрам, когда она просыпалась, он был занят настройкой очередной штучки для ее персонального удовольствия. Ненавязчиво шуруя новой игрушкой внутри Пенни, Максвелл рассказывал, к примеру, о древних сексуальных ритуалах суданских племен. Или пускал в ход уже не столь замысловатые приспособления вроде эластичных розовых аналогов хирургического фиксатора для разведения ягодиц в целях облегчения доступа.

Сканируя ее объективом, он промолвил:

– Будь умницей и не дергайся. В камере нет пленки. Я всего лишь хочу, чтобы ты почувствовала, как за тобой наблюдают.

Так оно или нет, Пенни даже не задумывалась. Ей просто льстило повышенное внимание. Интересно, другие испытательницы тоже ставили тщеславие на ту же планку, что и физическое удовлетворение?

В дневное время, когда солнечный свет из стрельчатых окон струился на постель, Пенни голышом забиралась под шелковистую простыню и, подкрепляя силы профитрольками, штудировала старые учебники по гражданскому праву. Теперь наряды доставляли ей прямо на дом. Дизайнеры лично снимали мерки. Стоило лишь высказать пожелание, и Макс вывозил ее в оперу или театр; впрочем, она редко покидала пентхаус.

Близился запуск «кончиков», и Пенни задавалась вопросом, что с ней будет дальше. Напрасными иллюзиями себя не тешила. Законченная холодность Максвелла не допускала и мысли, что он ее действительно любит. Хватало и того, что есть человек, понимающий твои потребности чуть ли не телепатически. Макс частенько отпускал массажистов, сам заступая на их место. Умело разминал ей забитые мышцы, точно знал, что творится у Пенни в душе. Вслушивался в ее дыхание, как в живую речь.

Максвелл понимал ее так хорошо, что уже и слов не требовалось.

Вот мужчина, кто увлечен ею до крайности, кто сам восторгается тем, что помогает взойти на вершины такого наслаждения жизнью, какие ей и не снились. Он ее ценит.

За ним – за самым богатым и, возможно, наиболее влиятельным человеком Земли – наблюдали миллиарды людей, а он наблюдал за Пенни. Глазок камеры, торопливые закорючки скорописи в блокноте придавали ее жизни новый, еще больший смысл. Под его сторожким взором возникало ощущение безопасности. Заботы. Только не любви. Чего нет, того нет.

За две недели до запуска «кончиков» Макс вдруг замер в разгар любовной игры. Медленно, будто смирившись с неизбежным, извлек из нее очередной агрегат и положил на тумбочку.

Стягивая каучуковые перчатки, сказал:

– Ты мне больше не нужна.

Взял в руки блокнот.

– Непротиворечивость и достоверность твоих реакций под слишком большим вопросом.

Делая пометки, взглянул на часы.

– Свои личные вещи и гардероб найдешь на борту моего самолета. Они уже упакованы и доставлены на летное поле.

Максвелл обернулся. Оцепеневшая Пенни лежала на подушке белого атласа. Он прижал два пальца к ее шее, замеряя пульс.

– Пилот проинструктирован доставить тебя куда пожелаешь. В любую точку земного шара.

Поди тут возрази. Даже ноги сдвинуть не дали.

Он записал последний набор показаний с ее пульсом и температурой.

– В швейцарском банке на твое имя положены пятьдесят миллионов долларов. Доступ к этим средствам получишь позднее при условии, что впредь не будешь искать со мной встречи. – Максвелл взглядом подчеркнул суть своих распоряжений. – В случае разглашения деталей нашей совместной деятельности счет будет заблокирован.

Повисла вечная пауза. Несмотря на ледяной тон, Пенни чувствовала, что сердце маленького мальчика разбито.

– Тебе ясно? – спросил он наконец.

Смаргивая слезы, прижимая голые коленки к груди, Пенни отмолчалась. Ее ошеломила внезапность отставки.

– Тебе! Ясно! – рявкнул Макс.

Взбешенный тон смахнул секундное наваждение, и она дернула головой.

– Подопытная не реагирует, – буркнул Макс, принимаясь за писанину. Точно, ошибки быть не может: скорбь перехватила ему горло.

Пенни свернулась калачиком, лицом к стене. Кончилась сказка про Золушку, пора приходить в себя.

– Знай, что ты сделала существенный вклад в разработку товарной линейки «До самых кончиков», – вновь забубнил его голос. – В знак моей признательности тебя ожидает скромный подарок на борту самолета. Смею надеяться, он придется тебе по душе.

Кровать тряхнуло – Макс поднялся с постели, – по ковру зашуршали босые ступни.

– Прошу покинуть мой дом в течение часа.

Захлопнулась дверь в ванную комнату.

Минуло ровно сто тридцать шесть дней.

В салоне «Гольфстрима», на единственном свободном от чемоданов и фирменных сумок кресле, лежала перевязанная бантом коробочка. Из пентхауса Пенни выдворили в одной шубе (шиншилла в пол) и прадовских шпильках. Пристроив коробочку у себя на коленях, она застегнула ремень. Пилот объявил взлет.

Очутившись в воздухе, одинокая пассажирка развязала бант и подняла крышку. Внутри обнаружился рубин на тонкой золотой цепочке. Тот самый, который Максвелл носил на пальце; третий по величине рубин, добытый в Шри-Ланке, из перстня превратился в кулон. Соседкой рубина по коробочке оказалась ярко-розовая стрекоза. Мягкие плотные крылья украшены логотипом «До самых кончиков». Пенни внимательно оглядела усики и брюшко пластмассового насекомого.

Стрекозиный сувенир был секс-игрушкой. Массовой версией неоднократно проверенного прототипа. Пенни ни разу не наскучили трепетные крылышки. Эти испытания оставили в памяти ни с чем не сравнимые впечатления, при мысли о которых тут же зарделись щеки.

Трастовый фонд в пятьдесят миллионов долларов, нарядов на целый универмаг. Язык не повернется сказать, что с ней обошлись несправедливо. Убрав стрекозу в карман шубы, Пенни застегнула цепочку и, чувствуя теплой грудью холодную тяжесть рубина, начала планировать первый день новой жизни. В ведерке со льдом – только руку протяни – пузырилось шампанское. Стюардесса наполнила бокал и по просьбе Пенни приглушила свет в салоне.