Алистер Кроули - Развратный роман Страница 2

Но продолжим. Я был здоровым, хорошо сложенным мальчиком, и мое врожденное стойкое чувство морали уберегало меня от искушений, в которые нынче впадает юношество. Крохотный размер моего стручка пресекал все попытки моей пылкожопой няньки, ибо ее раскуроченная лоханка не получала никакого удовольствия, если штуковина была меньше ручки деревенского насоса.

Странно, что мои отношения с крестной матерью (несмотря на ее особый интерес ко мне), несомненно носили непорочный и отстраненный характер. За год я видел ее раз пять, и в этих редких случаях она вела себя крайне холодно. Лишь гораздо позже раскрыл я секрет сей старой развратницы. С ранней юности став рабою всевозможных извращений, она, в конце концов, научилась добиваться оргазма, просто думая о тех людях, с кем даже не была близко знакома. Так, президент Р…т, Э…д VII[7] (невзирая на свою импотенцию), русский царь, египетский хедив и прочие сифачные монархи легко пали жертвами ее назойливой похоти. Malheur![8] На закате дней она подхватила импотенцию от короля Э…да и, поскольку болезнь оказалась трудноизлечимой, до конца жизни была вынуждена утешаться обычной холодной защелкой…

Достань–ка своего лысого отшельника! (Перебил он самого себя.) Растряси его! Отдубась! Зачем тебе коза, сводник, коли ты не можешь ущипнуть за хвост ее старую волосатую мохнатку? Если будешь пай–мальчиком, высосешь устрицы из почечного пудинга. За работу, мальчик мой!

Я с достоинством подчинился, и в следующий миг Архиепископ очутился у меня на спине. Резко схватив меня за волосы одной рукой и вцепившись в грудь другой, своим остроклювым куликом он порвал складки моей сморщенной сраки, не ахти как защищенной полуторамесячными остатками говнища, и с шелестом закипающего чайника начал выкачивать свою брызжущую молофейку.

— Хватит! — заорал я и выдавил увесистую какашку на его клиновидный баклажан. Однако я имел дело с бывшим магистром сексуальной масонерии. Проворно запустив свою искусную закидушку по спирали, он сломил сопротивление и, переложив говно в руку, размазал его мне по лицу — дабы научить хорошим манерам, как он выразился.

Но, несмотря на его ловкость, я все же олицетворял непробиваемую британскую упертость. Вниз по своей порванной прямой кишке я запускал одну какашку за другой, а он сметал их и возобновлял атаку. Вот так диковинная коллизия! Однако ум и сноровка всегда побеждают грубое упрямство, и я прибег к хитрости.

— Архиепископ! — взмолился я, очищая рот от роскошных шматков кала, которыми он так щедро меня обмазывал, — вы остановились на самом интересном месте своего рассказа!

— Сын мой, ты победил! Тщеславие всегда пересиливало во мне даже чистейшие и глубочайшие любовные порывы. Продолжим!

Он грациозно слез с моей спины, предоставив мне самому вытаскивать усталый и взмокший ахтерштевень из джентльменского любовного прохода ласковой козы (о которой, бьюсь об заклад, мои читатели уже забыли, ибо я и сам почти забыл). Архиепископ прокашлялся и начал так:

— Первая реальная сцена страсти, которую я лицезрел, была такова. Как–то раз я остался дома один и, устав от заточения, решил прогуляться по улице. Не успел я отойти далеко, как мое внимание привлекло небольшое здание благотворительной школы из оцинкованного железа. К моему удивлению, дверь оказалась приоткрыта, и я услышал хорошо знакомые интонации проповедника Армии спасения, кричавшего с кафедры: Кто б ты ни был — заходи!

Я увидел, что длинные скамьи в центре зала убраны и заменены матрасами, а на них возлежат многие мои деревенские друзья. Я заметил Алека и Аду, Берти и Бобину, Виктора, Вивьен, Гарри, Герминию, Джона, Дженни, Ездру, Евангелину, Жана, Жаклин, Зино, Зельму, Исаака, Ивонну, Йорика, Йолу, Карла, Клару, Луиса, Лору, Мартина, Мод, Норманна, Нелли, Октавиуса, Ольгу, Питера, Полли, Роберта, Рози, Сэмюеля, Сибил, Томаса, Таис, Ульрика, Урсулу, Фрэнка, Фанни, Хораса, Хильду, Чарльза, Чарити, Шона, Шарлотту, Эдварда, Этель, Юджина и Юну.

— Давайте дурахерачиться! — сказала Фанни хриплым от похоти голосом, искаженным из–за Мартинова щекотильника, натиравшего ей гланды.

Позы были такие:

Алекс засунул средний палец в Адину ловушку для угрей и зажал локтевым сгибом корешок Берти. Он также крепко удерживал в ладони большим пальцем атенеум Виктора. Его указательный палец щекотал Бобинин похотник, а между средним и безымянным вибрировала Гаррина третья нога. Мушмула Вивьен тащилась от его костяшек. С левой рукой дела обстояли аналогично — с заменой имен на Герминию, Джона, Ездру, Дженни, Жана и Жаклин. Зельма с Ивонной вцепились своими раззявленными капустными грядками в обе его лопатки, а Йола и Клара занимались его локтевыми суставами. Зино и Исаак засунули свои барабанные палочки ему в рот, Лора предалась носоебле, тогда как Йорик и Карл имели его под мышками, а Луис и Мартин — за ушами. Мод взяла его баранью ножку, как говорится, в свой карман, ибо ее сифилитичная шахна заглотнула ее целиком. Его анус приютил Нормана, а Октавиус со своим крошечным, хотя и мощным буравчиком наслаждался его пупком. Питер и Роберт содомили его ноги, а Сэмюель и Томас — коленные сгибы. Нелли, Ольге, Полли, Рози и Сибил достались пять пальцев и пятка его левой ступни, а на правой расселись Таис, Урсула, Хильда, Чарити и Шарлотта. Этель и Юна бешено дрочили себя о его чувственные коленные чашечки.

Ульрик, Фрэнк и Хорас оттопыривались по–взрослому между пальцами его левой ноги, а Чарльз, Шон и Эдвард оказывали ту же любезную услугу пальцам правой.

Один лишь Юджин оставался безутешным, но этот нежный и смышленый паренек, сложив ступни вместе, задавал капитальную ебаторию своему перевозбужденному поскребышу.

По команде начался амурный штурм, и по команде же пятьдесят два любовника кончили с одновременным сладострастным воплем.

Неожиданно я обвафлился от всей души. Вот к чему приводит общественное движение! — подумал я, с детства отличаясь остроумием.

— Господи, Галахад, — сказала потом матушка, — как чудесно накрахмалилось твое белье на этой неделе…

CAPITULUM II Жонглирование желе, или Цирк церковнослужителя

— Сын мой, — продолжил почтенный муж, — прежде чем я поведу свой волнующий рассказ дальше, позволь познакомить тебя с ученым хряком. Это животное выдрессировал мой старинный друг лорд Б…, и оно является, пожалуй, самой изысканной жемчужиной моей коллекции. Давай подойдем ближе!

Мы подошли, и скотина, вопреки всем ожиданиям, предоставила мне свой огузок для пристального изучения. Минуту помедлив, хряк громко и недовольно хрюкнул и поковылял к столу, на котором выбрал карточку с надписью: Поцелуй меня в жопу. Я сконфуженно отступил. Тогда это обаятельное животное, по знаку хозяина, взгромоздилось на самую жирную из тех продажных баб, которых Архиепископу нравилось укладывать на пол, и продемонстрировал великолепный мясистый шланг около четырнадцати дюймов длиной. Баба лежала на спине, широко раздвинув и подняв ноги. Одним прыжком скотина засадила свою кувалду в ее податливую киску, аккомпанируя себе на концертино. Похоже, в обоих искусствах хряк был таким докой, что баба под ним начала извиваться от восторга и в исступлении лизать похотливым языком рыло чудища, пока этот откормленный на убой свинтус (экстаз померк уж по краям, как пишет Браунинг о радуге[9]) не подсунул ей желе вместо сока, и наша идеальная пара повалилась на пол в экстазе восхитительного оргазма. Концертино тоже рухнуло, выдавив из себя протяжный, жалобный вздох, из чего помешанный на ономатопее[10] платоник, начитавшийся Корнелия Агриппы[11] и Парацельса[12], наверняка, заключил бы, что инструмент основательно вздрочнул.

Придя в чувство, животное стало подбирать со стола медные таблички: Фетишист, Садист, Мужелюб, Ураноложец и прочие термины из совершенной классификации Джона Аддингтона Саймондса[13]. На Мазохисте баба закричала:

— Это я!

Мастер Свинтус поднял переднюю лапу и шарахнул ее по носу.

— Хорошо–то как! — пробормотала она, когда умная тварь села на задние лапы и сплясала непристойнейший кордакс[14] на ее брюхе, раздутом восьмимесячным младенцем. (Поди, от верблюда, — прошептал Архиепископ, — поживем–увидим.) Поскольку танец, безусловно, оцененный по достоинству, не привел к мгновенному повторному оргазму, хряка осенила блестящая мысль. Он взял табличку с надписью Копрофил. С восторженным воплем будущая мамаша взмолилась, чтобы он вел себя как можно грязнее. Хряк повиновался. Из его мокрого поца с головокружительной скоростью хлынула горячая, пенистая, тугая струя зеленоватой мочи, а из его розовой сраки полились крахмалистые полужидкие фекалии, которые ассоциируются у нас с помойной диетой.

Вонь стояла нестерпимая. Минуты бежали стремительно, а непревзойденный мочевой пузырь нечистого животного семитов и мусульман непрерывно извергал журчащие ручьи. В жадном рту девчушки пенились и вскипали перехлестывающие валы, поскольку ее горло, как она ни старалась (а она изо всех сил пыталась заглотнуть побольше этой слизкой гадости, заметно расширяя просвет), — горло ее оставалось слишком узким для устрашающего потока мочи, которым ее потчевал чересчур услужливый любовник. Ее минжа тоже переливалась через края чемпионского табурета.