Джеймс Ваддингтон - Хуже некуда Страница 2

Так вот, согласно статье, «стройные, точно у газели, ноги спортсмена сужаются от выдающихся мускулистых бедер к длинным точеным голеням и почти девичьим лодыжкам. Сердце в состоянии покоя делает не больше одного удара за две секунды, а рабочий объем легких примерно в два раза выше, чем у простого горожанина».

Правда, не до конца ослепленный внешними данными гонщика, автор здесь же отмечает, что, дескать, могучий безукоризненный торс корично-золотого оттенка, без единого намека на излишества, и тому подобное, о-ля-ля, хали-гали, искажает загадочный бугор прямо под грудной клеткой. Не то грыжа, не то странная особенность телосложения. На самом деле названная выпуклость дает дополнительные возможности для работы легких. Ничего удивительного. Любой профи со временем обзаводится такой.

И чтобы уже покончить со знаменитой статьей: там упоминались еще глаза «цвета розовато-лиловых крокусов» плюс черты лица… и далее целый абзац приторных фантазий о том, как одно голливудское светило нордического типа, с юности накачанное стероидами, провело ночь любви с молоденькой звездой подиума, абиссиночкой, которая сгодилась бы Акилу в сестры. В младшие, конечно. Евгеника вперемежку с инцестом — что еще нужно рядовому бюргеру, чтобы сердце затрепетало в груди?

Надеюсь, картина ясна.

Осталось добавить одно: в нем действительно была некая тайна. Стоило Акиле войти в комнату, где сидели обычные смертные в повседневных костюмах, обвести всех своим «крокусовым» взглядом из-под корично-золотой челки, как женщин охватывало щемящее чувство, словно они упустили нечто важное, да и мужчины в глубине души начинали терзаться собственной ущербностью.

Пелотону доступен любой язык. Попробую описать вам тот самый день, когда Ян разбил голову, с точки зрения Акила.

Придорожная канава. Вот я, Акил Саенц, делаю знак рукой, весь пелотон дружно спешивается, и сто восемьдесят семь горячих струй разом ударяют в обочину.

Нет, сто восемьдесят шесть. Потоцкий в одиночку устремляется дальше и скрывается за дальним поворотом.

Это разрешено правилами.

С другой стороны, Ян Потоцкий более всего угрожает мне именно сейчас.

Он не просто «горняк», мастак по подъемам, эдакий человек-паучок, чьи легкие подобны шарам с гелием, кто взберется на любую кручу при попутном ветре и чихать хотел на гравитацию. Такие парни страдают на спусках. Тут нужна особая сила, которой у них нет. Попробуйте-ка метнуть перышко точно в цель!

Я — Саенц, я по-орлиному складываю крылья и камнем падаю вниз. Но мне никогда не полететь, как Пелузо, когда тот выжимает из машины дикую скорость, буквально зависая в воздухе над рулем.

Саенц — человек, наделенный силой — не может парить, ему нужна опора.

На альпийских трассах все решают обороты, скорость, турбины здесь ревут, как звери. Ступня лежит параллельно грунту, но удержать силовое равновесие — задача не из легких. Это как раз по мне. Обожаю ездить на грани. Неудержимый поток в полнокровных жилах, насыщенных чистым кислородом, сам несет меня вперед. Тело — подарок богов, которым я и пользуюсь на все сто — ритмично движется к вершине и молнией кидается вниз.

Одна загвоздка. Это не Пелузо умчался вдаль, пока мы тут опорожняли мочевые пузыри. Это Ян Потоцкий. А он не просто «горняк», но и человек, наделенный силой.

История приписывает мне, Акилу Саенцу, умение расправляться с подобными противниками. На беглецов я бросаюсь, будто гончая на кролика. Соперник чует мое приближение раньше, чем увидит мою тень. И это ломает ему хребет, в смысле — сокрушает боевой дух.

По крайней мере так должно быть. Однако на сей раз нечто вселилось в Потоцкого, и я даже слегка выбит из колеи. Нет, правда, он как одержимый: мелет чушь, врезается в неподвижные предметы, то вспомнить день недели не может, то маршрут забудет… Оно бы и ладно, какое кому дело до мозгов этого чудика? Но вот беда: похоже, ни с того ни с сего взамен ясности ума он обрел физическую силу. Чудовищную силу.

Все эти мысли мгновенно пролетают в моей голове. Над придорожной канавой еще поднимается теплый парок, а я с притворной сдержанностью запрыгиваю в седло. Горстка «козимовцев» и прочая шушера путаются под ногами. Созываю свою верную команду. Подбородок выше, в тени от надвинутого козырька глаза мечут молнии на грешную землю. Одним лишь усилием воли раскидываю пелотон по обе стороны, к обочинам, и пробиваюсь вперед. Саенц едет! Стóит кому-нибудь вовремя не увернуться, стóит нашим колесам коснуться друг друга — и гордый орел будет распростерт в грязи с перебитым крылом. Ну-ка, кто отважится на подобную наглость? Покажите мне такого! То-то же.

Несколько минут мы катим впереди, набирая скорость. Во главе мчится четверка штатных гонщиков, за ними — мои друзья: Патруль, Меналеон, Агаксов. Я, конечно, держусь рядом. Мне-mo их «губительная» скорость — раз плюнуть, моя ритмично пульсирующая сила не знает предела. А там, позади, тужатся слабаки, замученные двухнедельной гонкой. Охваченные чем-то вроде гриппозной лихорадки, они надрывно хрипят, обливаясь потом; вдруг, словно по собственной воле, очередной велосипед встает на дыбы, шарахается в сторону, и гонщик едва успевает убрать ноги с педалей, до того как поцеловать асфальт. После начинаются рыдания.

Мне, Саенцу, эти сопли — до фонаря, своих забот хватает.

Проходит десять минут. Позади маячат Сарпедон, Барис и Архангельский. Думают, не замечу. Это люди Яна, они за мной следят. Ждут, когда мы с товарищами рванем вперед, как барракуды сквозь косяк мелкой рыбешки.

Сарпедон, Барис, Архангельский. Стая плотоядных косаток, убивающих без единого звука.

По правую руку от меня — Патруль, Патруль Азафран, верный компаньеро. На долю секунды оборачиваюсь и смотрю ему в глаза. Знаком подзываю Агаксова, и вот мы мчимся втроем, как одно целое: Саенц, Азафран, Агаксов. Люди Яна, «козимовцы», взглядами сверлят нам спины.

Внезапно, будто гром с ясного неба — даже я вздрагиваю, — Азафран запрокидывает голову и ревет голосом буйвола на грани оргазма. Затем набычивается, словно вознамерился идти на таран, и так яростно крутит педали, что ног почти не различить.

Едва оправившись от изумления, на миг я чуть ли не проникаюсь сочувствием. Я понял, что происходит. Адреналин ударяет в голову еще до реальной атаки. За спиною свистят шины, стремительно рассекая воздух. Трое гонщиков «Козимо», слившись в сплошную серебристую линию, пролетают справа от меня.

Сарпедон, Барис и Архангельский. Геройский поступок, что говорить, да только бессмысленный. Азафран дурачил и не таких простофиль. Он гений обмана. Вражеская троица следила за нами во все глаза, ловила малейший поворот головы, движение пальцев на рычаге скоростей… Мнимый срыв Патруля подлил масла в огонь, нервы противника сдали, и трезвый расчет уступил место грубой силе.

Однако Азафран, этот ловкий притвора, и не думал устремляться вперед. Зато «козимовцы» рванули на полном ходу. Только через тридцать метров парни поняли, как обмишурились. Думали сыграть на нашем промахе, а сами сели в лужу. Пускай теперь дерутся с ветряными мельницами. Собирались вызвать на бой героев, а теперь их преследует парочка наших штатных, которые нарочно поджидали своего часа в тени, чтобы теперь, выжимая все силы, кинуться в погоню.

Меналеон пристраивается позади, и мы вчетвером преспокойненько набираем ход. Вот и одураченные беглецы. По громкой команде Азафрана «квиковский» эскорт в последний раз «рвет когти», прикрывая нас, пока мы обходим соперников, а затем потихоньку расслабляется и, естественно, их стопорит. Вся эта великолепно исполненная эскапада занимает считанные секунды. Теперь уже наша очередь круто ускоряться, только в отличие от «козимовцев» мы не тратили силы попусту. Дуралеи-то выдохлись, а мы свободны.

— Догоняем Потоцкого, босс?

Никак не разберу: может, этот Агаксов прикидывается таким простачком, а на самом деле — очень тонкий стратег? Хотя вряд ли. Кажется, он видит мир состоящим из нескольких разноцветных квадратов: знаете, как делают в вечерних новостях, когда не желают показывать важного свидетеля.

— Молодчина, Акс, — отзываюсь я. — Только без истерик, давай просто разгонимся и закончим спуск.

Здоровый он парень, а соображает порой туговато. «Догоняем Потоцкого, босс?» Бедняга. Раньше коровы станут прыгать по скалам, словно козочки. Вот съехать вместе с нами с горы — это ему по силам. Но стóит нам разлететься вверх по склону, Агаксов превратится в тяжелый камень, медленно ползущий на веревках шкива. Потоцкого ему в этом заезде уже не видеть.