Позвоночник - Мара Винтер Страница 2

– Мне не нужны неприятности.

– По тебе не скажешь. Кто вчера отпугнул стажёрку? – (передразнивая) – «Зачем мы, по-твоему, в приват ходим, языком чесать? Святая простота! Трахаемся мы там, и с языком, и по-всякому». Узнаёшь текст?

– Подумаешь, пошутила. Я же не думала, что она примет всерьёз.

– Антоше будешь объяснять, про "пошутила". Мне-то хоть не ври.

(шуршание пакета)

– Лен, не надо. Ну хорошо. Я им тут, новеньким, не рада. А кто рад? Думаешь, кто-то вообще рад? Женя, Света… да, Юне всё равно, она у нас балерина, и Пэт всё равно, с её-то папиком. Ей ни в одном месте эта работа не упала, так, хобби. А нам что делать? – (звук открученной с бутылки крышки) – Мне? У меня Сашка в пятый класс пошёл. Кому его содержать, если я вылечу? Уж не отцу же! Ещё хоть пару лет… бы. Много не надо. Подкоплю или… найду кого-нибудь, как Пэт. Хоть до возраста Иисуса…

(глотающий звук)

– Ника. – (звук продолжается) – Ты танцевать-то сможешь?

– У меня есть выбор?

– В нашем положении нужно, наоборот, показывать себя в лучшем свете. А ты бухаешь.

– Это я так, для настроения. Чтобы жути не нагнать. Сегодня, кстати, бронь на час. Какие-то артисты, наверняка, знакомые нашей Юшки. Не пойму, кстати, чего она в кордебалете не танцует. Чего свою студию не откроет. И вообще, что она до сих пор здесь делает. Ладно, подрабатывала, мать болела, это всё понятно…

– Подожди, про бронь. Шоу будет?

– Будет. Вот-вот придут местные звёзды. Упадут с небес, где ананасы и шампанское, на грязную землю… – (звук открываемой двери) – А вот и первая звёздочка. Привет. Мы тут как раз о тебе говорили. Ох ты ж блин… Под глазами… круги. Не спала? Может, выпьешь?

Ю: Привет, привет. Ну что, красотки, – (улыбаясь в ямочку) – расскажите, что у вас тут происходит. Пэт напела, будет смена состава. Насколько всё серьёзно? Мне вмешаться?

В: Смена состава! Как на железной дороге! И ты так спокойно про это говоришь!

Э: Антон сказал, Виктор Андреевич сегодня не приедет, – (после заминки) – Ты с ним, Юш, аккуратнее. Он заходил вчера, тебя спрашивал. Потом с Антоном говорил, явно на твой счёт. Я не знаю, что у него на уме, и не моё это дело…

В: Да он на неё одну только и пялится. Как кот на сало. И дуреет потихоньку. Нет, не на сало! На валерьянку. Запретный плод и все дела.

Э: Какой плод, о чём ты? Они знакомы почти десять лет. Юна общается с ним от нашего имени, от всех нас. Мало кто при таком тесном контакте удержал бы субординацию, а она держит. Ему что-то другое надо. Я думаю, он хочет её, – (покосившись на дверь) – сделать тренером. Мелких учить. С повышением ставки и всё такое. Так что, кто к кому подкатывает, дело десятое. Решается другое: что для тебя, – (глядя на Юну) – важнее, карьера или… или мы. Нет, я ничего не говорю. Я, на твоём месте, послала бы нахер всю эту орду крашеных старух… Но, что бы ты ни решила, хорошо подумай. Не ходи к Виктору Андреевичу без ответа в голове.

В: Старух. Да ещё и крашенных. Спасибо, Элен, от души спасибо. Мы тоже тебя любим.

(все смотрят на Юну)

Ю: Ничего себе. Какие страсти за два дня моего отсутствия. Ладно. Антон здесь?

В: Должен быть в админке.

Ю: Дай глоточек. Что-то я действительно неважно себя чувствую.

***

День, когда с ней случились три слова, она, и захоти, не смогла бы забыть.

Надрыв

голеностопных

связок.

Неудачно упала. Падение заняло долю секунды, короче молнии, вспышка – и всё. Земля ближе, чем ей полагается быть, небо дальше, встать невозможно, но и не встать – невозможно. Подняться пришлось. Чтобы… сесть обратно, на асфальт, среди проезжей части. Доползти до тротуара. И уже оттуда, теряя сознание от боли, вызвать скорую. Светило солнце.

Толкнувший успел уйти.

Перед самым выпуском из балетной академии девушка, подающая большие надежды, подвернула стопу, лишившись способности ходить. Врачи сказали: покой и ещё раз покой. Через месяц она танцевала Мирту в последнем, ученическом и своём, спектакле. Ставили "Жизель".

Доказать право на роль ей тогда (с огромным трудом, но всё же) удалось. Стволовая анестезия. Она обколола ногу, чтобы войти к преподавательнице. Та не желала и глаз повернуть. Юна не ушла, начав танцевать. Не ощущая боли. Боль обрушилась на неё потом. Вершительница судьбы надела очки. Тема звучала в головах. Уши вмещала тишина. "Это не гордыня, – сказала Юна. – И не упрямство. Дело не в том, кто лучший на курсе. Я могу, и я это сделаю. Я соображаю, что делаю. Пожалуйста, – и сошла на шёпот, открытыми зрачками – в защищённые, стремясь сквозь стёкла. – Пожалуйста, дайте мне шанс". Уставшая женщина сняла очки. Открытые глаза остались слеповатыми. "Страшный ты человек, Волкова, – прошуршала в тишь. – Напролом прёшь. Вот что с тобой делать? Что бы ты сделала? На моём месте. Я должна выгнать тебя лечиться. И я понимаю, что для тебя это значит. Ты не права. Дело именно в том, – подалась вперёд, сжав руки у шеи, – что ты лучшая на курсе. И то, что я сейчас видела, одобрил бы сам Сергеев, Константин Михайлович, мир его праху. Твоё деми-плие… Я пущу тебя на сцену. С одной оговоркой: ты сейчас в письменном виде возьмёшь за это ответственность. Твоё здоровье – твоя забота. Согласна?" Юна, не веря счастью, кивнула и подписала свой приговор, а, выйдя, расплакалась. От нервного перенапряжения. Когда отпустила анестезия, грызла руку, бинтовала ногу, хрипя, лежала на кровати клубком. Со стены, властительница всех вилисс, гордо взирала Плисецкая. И прыгала в ассамбле, со снимка Цармана – наружу, в дверь и – с земли, чтобы больше никогда не вернуться. «Майя, – шептала девочка, любимая солнцем, – Майя, я выдержу, я стану как ты. Идеальной и холодной. Идеальной, как скальпель». Неделю спустя она подарила залу отточенную вариацию, лёгкую, как шепотки на лесной поляне.

Зрители аплодировали стоя. Танцовщики и балетмейстеры, студенты и преподаватели, блестя слезами, блистая улыбками, поздравляли друг друга и обнимались. Новая, большая, жизнь лежала у ног. Всех ног. Кроме одной: травмированной.

Из Мариинского театра дебютантку, мертвенно-бледную под гримом, увозила карета скорой помощи.

Ей пояснили: связки дорвались. Нужна операция. Ей прояснили: дорога на большую сцену, как ни крутись, теперь закрыта навсегда.

Едва успев встать на ноги, она обулась в