Покемоны и иконы - Виктор Ильич Коган Страница 23

и вправду не виновен совсем. Это как в анекдоте: «Ложечка нашлась, а осадочек остался». И вот когда клеймо уже не смыть, когда от наручников на запястьях ещё долго будут видны глубокие следы, когда тюремный запах, напоминающий трупный, пропитает одежду, волосы, проникнет в поры и будет выходить из тебя с каждым выдохом, тогда придёт время покаяться. Они этого ждут. Они для этого сделали всё, и, если надо, сделают больше – всё для того, чтобы сломить.

Мне всегда было странно слышать, когда за убийство и за кражу, например, дают одинаковые сроки. Вот, положим, за убийство, совершенное без всяких отягчающих обстоятельств, могут дать от шести до пятнадцати лет. И, например, ты решил кого-то удавить. Без причины. Просто потому, что тебе чья-то морда не понравилась. Или чтобы проверить, «тварь ты дрожащая или право имеешь». Ты просто хладнокровно убиваешь ни в чем не повинного человека. Не старушку, не женщину, не ребенка, не полицейского, не из мести или ещё какой вражды, не для того, чтобы здоровую почку себе вырезать, а обычного прохожего. В синем костюме, с красным шелковым галстуком, в начищенных чёрных ботинках, с кожаным портфелем. Ты даже портмоне у него не вытащишь потом, часы с руки не снимешь, в портфель не заглянешь. Ты просто подойдешь к нему, держа отточенный кухонный нож в рукаве, не отрывая от туловища, и, когда между вами не останется и метра, ловким движением кисти развернешь нож клинком вперед и, улыбнувшись ему словно доброму соседу, что есть мочи, снизу вверх вонзишь острый кусок нержавеющей стали аккурат под рёбра, распарывая дорогую ткань из камвольной овечьей шерсти, белоснежную приталенную рубашку, прорезая загорелую кожу, протыкая эпидермис, жир, что предательски начал собираться на талии от сидячей работы, постепенно слабеющие мышцы, достигая диафрагмы и легкого. Потом ты с силой, с небольшим проворотом рывком вытащишь нож, чтобы не мучить его и дать крови быстро выбежать, ускорив её отток от мозга. Он выронит телефон, в который только что был погружен, грохнется на колени, зажмет руками рану, но не сможет так устоять и, скорчившись креветкой, замрёт на асфальте. Ты постоишь мгновение, дождавшись, как лужица крови, медленно расплываясь под ещё живым телом, достигнет кончика лежащего на земле галстука, образовав композицию в едином тёмно-красном цвете, и поспешно скроешься. А прохожий, издав свой последний беззвучный хрип, так и останется лежать на прохладном вечернем ветру, быстро остывая. Тебя рано или поздно поймают, будет долгое следствие, а потом суд. Тебе повезет, и твой адвокат сможет наплести судье что-нибудь про случайное помутнение сознания или необходимую оборону, а суд, принимая во внимание твое безупречное прошлое, приговорит тебя к семи годам колонии. А спустя три года за хорошее поведение, доблестный труд и участие в общественной жизни лагеря, учитывая глубокое раскаяние в содеянном, тебя условно-досрочно освободят. Пусть с учетом СИЗО ты и отсидишь три с половиной, но это всё же не семь.

А теперь представь, что нет у тебя никакого ножа. И убивать ты никого не хотел. Ты – доведенный до отчаяния голодный бомж. Тебе просто нужны деньги, чтобы купить еды. Ты видишь, как тот, что в синем дорогом костюме с красным галстуком, подвыпивший, выходит вечером из бара, на слабо освещённой аллее садится на скамейку и начинает переписываться с молоденькой рыжей экономисткой из финансового отдела, что две недели назад как устроилась на работу, намекая в эсмэсках, что мог бы приехать к ней. Неспроста же она сегодня на общем совещании так многозначительно отправила ему свою кокетливую улыбку в ответ на его откровенный, раздевающий её прямо там, в переговорной комнате, нахальный взгляд. Он быстро увлекается перепиской, получая обтекаемые ответы, пытаясь добиться её домашнего адреса, встает, закуривает, начинает прохаживаться, не вынимая головы из экрана. Настроен он очень решительно. Ещё бы! Ведь неделю назад он провел с поставщиком и подсадными участниками тендер на кругленькую сумму, а сегодня получил от него заслуженный процент от сделки. Так что сегодня он был если не богат, то достаточно состоятелен, чтобы заявиться к незамужней девушке с бутылкой Veuve Clicquot. Рыженькую немного смущает обручальное кольцо на безымянном пальце правой руки, но разве это может помешать быть желанной? Его же смущает только то, что кокетка пытается его отшить. Он злится, закуривает ещё одну сигарету. Время идет, а ведь ещё надо будет добраться до дому, где недовольная беременная жена сначала возмутится, а потом, увидев увесистую пачку наличности, которой он будет трясти перед её носом, рассказывая, как тяжело ему достаются деньги, тут же одарит его сочувственными поцелуями, списывая аромат чужих духов от его рубашки на сложности, с которыми неизбежно сталкивается работник тяжелого умственного труда. И вот пока он полностью погружен в стратегию завоевания женского сердца, ты незаметно выходишь из кустов сирени, аккуратно из-за скамьи протягиваешь руку, берешь портфель и скрываешься в ночи. Потом на следствии и на суде ты скажешь, что даже не успел разглядеть лица хозяина синего костюма. Поймают тебя спустя полчаса, когда ты, пряча портфель под вонючей курткой, что на два размера больше твоего, будешь покупать в ночном ларьке сэндвич и колу. Наряд ППС часть денег из пачки вытащит себе, а тебе и неведомо будет, сколько там изначально было. Ни о какой подписке о невыезде речи, конечно, не будет, и тебя арестуют. А суд закончится тем, что за совершение тайного хищения чужого имущества в крупном размере тебе дадут максимальные шесть лет той же колонии. Почему по максимуму? Потому что сердобольная судья, считая себя истинно православной, в совещательной комнате перед оглашением приговора решит, что нашла баланс между своим гражданским долгом наказать виновного и обязанностью христианина разделить с голодным хлеб, а скитающегося бедного отвести в дом и одеть, поэтому не позволит она тебе снова пойти на улицу, где ждут тебя холод, голод и болезни. И её милосердию не будет предела. Ну, разве что пределом будет только максимальный срок наказания, указанный в санкции уголовной статьи.

17. Отец

Всё детство я провел в одном убогом городке под названием Шадринск, что в Курганской области. Город с постоянно убывающим населением чуть более пятидесяти тысяч человек, большинство из которых пенсионеры, я собирался покинуть ещё классе в пятом. Причин тому было несколько. Но основной, как может на первый взгляд показаться, было не отсутствие перспектив. Причиной был мой отец.

Он был татарином. И фамилию носил тоже татарскую – Имансызов. Разумеется, и у меня такая же была.