Маруся Климова - Белокурые бестии Страница 24

Вася недавно уволил с работы еще и Катю, которую Маруся тоже пару раз встречала в офисе. Катя ходила в глубоко декольтированных кофтах и в коротких юбках, сильно обтягивающих зад, при этом при ходьбе она старалась как бы еще больше выпятить грудь и зад, которые и без того достаточно сильно выпирали. Катя говорила про себя, что она очень горячая девушка. Она жила одна с дочкой, которая еще не ходила в школу и целыми днями сидела одна. Катя варила ей суп, чаще всего уху, и оставляла ей обед между окнами, холодильника у них не было. Катя обучила свою дочку лаять, когда кто-нибудь звонил в квартиру, дочка подходила к дверям и лаяла, получалось очень похоже, все соседи были уверены, что они завели себе собаку. Катя даже думала как-нибудь предложить ее услуги в программе «Му-му», например, когда шли конечные титры, то в качестве аккомпанемента можно было вполне использовать собачий лай.

Катя должна была оформить документы съемочной группы на Берлинский кинофестиваль, и все эти документы потеряла — и паспорта, и запросы, и письма, и даже деньги — точнее, она просто забыла их в бухгалтерии, когда получала свою зарплату, заговорилась со своей знакомой и положила всю папку к ней на стол и там оставила, а знакомая эта на следующий день ушла в отпуск, и на папку никто внимания не обратил. Катя так испугалась, что даже не знала, как об этом сказать Васе, ведь уже через два дня им надо было лететь в Берлин. Вася на нее даже не кричал, а просто спокойно сказал: «Понятно. Можете подавать заявление об уходе с завтрашнего дня.» Катя рыдала, она уже на следующий день нашла эти документы, и Вася со своей группой улетел в Берлин, но ее все равно уволили. Вася называл Катю не иначе как «ебанашкой».

Вася страдал аллергией, часто по утрам глаза у него были совершенно красные и заплывшие, а он очень волновался по поводу своей внешности, он хотел привлекательно и даже сексуально выглядеть на экране. Ему писали письма со всех концов России и даже из других стран — влюбленные девушки и юноши присылали свои фотографии в купальниках и плавках, а иногда и в обнаженном виде, одна девушка в длинном письме описывала васин голос, что он очень сексуальный, с такой легкой хрипотцой и как бы все время задыхается и дрожит. Вася давал эти письма Лиле, она должна была их сортировать по темам: письма о любви, письма с деловыми предложениями, письма о дружбе, письма о кино. Эти письма были разложены на верхней полке буфета аккуратными стопочками. Потом Вася попросил Марусю заносить все адреса своих корреспондентов в компьютер — он намеревался как-то их использовать, правда, он еще точно не решил как, а может, просто не хотел раньше времени об этом говорить, но любая информация об этих людях могла ему пригодиться.

Вася раз в полгода объявлял в своей программе конкурс: показывал кадр из фильма, который еще не появился в отечественном прокате, а зрители должны были догадаться, как сложится дальнейшая судьба героев — женится герой на героине, или же все закончится ссорой, умрет ли любимая собачка героя, и как тот будет реагировать на ее предполагаемую кончину… В завершение следовал традиционный для этого конкурса вопрос: «Зачем Герасим утопил Му-му?» — на него конкурсанты должны были ответить как можно более остроумно. Победителю конкурса, то есть тому, кто первым ответит на вопрос, была обещана поездка на очередной кинофестиваль. Писем с ответами приходило несметное множество и было совершенно невозможно определить, кто же первым прислал наиболее удачный ответ. По поводу Му-му ответы приходили самые разные, но Васе больше всего нравился ответ телезрителя из Читы: «Потому что она ему остопиздела». Естественно, Вася не мог сделать такого человека официальным лауреатом своего конкурса. «Вот так всегда и бывает, — с ухмылкой говорил он, — самые талантливые люди остаются за бортом.»

Павлик, когда приехал из Западного Берлина, сразу же пошел в собор, где раньше работал, ему хотелось снова увидеть своих бывших сослуживцев, а кроме того, показать собор своей маме, которая там раньше никогда не была. У входа он увидел всю ту же старушку с неподвижным, как маска, лицом и в вязаном сером мохеровом берете, Регину Петровну, она держала в руке указку и как бы загоняла этой указкой посетителей в угол, приглашая их подождать экскурсию. «Пожалуйста, граждане, слева собирается экскурсия, сядьте, подождите…» Если же какой-нибудь непослушный посетитель не хотел ждать, а сразу устремлялся в глубь собора, она злобно бормотала ему вслед: «Ну иди, иди, бурундук уральский!» Павлика она сразу не узнала, а когда узнала, то очень обрадовалась, даже расцеловала его и тоже пригласила подождать экскурсию. Она рассказала ему все соборные новости, самые важные из которых вечером того же дня Павлик пересказал Марусе по телефону.

Нина Петровна, старушка-смотрительница, очень увлекавшаяся новейшими методами лечения и следившая за своим здоровьем одно время пила собственную мочу, она приносила эту мочу в баночке в собор, и когда все собирались в трапезной пообедать, доставала эту баночку и пила оттуда, поэтому вскоре все сотрудники взбунтовались и пожаловались директору, и тот вызвал ее на разговор, после чего она отказалась от этого метода самолечения, но теперь она голодала «по Бреггу»: так называлось «голодание ради здоровья». Ее можно было часто видеть на портике, она стояла в розовом вязаном берете совершенно невероятной формы и в красном пальто, а лицо у нее было просто зеленого цвета, и она еле держалась на ногах, поэтому ее поставили на колоннаду проверять билеты, чтобы она могла весь день спокойно сидеть на стуле и только отрывать корешки. Но однажды в собор вошли посетители, Регина Петровна заметила, что контроль у их билетов на колоннаду опять не оторван, и это было уже не в первый раз. Регина Петровна решила выяснить, в чем дело, и оказалось, что на колоннаде они уже были, но там старушка у входа спала, и они просто не хотели ее тревожить. После этого Нину Петровну из собора убрали. На ее место пришла другая, Эмма Павловна, бывшая школьная учительница физкультуры, Регина Петровна вообще считала ее бесноватой, потому что она никак не могла спокойно усидеть на месте, все бегала по собору и беспокоилась, но дирекцию это вполне устраивало, потому что она следила за порядком.

Самая же пожилая смотрительница, Эмма Соломоновна Левит, недавно упала и сломала себе шейку бедра, но послала в собор своего племянника, который сообщил, что она непременно вернется на работу, как только ей купят костыли, и чтобы никто, не дай Бог, ее место не занимал, и ее с работы чтобы не увольняли, потому что она без собора просто жить не может. В противном случае, племянник угрожал подать на дирекцию в суд, потому что ведь это же у них на портике она упала и сломала себе бедро, а значит, отчасти в этом виновата и дирекция. Эмма Соломоновна обычно скрывала свою национальность и ужасно злилась, когда кто-нибудь из сотрудников пытался узнать у нее детали еврейских религиозных обрядов и обычаев.

Теперь в соборе по большим религиозным праздникам устраивались службы, приходили мордатые краснорожие батюшки и служки, набирали певчих, а после службы здоровенный служка доставал из кармана толстую пачку сотенных бумажек и расплачивался с певчими наличными. Посетители после таких дней становились особенно агрессивными и требовали, чтобы их пускали в собор бесплатно, так как они все вдруг вспоминали, что это храм, а за вход в храм платить они не собирались. Павлик тоже был согласен, что за вход в церковь деньги требовать совершенно безнравственно, это противоречит всем нормам и канонам, и развращающе действует на простых людей.

Там в Германии люди вовсе не читают книг, у них жизнь совсем не такая, как здесь, там даже на дверях квартир надписи по-немецки: «Жизнь — это стройка». И для них, действительно, жизнь — это одна большая стройка, камень на камень, кирпич на кирпич, жизнь для них — это не театр, как здесь, не игра, а просто стройка. Они все строители. Павлик там сходил посмотрел один немецкий фильм, его все так хвалили, но он тоже оказался как раз такой типичной иллюстрацией этой стройки, и с тех пор немецкий кинематограф для него умер, больше он их фильмы не смотрел. Павлик запомнил только конец, где переворачивали «трабант», такую машину из прессованной пластмассы, это должно было символизировать ГДР — искусственную страну. Павлик помнил, как очень давно, когда он еще жил в Ленинграде, одна его знакомая, взяв в руку целую пригоршню пфеннингов, удивлялась: «И почему у них там в ГДР такие деньги легкие?» «У них жизнь легкая», — ответил ей Павлик, тогда он действительно так считал.

Тогда Павлик еще работал в магазине радиодеталей директором, а начинал он свою карьеру с должности продавца в магазине пластинок на Невском, где директором была Елена Константиновна, очень похожая на Нонну Мордюкову. У нее были большие глаза, всегда обведенные жирной черной чертой, и оранжевые волосы, стоявшие дыбом на голове. Свой рабочий день она начинала с того, что доставала сумку и красилась часа два, и только потом уже приступала непосредственно к работе. Перечить ей было нельзя, у нее периодически бывали нервные срывы — она выходила в торговый зал и начинала на всех кричать, так вставала посреди зала и орала во все горло, а все продавцы стояли навытяжку, никто даже уйти не решался.