Джеймс Ваддингтон - Хуже некуда Страница 27

Саенц повернул голову и одарил его улыбкой — улыбкой друга, но в то же время генералиссимуса, авторитету которого никто не смеет бросить вызов. И вновь сосредоточился на дороге. Нельзя было невольно не залюбоваться им в эту минуту: казалось, гонщик нежился в лучах наступающего дня, положив ладони на грипсы, элегантно полуопустив расслабленные руки, словно отдыхающий танцор, а между тем ноги его вращали педали с такой быстротой, легкостью и грацией, будто источник их силы находился где-то вне бренного тела. На жидкокристаллическом экране мигал один и тот же показатель: неизменные сорок км в час.

— Гад, — повторил Азафран.

Чемпион еще раз улыбнулся и еле заметно пожал плечами. Патруль мог бы растянуть губы в ответ и покончить с неловкой ситуацией. Однако не стал.

— Что происходит, Акил?

Прошло пять минут. Саенц по-прежнему не отрывал глаз от шоссе.

— Поздно спрашивать, — буркнул он вдруг. И взял такой разгон, что беседа сама собой оборвалась.

Итак, Акил отправился к Флейшману, а его товарищ остался дома.

Стеклянную крышу пронизывали соломенно-золотистые лучи раннего утра, и комнату переполняли танцующие пятна-тени садовой листвы. Де Зубия полулежала в розовом (некогда кроваво-алом) кресле, Иридасея лениво посасывала ее левую грудь. Боже, как чудесно смотрелись они вместе! День обещал выдаться жарким. Старенькое шелковое платье Перлиты, по кремовым складкам которого струились темно-зеленые, как лесной мох, цветы, было приспущено до пояса. Свободная, не обхваченная губами малышки грудь торчала подобно мячу для регби с голубой сетью выпирающих вен и ярко-бурым, точно глина, соском. Двухкассетник негромко мурлыкал забытый хит. Откинув голову в ореоле черных локонов, хозяйка не мигая смотрела на гостя. Патруль застыл на пороге, не в силах оторвать взгляд от ритмично округляющихся и опадающих щек девочки. Потом развернулся и прошел к окну. Де Зубия в который раз отметила про себя, какой глупый у него вид в этой форме. Впрочем, как у любого велогонщика вне трассы.

— Я тут мимо проезжал, — улыбнулся он. — Не угостишь гостя горячим кофе?

— Не угощу, — эхом отозвалась Перлита. — Мы с дочкой употребляем чистую воду, молоко и соки:

— Ну, я-то налью себе чашечку.

— А мне, значит, нюхать? Даже не думай. Знаешь ли, дети курильщиков болеют чаще. Даже если папаши балуются сигаретами где-нибудь на улице.

— С ума сошла? — удивился Азафран. — Сроду не курил и не собираюсь.

— А запах кофе?

— Вот и я о том же, — мечтательно вздохнул мужчина.

— Загляни в холодильник, найдешь кувшин гранатового сока. Можешь заодно и мне плеснуть… Все эти вредные вещества, — продолжила она, когда Патруль исполнил просьбу, — не только через желудок попадают в организм. Посмотри на ее кожицу: да сквозь такую любой дымок всосется прямо в кровь. Думаешь, я позволю?

— Тебе, случаем, незнакомо слово «перестраховка»?

— Слышала. Только напрасно вы, мужчины, надеетесь, что мы станем подчиняться любому вашему капризу. Пей сок и не выделывайся.

Азафран отхлебнул. Гранат ему не нравился. Черный кофе — вот чего требовала душа велогонщика утром тренировочного заезда.

— У тебя что-то на уме, — заметил гость.

— Тебе жалко? Ум-то мой. Я вам не дойная коровка, могу и поразмышлять иногда.

Ловким, уже привычным движением она вынула изо рта малышки сосок огромной смуглой груди (Патруль едва не поперхнулся от возбуждения) и переложила Иридасею на другую сторону. Девочка задремала; над головкой у нее качалась капля густого молока, истекшая из второго грузного шара налитой соками плоти.

— Беспокоишься, да?

— Разве уже пора?

— До Велогонки Мира еще намаемся. Флейшман такую программу закатил Акилу — не продохнуть. Не знаю, как и справимся. Хотя, конечно, Микель зря не скажет. Значит, должны потянуть.

Она повторила не то чтобы заклинающим тоном, однако придавая вес каждому слову:

— Уже пора волноваться?

Патруль понимал: оба они думают об одном и том же. Но как тут ответишь? Вполне возможно, святой отец и впрямь был не в себе, а Этторе сам, от рождения, имел неустойчивую психику — сестра у него, говорят, и вовсе постриглась в монашки, — иначе отъездился бы до конца сезона, ушел бы на покой и доживал бы себе тихо-мирно. Ну а если нет? Что тогда ожидает Акила Саенца там, впереди, когда он выполнит предназначенное и, может статься, своими руками навсегда закатит солнце велогонок для простых смертных?

— Сомневаюсь, — покачал головой Азафран. — Пока еще не время. А все-таки надо держать ухо востро. Расслабляться не стоит. Скоро я дам тебе знать.

Оставив почти не тронутый бокал на столе, гость подошел к хозяйке и чмокнул ее в лоб. Де Зубия проворно вскинула голову, так что губы мужчины скользнули по носу и коснулись мягкого рта. Потрясенный Азафран, пошатываясь, точно пьяница из дрянной комедии, добрел до велосипеда, кое-как вскарабкался в седло и скрылся из виду.

Вечером, около семи, Перлита позвонила ему.

— Ну что, — сказала она, — я готова. Можешь заезжать.

Двадцать первый этап

Нет смысла перечислять все подвиги Акила Саенца. Кому интересно — пусть изучит спортивные репортажи, полные восторгов и недоумения, полистает комиксы прошлых дней или даже возьмет в библиотеке одно-два солидных издания, специально посвященных этой теме. Ну и что? Подиум, лавры и прочая пыль в глаза только уведут нас от сути дела.

За один-единственный удачный год Акилу покорились все три главные гонки: «Джиро», «Тур» и «Вуэльта». Самую знаменитую из них, «Большую петлю», он выиграл в шестой раз. Были и другие триумфы: «Париж — Ницца», «Тур Страны Басков», «Тур Долины Шахт», «Дофине Либере», а также «Милан — Сан-Ремо», «Париж — Рубаи», «Льеж — Бастонья — Льеж», ну и «Сан-Себастиан классикс», что проводится на второй неделе августа. Восемнадцатого числа того же месяца в Манчестере чемпион ухитрился побить мировой рекорд на дистанции в пятьдесят девять тысяч семьсот пятьдесят три километра. «Конец истории», — заявили журналисты. Хотя кто же знает, что нам несет эволюция.

Первую половину сезона ничто не омрачало — так, разве слабенькая тень, будто легкое облачко в ясных небесах: слишком уж часто Микеля видели рядом с Акилом. Буквально через день. Парни уже начинали отпускать шуточки. Не столь мерзко, как Меналеон, даже по-доброму, ибо скорее отводили глаза общественности от главного. А главное — то, что череда беспримерных успехов Саенца, мягко выражаясь, по крайней мере отчасти (ведь нужны еще ноги, легкие, сердце и огромная сила воли) зависела от последних достижений спортивной медицины, а точнее, от неких таинственных процедур, никому более недоступных. Ну да каждый волен распоряжаться своим телом, как ему угодно.

Не обошелся «Тур» и без неожиданностей. Происшествие на горном севере Памплоны — яркий образчик того, как любые предположения и гипотезы о серийном преступлении в одночасье превращаются в… ну, скажем, очень грубый план пересеченной местности. Случилось это на крайней северной точке Пиренеев, на крохотном подъеме Лисарьетá — название, которого Патруль никогда и не запомнил бы, не будь он отсюда родом.

Первая неделя для команды «Козимо» прошла под знаком полного отдыха. Никто ни за что не отвечал, кроме как за опеку нового товарища — Саенца, который, по счастью, не нуждался ни в чьих заботах. Жизнь так и бурлила в нем. На трассе Акил шалил и резвился, словно школьник на каникулах. Не как сумасшедший, вы понимаете, но как человек, совсем недавно державший на руках крохотную дочку с бездонными лиловыми глазами; как мужчина, не знающий, куда ему девать избыток молодой силы в ногах. Вместо того чтобы свирепо крутить педали впереди всех, по-барсучьи супя брови, как это делал Бернар Ино, или же безопасно плестись в самом хвосте пелотона подобно Индурайну, готовому высвободить скрытую мощь только при крайней необходимости, Саенц изображал пастушью овчарку: носился по дороге то вперед, то назад и приглядывал за товарищами по команде. Когда борьба между спринтерами разгоралась не на шутку, он буквально раскидывал пелотон, чтобы проложить дорогу Жакоби, таща неоперившегося юнца за собой одним лишь усилием воли. Глаза Акила метали молнии, бронзовые волосы языками пламени трепетали на ветру.

Комментаторы не знали, что и сказать. Они привыкли рассуждать о тактике, а здесь… ни следа серьезности. Какое-то, мать его, цирковое представление. Или того хуже — сатира. Судите сами: поначалу Саенц вывел в лидеры «козимовцев» и Азафрана, пристроившись за их спинами и раздавая полезные советы, а то вдруг кинулся обратно, к бывшим дружкам из «КвиК», принялся размахивать руками, что-то выкрикивать, вдохновил парней на прорыв, убедил их, что Патруль и есть самый опасный враг, который, если его вовремя не остановить, неминуемо изменит ход велогонки, а с ней и судьбы истории, великий Азафран, кладезь таланта, силы и выдержки, — может, он и утрировал, но не так уж сильно, как некоторым хотелось бы. И вот, когда обе команды ушли в глубокий отрыв, не имея ни малейшего понятия, как себя дальше вести, Саенц вернулся к общей группе и распалил новую стайку рядовых гонщиков, до сих пор ничем себя не проявлявших. Однако же стоило парням превзойти себя, подыграть его шальному замыслу и нагнать именитых соперников, тут же на головы свежеиспеченной группы лидеров обрушилась яростная обвинительная речь. «Разве у вас нет сердца, нет чувств? — пылко взывал Акил. — Вспомните о дряхлых старцах тридцати пяти, а также о младенцах двадцати двух лет от роду, которые надрываются там, позади; подумайте, как тяжко бьются их сердца, как ноют натруженные ноги. Потише, потише, ребята, будем же милосердны, подарим шанс бедолагам…»