Джеймс Ваддингтон - Хуже некуда Страница 28

Тактику со стратегией вывернули наизнанку, обратили в посмешище, карнавал и анархию. А между тем не только в седле, но и за общим ужином Саенц совершенно не выказывал признаков душевной болезни. Как, впрочем, и злого умысла. Фаворит и не думал издеваться над кем-либо. Зачем это, когда можно просто поиграть?

Directeures sportives, не говоря уже о гонщиках, были начисто сбиты с толку. Никто уже не понимал, что творится. А главное, во время спектакля ни единая душа не смела нарушать установленные Акилом правила. Как только кто-нибудь пробовал уйти в отрыв, не получив на то благословения, Саенц забавы ради созывал соратников, в которых не испытывал недостатка, настигал строптивца, возвращал его в строй и преспокойно катил себе дальше. Представьте: неприятно, конечно, героически опередить пелотон и все же, утратив силы, проиграть за несколько метров до черты. Но когда вас методично и постыдно загоняют обратно, как отбившуюся овцу, — это уже чересчур. Охота была так выставляться!.. Под конец даже юные турки начали глядеть в рот Акилу, подключившись к общей потехе.

Ну так вот, Лисарьета — райский уголок, довольно покатый пятисотметровый склон под сенью дубов и каштанов. То справа, то слева от дороги журчал ручей в ослепительных бликах. Остатки мглистой прохлады таяли в лучах солнца. Никто особенно не торопился. Почти у гребня, там, где трасса круто забирает вверх, катили пятеро гонщиков «КвиК» и «Козимо», скорее держась рядом за компанию и демонстрируя камерам спонсорские надписи на майках, чем состязаясь в истинном смысле слова, а сотней метров ниже бок о бок ехали Саенц и Азафран, обсуждая отстрел перелетных птичек, ради которого на здешних холмах возводились специальные башни, — спорт это или все-таки бойня?

На крутом повороте Патруль первым углядел впереди три фигуры, припавшие к земле. В тот же миг ему почему-то захотелось загородить собой Акила. «Внимание, ребята, ушки на макушке», — особым жестом предупредил Азафран Саенца и Жакоби, тоже успевших заметить непонятную троицу (других зрителей рядом не оказалось). Гонщики видели только сгорбленные спины, закрытые грязными коричневато-желтыми плащами, похожие на панцири жуков, и большие соломенные шляпы.

Вдруг — взрыв, шквал, фиеста!

До незнакомцев оставалось метров десять, когда те внезапно подпрыгнули и развернулись на сто восемьдесят градусов. Широкие плащи взлетели, точно крылья. Выдолбленные из тыкв трещотки задребезжали невероятным стариковским хихиканьем, а хриплые голоса не в лад затянули песенку на мотив «Кукарачи».

— «Cucharadita, cucharadita…» — скрипели они, оттирая Акила от его товарищей, — «Маленькая чайная ложечка, где же твоя чашка? Разве не в ней ты стояла вчера?..»

Троица походила на ряженых «бандитов» с грошового бала-маскарада. С головы до пят музыкантов увешивали ножи, патронташи, пистолеты, кое-как вырезанные из картона и неряшливо размалеванные плакатной краской. У одного в руках оказалась красно-зеленая игрушечная гитара, и он забренчал на ней с усердием идиота. Плотное зловоние гнилой плоти разило наповал.

— «Las salchichas, las salchichas…» «Что делает колбасник со своими сардельками, когда они готовы, такие большие и жирные?»

Первый грохотал оперным басом, второй гнусавил через нос тонюсеньким баритоном, третий визжал высоким фальцетом, словно женщина, которая изображает мужчину, изображающего женщину.

— «Еl rey Choriso, el rey Choriso…» «Король-Воришка, карманы-то лоснятся от жира — не иначе, одолжил мясца?»

Потрясая пышными поддельными усами и драными бородками, незнакомцы надрывали глотки, вращали глазами и безобразно щерились.

— «La carne muerta, la carne…» «Ножки мертвеца, потянете ли вы свой тяжкий груз, коли гора станет круче?»

Поднявшись из седел, обливаясь потом, гонщики наконец-то вылетели за ближайший поворот, и мерзкая музыка затихла. Некому было упрекнуть их в малодушии. Повторимся: представление на Лисарьете прошло незамеченным для зрителей, телевидения и прочих участников веломногодневки. Однако за ужином настроение всей команды переменилось, как если бы через час после жаркого лета землю сковала суровая зима. Акил, сохранявший такое выражение лица, словно пережевывает камни, сидел с прямой спиной, излучая ледяную стужу; безобидные шутки и болтовня быстро угасли. Никто из непосвященных так и не понял, почему они покинули стол в унылом молчании. Вроде бы безо всякой причины гонка уже больше была не в радость.

Патруль мог бы переждать и побеседовать со своим соседом по комнате, когда все отправятся ко сну, но ведь это значило оставаться в неведении еще целый час. И Азафран решился. Сразу же после ужина он незаметно поманил Жакоби за собой по коридору в старую часть гостиницы, через темный танцевальный зал, где воздух пропитывали невыветрившаяся жара и нетронутая пыль, а затем на балкон, который выходил на узкий проулок, тускло освещенный одним-единственным фонарем. Должно быть, вам знакома эта теплая, обволакивающая, сближающая людей темнота, какую ощущаешь вечерами в тихих районах городов с историей.

Мужчины облокотились на решетку, вдыхая мускусный аромат ночи. Патрулю пришло в голову, что, будь они оба крестьянами, задумавшими обсудить некое дело втайне ото всей деревни, непременно закурили бы, и крохотные ореолы света вокруг искрящихся кончиков сигар стали бы своего рода посредниками в беседе, да и сама она приняла бы вид обычных голосовых модуляций при медлительных выдохах табачной отравы во мрак. Однако атлетам не пристало обзаводиться вредными привычками, и Азафран перешел прямо к делу:

— Сегодняшний бандитский маскарад — как по-твоему, он что-нибудь значит?

Ночь не позволяла увидеть ни лицо товарища, ни бесформенные глыбы тьмы, по которым рассеянно скользил его взгляд, прежде чем проясниться. Наступившую тишину властно заполнил городской прибой: грохот машин и мотоциклов, шум телевизоров за окнами, далекие и близкие голоса.

— Само собой, — проронил Жакоби по долгом размышлении.

Негусто.

— И что же?

На сей раз ответ пришел чуть быстрее.

— Ну, это явно не клуб поддержки.

— А кто?

Патруль скорее почувствовал, нежели увидел, как молодой человек пожимает плечами.

— Сначала они отнимают разум.

— Кто?

— Боги. Если желают нам гибели. Разве ты не знаешь?

У Азафрана похолодело в животе.

— Басни!..

— Про богов-то? — Гонщик сдавленно усмехнулся. — Да, насколько нам известно. А все-таки сумасшедших на свете хоть пруд пруди.

— И кто же за этим стоит?

— Ни малейшего понятия. Рациональное объяснение… ну, не знаю… Эското, например. Любой, кого, по его мнению, Саенц подвел, или предал, или продал в свое время и кто из желания проучить уязвимого, как и прочие смертные, гонщика за его проступок подослал к нам этот кружок самодеятельности.

— Есть другие объяснения?

— Оставь, дружище. Мы что, живем во времена рационального? Большие лягушки, бойня в сарае, распятие… Нечего воображать, будто мы, рядовые парни, не видим дальше своего брюха. Теорий здесь больше, чем дней в году, не мне тебе говорить.

— А ты-то как полагаешь? — продолжал допытываться собеседник.

— Я? Ладно… Когда существуешь на уровне снов, никому тебя не достать, но ведь на одних грезах не проживешь — вот моя точка зрения… Если бы я догадывался, то поделился бы с вами, уважаемый сеньор Азафран. Мне в самом деле неизвестно, кто насылает на лидера кошмары наяву, и боюсь, для сколько-нибудь полезных соображений я не обладаю достаточной информацией. Зачем же блуждать в потемках и тешить себя пустыми умопостроениями? Уверен, ты смог бы сам посвятить меня в истинное положение вещей, вместо того чтобы терять время на бесплодные расспросы. Тогда мы оба только выиграли бы.

Патруля не в первый раз восхитила рассудительность этого тихони.

— Не сейчас. На сегодня скажу одно: о том, что случилось, и о глупой песенке никому ни слова.

Уходя, Жакоби хлопнул товарища по плечу в знак обоюдного доверия. Со временем, пожалуй, и он сделается достойным лидером.

— Доброй ночи, сеньор Азафран, — донеслось на прощание из темного зала для танцев.

— Так вот, значит, чем мы занимаемся, когда погаснут огни? Болтаем с мальчиками по душам? — послышался от раскрытой двери тихий голос Акила.

Нечто крайне досадное прозвучало в этих словах, обращенных к человеку, бывшему столько лет самым близким другом Саенца. Патруль без церемоний отбрил бы его не менее язвительным замечанием, но не стал. Железная выдержка, стальные нервы еще никогда не подводили его в нужную минуту.

— Хватит притворяться, что ничего не происходит, — только и сказал он. — Должны наконец и мы принять меры…

— Против балаганных шутов? — усмехнулся Акил. — Против уличных музыкантишек, нанятых каким-то уродом?