Тибор Фишер - Классно быть Богом (Good to Be God) Страница 28

Гамей с Мускатом, как я понимаю, уже мертвы, или валяются в реанимации, или сидят в тюрьме. Весь день я жду, когда ко мне явятся из полиции, и размышляю о том, стоит ли говорить Сиксто о том, что моими стараниями – хотя, разумеется, не нарочно – его международный кокаиновый бизнес рискует сделаться объектом пристального внимания сил обеспечения правопорядка.

Это извечная дилемма, с которой приходится сталкиваться человеку, когда он, попросту говоря, облажался. Очень часто положение спасает чистосердечное признание своей дурости и забывчивости. Люди, как правило, готовы простить человека, если он сам признается, что был неправ. Может быть, они будут сердиться, но все-таки оценят твою смелость и искренность. Это особенно верно в отношении мелких проколов. Например, ты забываешь поздравить кого-нибудь с днем рождения. Позвони ему на следующий день, извинись и скажи, что ты дятел, потому что забыл о его дне рождении. Если ты виноват, то не бойся признать свою вину. Будь мужчиной.

Однако когда прокалываешься по-крупному, скажем, заделываешь ребенка сестре своей жены, как-то очень не хочется признаваться в своих ошибках. Хочется, наоборот, сидеть тихо и надеяться, что пронесет: что тебе как-то удастся разрешить эту проблему и не навлечь на себя громы и молнии. Это, конечно же, лотерея. Потому что, если не пронесет, громы и молнии грянут с удвоенной силой. Я весь в сомнениях. Я не сплю до рассвета. Но ничего не рассказываю Сиксто.

Аутром, когда я спускаюсь на кухню, чтобы выпить чаю, я вижу там незнакомую смуглую, широкоплечую женщину. Она делает себе сандвич.

– Привет, я Гулин, – говорит она с сильным иностранным акцентом и улыбается. Вроде бы непринужденно, но все-таки немного натянуто. Я так и не понял, что это за акцент. Я замечаю две больших картонных коробки. Похоже, у нас появилась новая соседка.

Сиксто объясняет, что Гулин – подруга его сестры, которая раньше жила в Лос-Анджелесе, а теперь ей пришлось переехать. Сиксто отнюдь не в восторге, что у него появился еще один квартирант.

– Моя сестра… – шипит он и делает вид, что душит себя двумя руками.

– А она знает… ну, про твой бизнес? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает Сиксто. – Сестра вообще ничего не знает. Так что мне не о чем беспокоиться. В отличие от Гулин. Если бы она осталась в Лос-Анджелесе, ее бы там точно грохнули.

Подъезжает машина. Это строители привезли новые окна. Даже отсюда, на расстоянии в тридцать футов, видно, что новые окна не подойдут по размеру. Сиксто открывает окно и кричит:

– Это вы что привезли?!

Строители растерянно смотрят на окна, как будто видят их в первый раз, и изображают искреннее удивление с громкими вздохами и пожиманием плечами. Потом они уезжают.

А потом я вижу кошку. Черную, с белыми лапками. Я не люблю кошек. Они дерут мебель, царапаются, плохо пахнут, и у меня на них аллергия. Но эта кошка, похоже, умная. Держится на почтительном расстоянии и не пытается ни с кем подружиться. Сиксто вновь делает вид, что душит себя обеими руками.

Я еду в церковь. Вхожу в кабинет иерофанта, и тут звонит телефон.

Беру трубку и с удивлением слышу, что это Гамей.

– Он у нас. Мы его взяли, – радостно объявляет диджей. Я подумываю, не спросить ли его про кошку и про перестрелку, но потом понимаю, что мне это неинтересно.

– Встретимся в восемь, – говорю я и объясняю, где именно. Я приезжаю на место раньше минут на двадцать, взбудораженный неожиданной продуктивностью своих горе-махинаторов. В половине девятого их еще нет. Я себя сдерживаю: не звоню. Речь идет о похищении. Мало ли, что может случиться.

Неверный расчет времени, пробки на улицах, да что угодно.

Они все-таки появляются. В пять минут десятого.

– Вы опоздали, – говорю я строго. Не то чтобы меня это сильно волнует, но дисциплина есть дисциплина.

– Мы даже раньше приехали, – говорит Гамей. – Ты сказал в девять.

Я мог бы взбеситься, но, может быть, я действительно сказал “в девять”, хотя я больше доверяю своей памяти, нежели памяти Гамея. Отныне и впредь надо будет записывать все разговоры на диктофон. У диджеев новый автомобиль. Как я понимаю, дедушка-снайпер изрядно подпортил их прежнюю тачку.

– Мы тебя не палим, ты не думай. Просто столько всего навалилось за эти дни, прямо жуть и мрак, – продолжает Гамей. На самом деле меня не волнует, что там было с Гамеем и как тяжела и скорбна его жизнь. Так что я вроде как слушаю его излияния, а сам мысленно репетирую проповедь для Космо. Даже не проповедь, а угрожающую тираду. Это будет не столько внушение, сколько последнее предупреждение: если он не уедет из города уже сегодня, его скормят аллигаторам. А когда Космо уедет, одной проблемой станет меньше. Одна молитва дойдет-таки до ушей Господа Бога – стараниями Тиндейла.

Приняв важную позу, машу рукой диджеям, чтобы открывали багажник, куда они упаковали Космо.

Они открывают багажник.

Оттуда высовывается голова.

Голова явно в бешенстве, и ее можно понять.

– Ну, что? – говорю я Гамею. – Может, ты нас познакомишь?

– Назвать тебя прямо твоим настоящим именем, Тиндейл?

– Почему нет?

– Тиндейл, это Космо. Э… Космо, это Тиндейл.

Я говорю:

– Это не Космо.

– Я не Космо, – говорит голова. Голова совсем не похожа на Космо. Кстати, ее обладатель держится на удивление спокойно для жертвы насильственного похищения. На самом деле “спокойно” – это неверное слово. Он рассержен и зол. – Я говорил им, что я не Космо.

Гамей с Мускатом таращатся друг на друга с таким обиженным видом, как будто их преднамеренно обманули, причем самым что ни на есть злостным образом. Потом каждый из них решает взвалить всю вину на другого, но у них просто нет времени, чтобы сочинить вразумительную историю.

– Я даже не знаю, как так получилось, – бормочет Гамей.

Я знаю, как так получилось, и мог бы им объяснить, что если бы садовая улитка могла двигать фигуры, она обыграла бы их в шахматы за пять ходов, только это уже ничего не даст. Потому что такое не лечится.

– Мы ведь хотели взять Космо, – говорит Мускат.

– Мы очень хотели взять Космо, – повторяет Гамей. – Наверное, я так понимаю… наверное, сегодня мы уже точно не вступим в организацию. Мускат, ну, ты дятел. Это все из-за тебя.

– Из-за меня?!

– Да ты вообще ни на что не годишься!

– Прошу прощения, – говорю я голове и закрываю багажник, вежливо и аккуратно, насколько это вообще возможно приданных обстоятельствах. После чего сообщаю Гамею с Мускатом – на случай, если у них вдруг возникли какие-то сомнения, – что им еще далеко до того вожделенного момента, когда их имена занесут в платежную ведомость.

– Тиндейл, давай проведем испытание на чили, – не унимается Гамей. – Я тебе покажу, кто тут самый крутой. – Он достает из кармана крошечную стеклянную баночку, вынимает из нее длинный зеленый стручок перца чили, кладет в рот и глотает. Морщится, но лишь слегка. Он спокоен и невозмутим.

Мускат берет стручок перца, кладет в рот и раскусывает.

Уже в следующую секунду Мускат лежит на земле, тихо стонет и обливается слезами. Несомненно, когда взрослый мужик горько плачет, в этом есть что-то жалкое и недостойное. Минут через десять Мускат приходит в себя и встает.

– Ну, и кто из нас круче? – вопрошает Гамей.

– Ты круче, – хрипит Мускат.

Может быть, Гамей и круче Муската (на мой взгляд, не такое уж и выдающееся достижение), но я уверен, что он попросту сжульничал. Да, он тупой, как бревно, но в нем есть хотя бы зачатки хитрости. Каким-то образом он выбрал менее острый чили. Может быть, даже заранее позаботился о том, чтобы именно этот стручок потерял свою остроту. С возрастом, безусловно, становишься мудрее и проницательнее, хотя, если честно, способность понять, что один идиот надувает другого в идиотском турнире по поеданию перца чили – это все-таки не та мудрость, которая может помочь мне добиться успеха в жизни.

Я велю им вывернуть карманы. Отбираю у них сорок два доллара и шестьдесят центов, отдаю все деньги голове и строго-настрого наказываю диджеям увезти голову подальше отсюда, выпустить и извиниться. Причем выпустить в таком месте, где у головы будет возможность поймать или вызвать такси.

Возвращаюсь домой, падаю спать. Засыпаю мгновенно, но тут звонит телефон. Это Гамей.

– Тиндейл, я только хотел сказать… этот Мускат… этот Мускат… Я говорил этому недоумку: “Это не тот чувак”. Тиндейл?

– Да?

– Если надо, чтобы я… ну, в общем, это… чтобы я разобрался с Мускатом, ну, в смысле, чтобы он больше не создавал нам проблем… ну, ты понимаешь… разобраться с ним раз и навсегда, ты только скажи. Я все сделаю в лучшем виде.

– Гамей, ты больше мне не звони. Никогда.

Только-только я засыпаю опять, телефон звонит снова. Это Мускат.

– Тиндейл, я только хотел сказать… этот придурок Гамей… этот, бля, идиот… он вечно чего-нибудь накосячит. Я только хотел сказать, что я по-прежнему ваш человек. На сто пятьдесят процентов. Я сделаю все, что ты скажешь. И если надо, что бы я разобрался с Гамеем… ну, ты понимаешь… чтобы, типа,