Алиса Поникаровская - Рассказы Страница 3

С холста струился прозрачный свет любопытствующей луны, подглядывающей в окно сквозь щелку задернутых штор на сжавшуюся под одеялом одинокую фигурку.

Она окидывала холст оценивающим взглядом и морщилась: не то, луна не была настоящей, она не тревожила, не заставляла дрожать. Одинокая фигурка никак не связывалась с ночью, тревогой и лунным светом, а существовала как-то сама по себе, разве что вместе с постелью и одеялом. Это был обычный лунный пейзаж и только. Дешевая иллюстрация третьесортной книжки, которыми иногда подрабатывали некоторые из ее однокурсников.

Она брала в руки мастихин и аккуратными, почти нежными движениями начинала соскребать с холста еще не высохший слой краски, привычно уничтожая написанную ею пародию. Когда холст превращался в одно большое смутное, неясное пятно, она доставала кисти, палитру, тюбики красок и принималась за работу.

Но как только знакомый глаз луны приникал к замочной скважине штор, она откладывала кисточки, оттирала выпачканные пальцы и, даже не взглянув на то, что в очередной раз вышло из-под ее рук, что выползло из ее подсознания на свет Божий, накрывала мольберт белым покрывалом.

Она всегда рисовала много и жадно, все время таская в своей необъятной плетеной сумке карандаши и бумагу. Она застывала на улице около живописной спящей кошки, она не могла оторвать взгляда от интересного лица, случайно выделенного ей из обыденной серой толпы в вагоне метро - выскакивала на первой попавшейся станции и садилась на скамейку, напряженно стараясь передать запомнившийся ей изгиб губ или прищуренный взгляд случайного попутчика... Она рисовала причудливо изогнутые деревья, полуразрушенные церквушки, пелену дождя за окном троллейбуса, словно подсознательно желая, запечатлев мир, который находился вокруг нее, избавиться от страха перед другим... Перед своим внутренним миром, в котором безраздельно царила завистница-луна...

Кроме этого, было еще одно лицо, которое ее рука выводила машинально, во время лекций на краях тетрадей, на первых попавшихся под руку листках... Эти зарисовки потом, осознав, что именно нарисовала ее рука, она беспощадно вырывала из тетрадей и рвала на мелкие кусочки... Она не хотела помнить его... Но память ее рук и тела оказывалась сильнее, и, стоило ей только на минуту забыться, пальцы снова начинали выводить знакомые, так и не забытые черты...

...Он всегда ждал ее на том единственном их переходе. Она неслась с работы или из института, не чуя под собой ног, и даже вечная глубина метрополитена была не так страшна, потому что она не чувствовала себя одинокой, она ехала к нему, торопя про себя поезд в такт движению вагона: быстрее, еще быстрее, ну же! Эскалатор на переходе, всегда такой короткий казался бесконечно длинным, людские спины медленно колыхались по дороге к нему, ей волей-неволей приходилось замедлять шаг, подчиняясь неспешному такту движущейся массы, она досадливо морщилась, и тут же снова начинала улыбаться, пытаясь угадать, с чем он встретит ее на сей раз.

Он никогда не приходил на свидание без цветов. Это могло быть что угодно - нежная, похожая на только что вылупившегося цыпленка, мимоза, побледневшая от собственной скромности гвоздика, царственная и величавая как корона белая лилия или дерзкая, готовая каждого наглеца осадить колючками, алая роза... Это стало их своеобразной игрой: она всегда загадывала по дороге, что именно он подарит ей на этот раз, и почти всегда ошибалась. Он был непредсказуем.

Она летела к нему навстречу, вытягивая шею, чтобы разглядеть его из-за спин впереди идущих людей, и, стоило ей только увидеть рукав его рубахи или завиток волос на его виске, как ее охватывала безудержная радость: он как всегда пришел первым.

Их уносил эскалатор наверх, к солнцу и зелени деревьев, к их любимой лавочке на берегу реки, к разноцветным зонтам летних кафе, к свежему, теплому ветру, ласкающему их лица, к сплетению рук и губ, к счастливому сумасшествию встречающихся взглядов...

Все закончилось до такой степени банально, что она просто растерялась: так бывает не только в кино?.. Нет, он никуда не пропадал, он по-прежнему ждал ее на их переходе, но как-то раз, совершенно случайно, на улице... У нее в тот день сильно болела голова, наверное от запаха растворителя, с работы удалось отпроситься, и она решила прогуляться немного пешком, надеясь, что прохладный летний ветер развеет ее головную боль. Ветер действительно принес с собой облегчение, и ей захотелось вдруг одной дойти до их любимой лавочки, посидеть на ней в одиночестве, побаюкать свое счастье в предвкушении сегодняшнего вечера...

Лавочка была занята. Она улыбнулась, радуясь, что это место дарит счастье кому-то еще, что кому-то так же хорошо, как им, подошла поближе, решив про себя не мешать, просто посмотреть и пройти мимо, просто увидеть такие же сияющие глаза, полные счастливого сумасшествия...

Они сидели на лавочке и смотрели друг на друга, девушка держала на коленях цветы и не отводила от него влюбленного взгляда. А он... Он был неотразим, как всегда, где бы он ни находился: на работе, дома, на лавочке, в переходе...

...В ту ночь, так и не сумев заснуть, она и заметила подглядывающую за ней круглую луну. Ей стало по-настоящему страшно, но, поднявшись и включив везде свет, она трясущимися руками налила себе кофе и долго уговаривала себя не сходить с ума - не ты первая, кого обманули в этой сумасшедшей жизни, это еще не повод, чтобы превращаться в шизофреничку...

Он несколько раз ей звонил. Она, услышав его голос, банально бросала трубку. Его попытки подкараулить ее где-нибудь по дороге на работу или в институт тоже не увенчались успехом. Она просто молча смотрела на него своими огромными серыми глазами, не произнося ни слова. Он тонул в их бездонном знании, стушевывался, начинал спотыкаться, а потом и совсем замолкал. И тогда она уходила. После нескольких таких неудач, он исчез. Она была этому рада, ей было куда больнее видеть его, чем не видеть вовсе, вот только ночами... Ночами все продолжалось... Луна все так же подглядывала за ней, не зависимо от того, какой она приходила ночью - круглой, квадратной или осколком чего-то белого и тревожного.

Тогда-то она и решила - нарисовать этот свой страх. Нарисовать и, тем самым, избавиться от него навсегда, выплеснув его на холст. Но только все время получалось что-то не то... Все та же самая дешевая иллюстрация третьесортных книжек... И она стирала краски с холста снова и снова, с маниакальным упорством возвращаясь к картине каждый вечер...

Одна из ее немногочисленных подруг, как-то забежав в неурочное время на полчасика покурить, случайно увидела это холст с луной и одинокой фигуркой в кровати, и всплеснула руками, уверяя ее, что это - просто шедевр, и она действительно гений, а вместе с тем и непроходимая дура, потому что давно не выставила эту картину в их институтскую галерею или не повесила в Доме художников для продажи, ее бы там оторвали с руками и ногами за бешеные бабки.

Она отделалась неопределенными фразами о незаконченности работы и, закрыв холст белым покрывалом, увела подругу на кухню к кипящему чайнику, ловко переведя разговор на очередной подружкин роман, о котором та могла говорить взахлеб часами.

...Вчера опять не получилось... Она машинально проделала все утренние, так необходимые, процедуры, и неожиданно поняла, что, занятая исключительно своей ночной борьбой с луной, она уже много дней ничего другого не рисовала... Она порылась в своей сумке и не обнаружила там ни бумаги, ни карандаша, не обнаружила того, без чего она всегда чувствовала себя, как без рук, и без чего никогда не выходила из дома. Она попыталась вспомнить, когда видела их в сумке в последний раз, и, к своему удивлению, не смогла... Она бросила ненавидящий взгляд на закрытый белым покрывалом холст и вышла из квартиры.

...Вагон метро качало и потрясывало. Она стояла, неудобно прижавшись плечом к поручню, зажатая между молодым человеком с большим рюкзаком, с четырьмя сережками в левом ухе и потрепанного вида гражданином, который то и дело пытался повиснуть на ней всем своим весом, дыша в лицо позавчерашним перегаром. Сумка с книгами оттягивала руку, потрепанного гражданина приходилось все время отталкивать, возвращая его в вертикальное положение. Ее отражение в стекле окна смотрело на нее измученно и грустно.

Она никогда не любила час пик, но этого было не избежать, по крайней мере, три раза в день, пятнадцать раз в неделю, с двумя выходными от работы и учебы, и от постоянной толчеи в метро. Утром, днем и вечером, по дороге в институт, на работу и обратно домой, с одним переходом, каждый день, одно и то же, одно и то же...

Поезд неожиданно замедлил ход и остановился. К ее горлу подкатил комок тошноты. Не смотря на то, что с самого рождения она жила в городе, где, как ей казалось, всегда существовало метро, но, сколько она себя помнила, ей все время приходилось делать над собой усилие, спускаясь под землю. Когда она была маленькой - эскалатор казался ей длинной тощей змеей, которая, проглотив ее в самом начале, медленно всасывает ее в себя, опуская все ниже и ниже к прожорливому желудку. Вагоны разносили беспомощных людей по бесконечным разветвлениям огромного подземного организма, и только заметив верхний, полукруглый свод конечной станции, и пробивающийся сквозь желтое сияние ламп дневной солнечный свет, она чувствовала облегчение, и ноги сами несли ее к выходу, обгоняя медлительность поднимающихся ступеней. Она прочитала где-то, что это болезнь - боязнь замкнутых пространств, клаустрофобия, но пока существовало движение вагона - существовала иллюзия возможности передвигаться, даже в этом замкнутом пространстве...