Пристанище пилигримов - Эдуард Ханифович Саяпов Страница 37

— Ленок, остынь… Всё нормально, — ответил я решительным тоном. — Я просто сжигаю мосты, чтобы не было соблазна вернуться. Понимаешь?

— Откуда вернуться?! — крикнула Мансурова. — С того света, что ли? С того света не возвращаются!

— Не гони волну, крошка, — мурлыкал я в телефонную трубку, словно зачитывал рэп. — Я просто заболел немножко… Пропал иммунитет к жизни… Я прилечу — только свистни.

— Что? Что ты несёшь?! — возмутилась она.

— Я пишу по ночам стихи и пью водку в полном одиночестве.

— Так я тебе и поверила, — смеялась она на том конце провода. — Одиночество — это не про тебя. Рядом обязательно какая-нибудь юбка крутится. Зуб даю!

— Ты зубки свои побереги, а то ведь выщелкаю! — орал я в телефонную трубку. — Родная! Я чё тебе толкую: меня тут меланхолия дрючит по полной! Я кушать не могу! Работать не могу! Спать не могу! Я с телевизором уже разговариваю, а ты мне всё про каких-то баб…

— Так какого чёрта ты остался в Тагиле?! Почему с нами не полетел?!

— Испугался, — чуть слышно ответил я. — Решил отсидеться… переждать.

Ленка замолчала, и мне показалось, что она шмыгает носом, а может, это птички садились на провода. Я тоже молчал и даже слегка задремал. Повисла длинная пауза, но, когда вы прожили в браке девять лет, она едва ли может быть неловкой.

Совместное проживание настолько стирает грани полов, что пропадают любые неловкости. Первые полгода я думал, что она вообще не ходит по большому, но уже через год она кричала мне из туалета, распахнув дверь: «Эй, придурок! Ты что оглох? Принеси туалетную бумагу!» — и это не самое откровенное, на что способна жена: через пару лет она такое вытворяла в постели, что у меня глаза с каждым днём открывались всё шире и шире. Я с лёгкой грустью вспоминал ту невинную девочку, которая на все мои похабные предложения отвечала с гордостью: «Ты за кого меня принимаешь?» — но это был всего лишь аванс целомудрия, перед тем как окунуть меня в омут разврата.

— Эдуард! — послышалось в телефонной трубке, и я открыл глаза. — Я тебя умоляю, прекрати жрать водку. Начни собирать чемоданы. И вообще — соберись! Куда только твой начальник смотрит?

— Он предпочитает со мной не связываться, потому что у меня — жуткая репутация.

— Нет… Ты никогда не повзрослеешь, — сказала она разочарованным тоном и повесила трубку; даже не попрощалась.

После этого разговора я накидался по самые гланды. Мне осталась одна забава: пальцы в рот и весёлый свист. Прокатилась дурная слава, что похабник я и скандалист… В тот день мои коллеги, затаив дыхание, слушали в своих кабинетах, как на полной громкости хрипели колонки и я орал во всю лужёную глотку: «Всё будет не так, как хотелось бы мне, и лёгкий озноб пробежит по спине, когда ты шагнёшь за открытые двери, пополнив собою список потерь!» — Марина Лопахина стучала в тонкую переборку из соседнего кабинета, а потом неожиданно заявился начальник — Александр Анатольевич Мыльников. В тот момент я был уже совершенно в хлам, и мне даже показалось, что он разговаривает на каком-то шумерском языке. Я выключил музыку и попытался сфокусироваться на нём…

— Ну что-о-о-о… ну что за безобразие, Эдуард? — спросил он нарочито жалобным голосом, глядя на монитор, где похотливые немецкие малолетки скакали на огромных бугристых членах.

Его слегка торкнуло. Он зачарованно следил за фрикциями масляных поршней и колыханием ягодиц, пока я не скинул картинку с рабочего стола, — он тут же пришёл в себя и начал говорить какие-то странные вещи:

— Слушай, тут работёнка подвалила… Надо добавить несколько параметров на пилах «Вагнера» для модуля четырёхметровых заготовок УНРС. И ещё… мне нужно, чтобы в ведомости и в макете ввода отражались следующие данные… — Он протянул исписанный листок, с поверхности которого мне корчили ехидные рожи какие-то чернильные чёртики.

— Это что такое? — испугался я и оттолкнул от себя бумажку.

Александр Анатольевич удивленно таращил на меня свои маленькие колючие глазки. Он растерялся настолько, что не знал как реагировать на моё неадекватное поведение.

— Ты знаешь, я давно хотел с тобой поговорить, — сказал он очень сдержанным тоном, хотя у меня возникло ощущение, что он сдерживает в себе кипящую лаву; он даже покраснел весь от ушей до белого воротничка рубахи.

Я глупо улыбался и не мог поймать его в фокус: он постоянно куда-то пропадал из поля моего зрения, потом опять появлялся и снова пропадал… Кабинет принял сферическую форму, как будто начальник надувал его изнутри. Перфорированный навесной потолок угрожающе прогнулся. Неприятно щёлкала и моргала ртутная лампа. Потёртый кряжистый гардероб вздрогнул и маленькими шажками направился к выходу, а Мыльников в этот момент стоял, облокотившись на подоконник, и вокруг его лысого черепа сиял солнечный нимб.

— Слушай, Анатолич, давай завтра перетрём… А сегодня уже не получится… Ты опоздал, — промямлил я, широко зевнув и устраиваясь в кресле поудобнее.

— Ты что там бормочешь? Как можно было нажраться на работе?! Я просто в шоке! — Он был действительно в шоке и выражал это всем своим видом.

— Накатишь вместе со мной? — предложил я, закидывая ногу на столешницу, и всё как будто устремилось в перспективу: потолок начал вытягиваться и вместе с переборкой поехал от меня прочь, Мыльников как-то странно изогнулся в районе спины, и голова у него поплыла в том же направлении, при этом картинка была настолько яркой, что я измождённо прикрыл свинцовые веки и всё потухло…

А потом послышались крадущиеся шаги и чей-то незнакомый голос произнёс: «Не могу понять, что с тобой происходит. Пару месяцев назад ты был ещё нормальным человеком, а теперь ты ставишь на себе крест», — дверь захлопнулась, и я облегчённо выдохнул.

«Наверно, напишет докладную», — подумал я и с закрытыми глазами отодвинул ящик стола — внутри покатилось нечто стеклянное и полое… Александр Анатольевич оказался человеком с большой буквы, удивительно благородным и великодушным: он просто сделал вид, что ничего не было. Отныне я закрывался на ключ, когда был слишком подшофе.

В тот же день у меня состоялся откровенный разговор с Сергеем Шахториным, который за долгие