А Крабов - Люди в белом Страница 38

Я выпорхнул на улицу, широко расправив крылья своей бурной фантазии. Голова кружилась от обилия мыслей, мелькавших в ней со скоростью несущихся по Рипербанну иномарок. Ни на одной из них я не мог остановить своего внимания и так приятно тупел, тупел, тупел…

Наше трио, так поспешно вырвавшееся из холла гостиницы, вероятно больше всего походило то ли на студентов, сдавших последний государственный экзамен, то ли на собак, которых не выгуливали в течение трех суток, а сейчас выпустили во двор. Мы вихрем ворвались в первое же попавшееся заведение общепита, оказавшееся китайским рестораном.

— Здесь наливают до двух? — спросил я у стоящей при входе китаянки, одетой в какие-то национальные тряпки и улыбающейся каждому потенциальному посетителю.

— Битте шон, — проговорила она в ответ, тем самым утвердив меня в мысли, что здесь наливают круглые сутки.

Харчующихся не было. Мы уселись в отдельную кабинку и, проглотив одним махом по бокалу прохладного пива, вальяжно развалились в ожидании релаксирующего эффекта.

— Что нам делать дальше? — спросил Алексей, прикуривая от свечки, стоящей по центру стола.

— Мне надо послать папе факс из гостиницы и получить ответ, — ответила Леночка, — скорее всего он приедет завтра и нам останется только пожирать спелые плоды.

— Может, поедем на какой-нибудь курорт, погреем косточки и шкурки подлечим. — Краснощеков провел пальцем по белой, годами не видавшей южного солнца, коже.

— Это мысль! — Леночка подняла указательный палец вверх и откинулась назад, давая официанту расставить яства на металлический поднос, подогреваемый снизу тремя трогательными свечечками.

Суета, оставшаяся только в моих глазах после выпитого пива, гоняла взор по всему ресторану, упорно не желая его на чем-либо сосредоточивать. Насильно я остановил его на большом, заполненном какой-то экзотикой, аквариуме. Незамедлительно в мое поле зрения вплыла огромная, прозрачно голубоватая и неприлично-губошлепая рыба. В уголках ее рта застыла пренебрежительная брезгливость, сытая и усталая обреченность. Рыба испражнилась и, лениво махая хвостом, убралась в муть аквариума.

— Все-таки, что ни говори, а социальная функция делает нас более рефлексивными, — обратился я к друзьям, беспощадно пожирающим аккуратные кубики куриного мяса в соевом соусе с ростками бамбука.

— Что вы, мистер, имеете в виду? — спросила Леночка, ни на секунду не прекращая жевать.

— Рыба, которая плавает в аквариуме и ждет своего часа, даже от акта дефекации не получает никакого удовольствия, — ответил я.

— Как ты это определил? — спросил Краснощеков и перешел к блюду из говядины.

— Во всяком случае мимическая мускулатура ее никак мне об этом не просигнализировала, — сказал я.

— Какая, к черту, у этой чешуйчатой мимика? — спросила Леночка, наваливая себе из фарфоровой пиалы изрядную порцию риса, — по-моему это попахивает социальным антагонизмом к рыбе, живущей в буржуйском аквариуме.

— Я бы даже сказал, что все это смердит неприкрытым шовинизмом, — включился Алексей, вытирая жирный рот салфеткой, украшенной замысловатыми иероглифами.

Я откинулся на спинку скамейки и, зацепив палочками кусок курицы, попытался донести его до своего рта. На полпути кусочек упал, оставив жирное пятно на моих джинсах. В связи с этим я испытал первое разочарование с момента объявления Леночкой радостного известия.

— У рыб нет национальности. Мне просто не понравилось выражение ее лица, — сказал я, вытирая пятно подушечкой большого пальца.

— Вот поедем в теплые страны и ты сам, как эта рыба, будешь неистово испражняться в соленые воды Средиземного моря без всякого выражения на лице, — сказал Краснощеков и отвалился от стола, как огромная пиявка насосавшаяся крови, всем своим видом показывая, что он наелся и можно двигаться дальше.

Пока Леночка бегала в гостиницу отсылать и получать свои факсы, мы с Краснощековым, умиротворенно покуривая после сытного обеда, разглядывали проходящий мимо взвод проституток. Мы смотрели на них так, как смотрят на них миллионы мужчин в разных концах света: похотливо и одновременно с философским осмыслением, еще бы, ведь перед нами проходило олицетворение греха во плоти, щупальца коего щекотали меня в самых интимных местах. Выпитое за день неоднозначно давало о себе знать.

— Однако, хочется! — обратился я к Краснощекову, гоняя между зубов вторую сигарету.

— Да, не плохо бы, но, к моему крайнему сожалению, тебе, мой друг, придется посещать злачные места в одиночестве, так как я нахожусь в состоянии некоторой влюбленности в собственную девушку и собираюсь этот вечер провести в ее объятиях.

— Нельзя позволять себе влюбляться в собственную девушку, это может закончиться фатально, — проговорил я.

— Я думаю, это закончится банально, — ответил Краснощеков и помахал рукой Леночке, которая в ответ помахала ему какой-то бумажкой.

— Все, факс получила, теперь можно веселиться по полной, — затараторила она, приблизившись к нам.

Веселье по полной началось с посещения ярмарки, расположенной в конце Рипербанна. Гигантские американские горки, сумасшедшие карусели, перемещающиеся в совершенно немыслимых плоскостях, замысловатые по форме и незамысловатые по содержанию пещеры ужасов бередили сознание человека, для которого аттракционы представляли интерес лишь в мертвый сезон, когда они раскачивались на осеннем ветру, скрипя несмазанными частями. Тогда они вызывали только поток ностальгических переживаний, обильно сдобренных листопадом, под ногами шорох опавших листьев и прозрачный осенний воздух.

Сейчас же вся эта какофония из света, звука и движения сопровождалась еще запахом сдобных булок и экзотических фруктов, облитых шоколадом и раздаваемых тут и там взрослым с детскими глазами и детям с глазами взрослых.

— Уберите от меня этот видеоряд! — орала Леночка, отдав свое тело в жертву бешенному ритму очередной карусели, — я сейчас захлебнусь собственными рвотными массами. Мы с Краснощековым, будучи не в силах членораздельно разговаривать, просто орали.

Истратив изрядное количество Леночкиных денег на адреналин и другие катехоламины, мы уселись и, чтобы хоть как-нибудь унять дрожь в коленках, заказали себе бюргерский набор, состоящий из пива и сосисок.

— Хорошее развлечение. Только вот ни уму ни сердцу, — заметил я.

— Кошельку! — лукаво улыбнулась Леночка, тем самым упрекнув меня в чрезмерном снобизме.

— А я теперь всю жизнь буду кататься на каруселях, пить пиво и жрать! — жир с краснощековской сардельки капал на асфальт и собирался в лужицу. Неизвестно откуда взявшийся в этой толчее муравей по неосторожности заполз в нее, и на том его короткая жизнь прервалась.

— Ладно, Мишенька, ты тут не скучай, а мы с Алексейчиком должны зайти в номер, — шепнула мне на ухо Леночка, — я всегда мечтала переспать с человеком, у которого такие наполеоновские планы на жизнь.

— Давайте, давайте, Бог в помощь, — сказал я и принял у Краснощекова две синенькие бумажки с цифрами сто.

— На, еще факс посмотри. Папа прислал изображение того, что раньше было пейзажем, — Леночка достала из сумки свернутый рулоном листок и протянула мне.

Аккуратно, как бы стараясь не обжечь пальцы, я взял у нее рулончик, борясь с желанием тут же его развернуть, и почувствовал нахлынувшую волну одиночества, оставшись один в чужой стране, с небольшим количеством денег и неизвестностью в левой руке. Друзья удалялись. Краснощеков обернулся и указал на меня пальцем. Помяв в правой руке купюры, я обнаружил, что внутри что-то есть и, развернув их, нашел пластиковый пакетик. Его содержимое заставило меня немного напрячься.

"Ай, молодец Краснощеков. Не оставляет меня в беде", — с сарказмом подумал я и начал искать глазами уединенное место, так как просто держать в руке подобный подарок было глупо.

Укромное место нашлось тут же, между ларьком, торгующим варенной кукурузой, и павильончиком с плюшевыми игрушками, разыгрывающимися в качестве призов. Усевшись на какой-то пластмассовый ящик, я достал телефонную карту и мигом высыпал на нее добрую четверть пакетика, потом подумал немного и добавил еще чуть-чуть. Убрав пакетик, на всякий случай, в носок, я скрутил трубочку из ста марок и разом втянул в себя горький порошок.

Постепенно все вокруг посерело: и совершенно необшарпанные стены павильона и ларька, и чистый пластмассовый ящик, сверкающий как будто только что из-под вакуумного пресса, и даже синее гамбургское небо посерело.

"Горько, противно, даже плюнуть некуда", — подумал я.

Леночкин факс выпал из руки, и в полной тишине звук от его падения поразил меня своей нереальностью, вызвав какое-то обленившееся желание развернуть его и посмотреть. Сначала это не получилось, так как он опять выпал из моих рук и свернулся в трубочку, но, развернув его и согнув пополам, я пресек эти произвольные движения.