Андрей Ханжин - Глухарь Страница 4

Дружеских писем засылал. Интересно, откуда знал, что я их получаю?

Остров.

Остров Лысый.

Кое-что ты и сам увидел и запомнил. И о внутренности человечьей понял чуть больше, чем многие другие, и от этого знания потерял что-то в себе, погубил что-то… что-то хорошее. Что-то, без чего невыносимей кажется жизнь. Утратил иллюзии.

Не знаю, брат, не знаю имени того Большого Мусора, которому вползла под фуражку мысль собрать в одном лагере одно отрицалово, но идея, сам понимаешь, не свежая. Хотя и работающая. Проверенный метод.

В любом дворе любой сопляк подробно тебе расскажет, как в железных бочках крысоедов выращивают. Сажают кучу крыс в один чан, и какая зверюга выживет, та и будет до конца своих дней своих же сородичей пожирать. Чем не повод для эксперимента над заключенными!

Вот в качестве первой экспериментальной лаборатории и выбрали Лысый Остров. В далекую историю того места углубляться нет смысла, потому что не знаю я ни истории названия того острова, ни того, что там было прежде Но современность была такова: зона на острове, вокруг вода, за водой — тайга. Лагерь законсервированный. После войны там, говорят, пленных румынов содержали. А потом забыли, видно, и о румынах, и о месте их содержания.

Мусора для внутреннего контроля были не нужны. Зачем крысам в бочке рефери? Только автоматчики по периметру. Харчи предполагали с вертолета сбрасывать прямо на плац. И ровно столько харчей, чтобы хватало лишь на очень и очень узкий круг, на тех, кто исхитриться выжить. Выжать, сожрав сородичей.

Вот и прикинь, по легавому расчету в ту зону должны были сплошь блатняк завозить, отрицалово со всего Советского Союза. И не только тех, которые под воровским законом ходят, но вообще всех, кто под барабанный бой в столовую маршировать отказывается. Так что выбор был необъятным. И хохлы западные, которые по сей день во славу Стецько Бендеры горилкой внучат окропляют, и качки карельские, и торчки самаркандские — всё подходящие кандидатуры.

Дальше пойти: прибалты, все поголовно потомки стрелков латышских, абреки тифлисские — нация без фраеров — дедушка вор, бабушка вор, рядом с вором в трамвае ехал. Короче, такая вот публика должна была на крохотном жизненном пространстве схлестнуться. Жестко схлестнуться.

Но у красных же всё через жопу… Я вообще подозреваю, что в этой высокодуховной стране всё воспринимается абстрактно. Никакой конкретики. Национальная забава называется «догадайся сам». Дела делаются не так, как того требует логика задачи, а так, как удобнее в данный момент. Трава не расти!

И даже в этой сиюминутности и непоследовательности, В этом бессмыслии умудряются так все усложнить, что и сами не поймут: что, когда, где, ради чего?

Ясно же, что убить и легче и дешевле, чем перевоспитать. И если уже решились на убийство, то почему избрали такой непредсказуемо-экспериментальный способ, что, видит дьявол, проще уже было перевоспитывать.

Не успели кровавые печати на пергаменте просохнуть, не успели еще фельдегери с дороги похмелиться, как легавые генералы, распоряжение получившие, начали этим распоряжением манипулировать. Фокусники.

Еще бы! Такое мероприятие, сразу всю исполнительно-уголовную систему охватывает! Масштаб!

Но пороки, знаешь, любят о себе заявлять. Скрывать какую-то страстишку, печешься, чтоб никто не узнал, чтоб тихо все было… Даже гриф «секретно» для этого продуман. Но нет ведь, как шевельнется где-то мохнатая лапа, так по всем берлогам шевеление и шепот передается.

Через пороки все и выясняется. Особенно там, где деньги с кровью заплетаются. Сами же себя и сдают, организаторы эти с исполнителями. Все грандиозные замыслы и сверхсекретные планы, все — блядям на губную помаду.

Так и с этим архитайным распоряжением вышло. Кто-то с кем-то в баньке попарился… коньячку пригубил… Все же в одну баню ходят париться, ну там, за телеграфом, чуть левее. Ты мне спину трешь, я тебе мозоли стачиваю. Так, по-русски, задушевно чтобы. Коммерсанты тревожные, барышни, с умными и грустными очами, граждане при актуальных должностях. Для того ведь и бани, чтобы можно млеть

В общем, на Лысом Острове не успели еще колючку сталинскую на современную спираль Бруно поменять, а по Княж-Погосту уже слушок пополз, что весь блатняк на ломку вывозить собираются.

Лагерная администрация взволновалась. Батюшка Ленин, помнишь, как говорил? «Все наши планы, — говорил лукавый Ильич, — говно! Главное — подбор кадров!» А кадры — это в данном случае начальник лагерей. И у них свои интересы имеются. И крестовые, и бубновые.

Закон — тайга. Хозяин — фараон. То есть и царь, и бог, и исполнительная власть в одном мундире.

Хозяину на эти эксперименты наплевать с корявой сыктывкарской колокольни. Ему деревянные кубометры нужны, у него план по лесозаготовке. Ему управа огнем в жопу дышит: план, план, план!

А тут из министерства ну очень внутренних дел секретная ксива приходит: «Подготовить списки отрицательно настроенных осужденных, для этапирования данных осужденных в спец-учреждение» тчк. Дальше неразборчиво.

Думаешь, хотя бы один из уважающих себя лагерных начальников бросился эти филькины малявы исполнять? Думаешь, хотя бы один начальник зоны, особенно лесной зоны, будучи в трезвом разуме, расстанется по доброй воле с блат комитетом?

Блатные лагерь изнутри держат, не позволяют смуте нестойкие умы охватить. У них, разумеется, свой интерес, но план по лесоповалу никто срывать не собирается. А напротив даже — план есть спокойствие администрации. Спокойствие администрации есть арестантский комфорт. То есть, будет план по лесу, будет и комфорт.

Правильно! В эти похоронные списки попали именно те, кто в круговую поруку не вписался, кто с претензиями, да непри делах. Или при делах, но со старой закалкой. Ворье настоящее, блатные настоящие. И далее — по личному усмотрению оперчасти в целом и каждого в отдельности.

Не удивлюсь тому, если узнаю, что опера совместно с перспективными арестантами эти списки обсуждали. А как иначе?

Когда нас в столыпинский вагон загружали, моя фамилия под номером один прозвучала. Шавки на поворотах тявкают, конвой прикладами в лопатки стучит, а я радуюсь, брат, радуюсь. Тому радуюсь, что эта сучья свора во мне главного своего врага увидела!

Я тебе говорю, случай был. Вор Малахай с Княжа откинулся и оставлять за лагерем некого было. Блатных как вшей на киче, а лагерь доверить некому.

Ко мне бесполезно с таким вопросом подходить. У меня репутация, знаешь, «один на льдине» называется. Оставил вор мужика.

Но мужика захавали быстро. «Мужик» — что за масть? Вроде бы и поблатнее нашлись… Короче, за положением стал некто Тусклый присматривать.

Через совсем короткое время, только освоившись, только во власть вцепившись, решил мне этот Тусклый за Покровскую крытую базар раскачать. Мешал я ему сильно. Совсем он тускнел. Никак он не мог с жуткой мыслью смириться, что в зоне и поблатнее его люди есть. О порядочности я уж и не говорю.

Так вот, сам ли он знал или шепнул ему кто, но решил он, козлиная голова, рамс один воскресить. Дело на Покровах было. Я там с одного заблудшего получал. И говорили, что не по понятиям я поступил тогда, не имел права в петушатник того черта гнать… Короче! Очень тогда Тусклый воодушевился.

Только он историю до конца не знал. Ему ее так преподнесли, что якобы базар открыт и вот он, дурища, может решение принять.

А финал той старой покровской истории, был закрытым. Как у Шекспира, когда все умерли. Нечего раскачивать. Он же не первый, кто такой порыв справедливости в себе обнаружил. Он еще вольными пирожками дристал, когда мне уважаемые граждане хотели заточку в селезенку пристроить.

Старые воры этот базар разбирали. И Совенок из Владимирского централа малявку пригнал, что воры меня знают. И раз уж я так поступил, то значит именно так и нужно было поступить, исходя из конкретных обстоятельств.

А этот главшпан чаморошный раскачивать начал…

Ха! Помнишь как одноногому Сильверу черную метку вручить пытались? «Черная метка… на библии… дурной знак». Для тех, кто качнуть Сильверу хотел — дурной знак.

Ну и что ты думаешь? Довел я базар до логического завершения? В одну минуту меня из лагеря в управленческий БУР вывезли. В одну минуту! Без вещей. А опер, который самолично сопровождал, читал мне лекцию о блатной жизни. «Нож, — говорит, — не по понятиям». Беспредельщик, говорит, Фашист. И о каждом слове, между мной и Тусклым произнесенным, осведомлен в подробностях.

Думаешь удивлен я был? Отнюдь, братан, отнюдь.

И ты пойми простую вещь, я никогда не собирался и не собираюсь ничего менять. Ни в себе, ни в окружающем мире. Все изменяется естественным путем, изменяется само, под воздействием времени Время — это главная сила любого изменения. Время и деньги.