Эльфрида Елинек - Дети мёртвых Страница 43

Морщины, которые лицо заработало честным трудом, кажутся побеждёнными, ибо сейчас, когда женщина ринулась в ночь, её мина, в которой раньше отражались и сражались между собой только слабости, разгладилась. Эта женщина заметает в себе все следы. Может, из её могилы вырастет рука (как из могилы ребёнка), чтоб хотя бы знать, где она погребена? Жаль, но я этого не знаю. При всей слабости её крови Карин быстро сбрасывает крышку, которая все эти годы удерживала её под собой. Но мутная чашка, которую ничто больше не удерживает, стала растекаться по краям. Как? А где же музыка и марш? Я слышу: вот пробивается тонкий, бессильный звук насекомого, слышный лишь сородичам, чтобы они знали, на какое место напускаться, поскольку кровь из этой разбитой чаши они уже высосали и хотят ещё. Чтобы хватило и на десерт. Война! Война! На сей раз она начнётся прямо в больнице! Вот только Карин выпьет свой лимонад. Лона раскрываются напропалую. Встаньте, чтобы вечность могла видеть ваше лицо, которое вы с трудом законсервировали, не вас ли тут разыскивали, чтобы выстроилась длинная женская очередь, охотничья добыча, юбки всем на голову, по настоятельной воле отца-главврача, будь ты хоть ребёнок или старуха, ибо Отец дал вам этот облик, чтобы вы, милостивая сударыня, постоянно напоминали ему об объединении мужчины и женщины, которых Он, вообще-то, всякий раз создавал отдельными существами. Короче, неплохо бы вас заменить на более молодой экземпляр, а то верховный бог захочет войти в вас, чтобы своим духом провести ваши органы через рифы. Да, поскольку мужчины всегда хотят чего-то новенького, но история может возникнуть и по многим другим основаниям! Но тоже основана на смене инструментов, которыми в странах, которым уже ничем не поможешь, люди молотят друг друга так, будто им нечего терять — ни субсидий Объединённой Европы, ни экспортных квот.

Свет выпал из двери на парковочную площадку которая была когда-то пышным садом. Его отделили от природы, от этой виртуозки, которая постоянно упражняется, наскрипывая на наших чувствах. Выглянем: там сидит мать Карин, она уютно устроилась и мечет молнии в свою дочь, которая скрючилась рядом с ней в некоем подобии спуда, а под спудом прячется лужа, чтоб в неё всегда можно было сесть. Снаружи поднимается туман. Никто не заметил, что из этой времянки без окон — времени — агломерировалось существо, да прямо из стены, на самом деле непроницаемой, через которую можно пройти разве что задним ходом, окунувшись в воспоминания, где люди забрасывали друг друга нескромностями и жадно зарывались в мясо друг друга, чтобы там перевариться. И пусть, раз они преподносят друг другу сокровища такого порядка! Да, женщины любят своими кишками, здесь, куда их выпустили, вы можете по ним гадать. Вы, верные деревья, так и стоите вокруг, и вас не пугает вид такого обилия крови.

Карин Френцель смотрит на себя без удивления, поскольку при матери она не бог весть что, слабый светлячок, который может в лучшем случае служить ориентиром для погребённых. Она сидит, сгорбившись, но вместе с тем выскальзывает через дверь на волю, в окружении гирлянды из забытых добрых духов, украшающей портал ресторана. Оба создания, мать и дочь, молот и наковальня (лучше быть наковальней! Тогда тебе не нужно так страшно заноситься над жизнью!), обеспечены едой от кельнерши и ещё немного в соку. Несмотря на это, обе эти жизни не особо плодотворны. Кровавая серия в этой дешёвой брошюрке уже завершилась, в которой униженная и оскорблённая женщина, под сочувственные крики муж. публики, эта странница в мини-юбке или, смотря по тому, какой повод, я имею в виду какой привод, был приведён в действие, в туристских ботинках пыталась прикрыть дыры своей легко ранимой брони, из которой она все эти годы стреляла из женского оружия, которое в принципе не что иное, как резиновый шланг с протечками, отсасывающая помпа, памперсы, через которые всегда пробьётся ручеёк — вода находит дырочку Естественно, наши коллеги-мужчины ликуют: когда им удаётся на время устранить нас при помощи свинцовой изоляции, чтобы тут же пропустить себя внутрь одной рюмочки, стянув её с гардинного шеста. Хочу сказать лишь: тут что-то сорвалось, и вот уже весь занавес падает, погребая под собой мужчину и женщину, которая светила ему вверх карманным фонариком. Пыль столбом. Женщина устраивает сцену, и из пеленальной подушки капает кровь. Мы поднимаем себя на смех.

Это как если бы Карин была радиопередатчиком, который увеличил радиус своего излучения. В её голове шумит музыка крови, и ей снова суждено вернуться в кровь, говорит диктор новостей о том, что непосредственно предшествовало этому перечню катастроф: ягнёнок музыкальной передачи угодил в мясорубку вечерних новостей. Все события умещаются в полом резонаторе между двумя наушниками. Дом, который она только что покинула, хотя она, кажется, всё ещё там — достаточно взгляда в зеркало заднего вида, даже оборачиваться не надо, — соединил в себе множество взглядов: вечерние гости сидят за столами в готовности. Жаркое развалилось на столах, как будто оно ещё живое, и уходит влёт. Молодое крепкое вино бросается вдогонку. Корабельщица Карин между тем погружает свои взгляды, как вёсла челна, и гребётся между пыльными туями и тисами живой изгороди, её женская натура мечется по жизни, ушедшей в отбросы тысячи раздач еды, как птица, пойманная в собственное пение. Но всё остаётся в прошлом. Карин отталкивается от берега шестом её нового и совершенно прозрачного бытия, её кровеносные сосуды взывают о помощи, потому что им больше не дают разгуляться далее раз в месяц, а теперь ещё и последнее забирают. Подальше отсюда! Мёртвые дольше живут! Зато мы не умерли! Так хотим мы, женщины: чтобы в любом месте можно было в нас заглянуть, но чтоб и снаружи оставалось чем полакомиться — ограничение, при помощи которого все смелые обнажения смотрятся лучше. Ляжки Карин почти полностью заменились жиром, горьким обменным веществом, в которое давно превратились волнения жизни. Ни один кандидат пока не набрал проходного балла, ведь всех претендентов коснулись ужасы здешнего существования, даже тех, кто играет в нездешний теннис или гольф. Во взгляде украдкой мужчина находит замену тому, что ему положено и всё же постоянно отнято, — очарованию красавиц, на которых он имеет обоснованные виды, — как глянцево они блестят, как легко подхватить их рукой и поднести к лицу, но они тут же впитываются бумагой, разогретой мужским восхищением!

Машина с шумом мчится по шоссе, отчаянно пытаясь вырваться из поля действия радара: водитель блеск! Его отец — только молчок! — важный член в Восьмёрке египетских богов, которую водитель как раз имел в виду проверить, когда мотор вдруг начал запинаться. С шипением вырывается пар.

с жестом бессильной угрозы деревья приглушают жар их поспешного гостя. Рука, протянутая из Нигде, из тумана, затаскивает в цель животное, загнанное собаками. Существо в баварском платье гонит из земли по наезженной колее, по вырытым и больше не засыпанным могилам духа, да, природа объявила себя здесь хозяйкой, стерев с лица земли резинкой всё, что там было нацарапано раньше. Водитель машины вдруг останавливается — лошадь, которая испугалась, и сама не знает чего. Просто удивительно, как приборы, которые сейчас заглядывают во внутреннюю жизнь его транспортного средства, стреножили все эти лошадиные силы тонкими путами и сощурили сигнальные глазки. Нет масла? Нет топлива? Испустила дух? Может, ночной странник чего-то хочет пропустить, что хочет пить, но будет выпито само? Или сам куда-то хочет заглянуть? Кто там идёт снизу, духовный род с эвакуатором для спасения? Столько вопросов — и ни одной открытой мастерской. Ночь специально создана для водителя автомобиля. Она была произведена для него, спортивного водителя, чтобы руль мог подцепить на рога немного мяса. Кризисы, что разрастаются в ночи до нечеловеческих размеров и создают очарование ночи, без этого царил бы вечный день. Не знаешь, то ли разлучишься, то ли помиришься. На скорости приходится решать, хочешь ли ты растормозиться, только потому, что снял последнюю рубашку, извините, это сейчас было ниже поясной линии языка, проходящей по Майну! Темнота спадается, как плохо разбитая палатка. Водитель медлит в своём квадрате, смотрит на часы приборной панели. Неужто он останется сегодня без праздника, без женщин, как назло сегодня, только потому, что его машина остановилась? Со временем он, конечно, займёт своё место среди оленей и орлов, но вначале он возьмёт своё в другом человеке, да постройнее, пожалуйста, помоложе и, как в нашем случае, пограциознее.

Вдруг, единым махом, туман отпрянул вверх, и ночь решила в пользу ясности. Спокойно выжидает притихший мотор, ему-то что, он под крышей капота. Искатель приключений у ключа зажигания чувствует сполна исполненным свой долг, который состоит в том, чтобы приблизиться к интимной сфере женщины и не спугнуть её: он целый вечер играл в теннис, в спортивном комплексе, сооружённом районной общиной для того, чтобы таких людей, как он, вместе с их кровавой пеной убрать с улицы и поместить в ледник, чтобы когда-нибудь потом они снова смогли войти в землю, над которой надругались, уже в качестве удобрения. И чтобы новые потомки, которые будут какими угодно, но только не стыдливыми, подобрав подолы до неизведанных высот, в свою очередь смогли посеять себя в бедную основаниями почву — ритуальная жертва, которая с мясом вырвет у нас средства на алтарь дорожного строительства. Этот необузданный водитель не даст запрячь себя никакой уздой. В клубном здании у подножия гор ему услужили едой. А половое общение долго копило его, отрывая от себя и во всём себе отказывая. Он, кстати сказать, был здесь лишь проездом к своему элегантному отелю; это крошечное местечко он должен был оставить в стороне, объехав его по другой дороге, но что-то, кажется, нашло на его автомобиль, чем смогла удовлетворить себя поперечная рулевая тяга. В таких местах героям обетованы одинокие женщины, но они пока скромно держатся поодаль. Против такой машины ни одна не устоит. Может, они ждут танца, деревенских радостей, какой-нибудь собственности, которая принадлежит S-классу или тому, кому принадлежит сберкасса. В таких местах всегда отыщется пара-тройка соломенных вдов, которые скучают и встретят тебя с открытым сердцем. Водитель глядится в зеркало над пассажирским сиденьем и расстёгивает ворот рубашки. Исполинский автомобиль тем временем засел основательно. Деревья отбрасывают от себя листву. Чу, какой-то звук. Вы слышите, будто собака сбилась на неверный след, который ей приходится брать снова и снова. Водитель причуивается, а потом отвечает глухим воем, который много лет назад услышал на кассетном магнитофоне и теперь непроизвольно выделил, как секрет, выступивший на поверхность из лёгкого пореза рядом с дыркой для сигареты. Что-то начинается — вроде родов. Оно себя не знает, но выступает. Антенна выдвигается и, если бы могла, разбила бы вдребезги дорожную радиостанцию «Австрия-три», музыку, способную дважды убить любого путешественника, и этого тоже. Его хрупкий черепок разлетится под страшным ударом на осколки костей, в то время как жилы его тоски ещё немного протянут. В этот выжидательный ночной дозор неведомо откуда погружаются сенсоры постороннего присутствия, из которого неожиданно брызжет яркий жизненный сок, такой свежий, будто его выжали из глянцевых журналов. Этот сок по-домашнему осел в белых гольфах женщины, которые по праву и по леву одинаково не держатся. Теперь эта нечистая сила, которую когда-то звали Карин Френцель, расправится только на пастушеском шампуре незнакомца, который, правда, искал совсем другое стадо или хотя бы одну отбившуюся кроткую овечку. Чтобы стать счастливой, этой пожилой женщине с её жизненными запросами и выделениями пришлось податься подальше от всего человеческого, туда, где мужчина, охранник арсенала в утоптанной кроссовками примерочной модерна, извлечён из освещенной ниши новейшей модели, этот знаток гимнастических залов интимного, которому во время подглядывания в замочную скважину по ошибке оторвало страсти. Но красивые картинки ему остались. А тут откуда ни возьмись приползает существо, лес вздыхает и принимается учащённо дышать, как будто он Лесси, и откуда он берёт на это силы? У него же листва на ладан дышит!