Чарльз Буковски - Юг без признаков севера Страница 8

– Ладно, работа суровая. Шпалы грузить. Ты когда-нибудь грузил шпалы?

– Нет.

– Тяжелая работа.

– У меня всю жизнь тяжелая работа.

– Ладно, – произнес парень. – Ладно.

Мы ехали, не разговаривая, грузовик шкивало. Кроме пыли – пыли и пустыни – вокруг ничего не было. У парня у самого рожа не бог весть была, у него все не бог весть каким было. Но иногда людишки, долго сидящие на одном месте, добиваются мелкого престижа и власти. У него был грузовик, и он нанимал на работу. Иногда с этим приходится мириться.

Мы ехали, а по дороге шел мужик. На вид далеко за сорок. Слишком старый вот так по дорогам гулять. Этот мистер Бёркхарт, он мне представился, притормозил и спросил у мужика:

– Эй, приятель, пару баксов подзаработать не хочешь?

– О, еще бы, сэр! – ответил мужик.

– Подвинься. Впусти его, – скомандовал мистер Бёркхарт.

Мужик залез – ну от него и несло: пойлом, потом, агонией и смертью. Мы ехали, пока не добрались до кучки каких-то зданий. Мы вместе с Бёркхартом вылезли и зашли в магазин. Там сидел мужик в зеленом козырьке и с браслетом из резинок на левом запястье. Он был лыс, но его руки покрывала тошнотно длинная светлая волосня.

– Здрасьте, мистер Бёркхарт, – сказал он. – Я вижу, вы нашли себе еще парочку пьянчуг.

– Вот список, Джесс, – ответил мистер Бёркхарт, и Джесс пошел выполнять заказ.

Это заняло некоторое время. Потом он закончил:

– Что-нибудь еще, мистер Бёркхарт? Пару бутылочек винца подешевле?

– Мне вина не надо, – сказал я.

– Тогда ладно, – отозвался мужик. – Я возьму обе.

– Я с тебя вычту, – сказал мужику Бёркхарт.

– Неважно, – ответил мужик, – вычитай.

– Ты уверен, что не хочешь вина? – спросил меня Бёркхарт.

– Хорошо, – ответил я. – Бутылочку возьму.

Нам дали палатку, и в тот вечер мы выпили вино, а мужик рассказал мне о своих бедах. Он потерял жену. До сих пор ее любит. Думает о ней все время. Великая женщина. Он раньше преподавал математику. Но потерял жену. Другой такой женщины нет. Хуё-моё.

Господи, когда мы проснулись, мужику было очень херово, мне не лучше, а солнце светит и пора на работу: железнодорожные шпалы складывать. Их надо было связывать в штабель. Поначалу было легко. Но штабель рос, и уже приходилось опускать их на счет.

– Раз, два три, – командовал я, и мы бросали шпалу на место.

Мужик повязал на голову платок, и кир так и сочился у него из башки, платок уже весь вымок и потемнел. То и дело щепка со шпалы протыкала гнилую рукавицу и возналась мне в ладонь. Обычно боль была бы невыносима, и я бы все давно уже бросил, но усталость притупила мне все чувства, в самом деле притупила их что надо. Когда такое случалось, я лишь злился мне хотелось кого-нибудь убить, но когда я оглядывался, вокруг были только песок, скалы, сухое ярко-желтое солнце, как в духовке, и некуда идти.

Время от времени железнодорожная компания выдирала старые шпалы и заменяла их новыми. А старые оставляла валяться рядом с полотном. Большого вреда от старых шпал-то не было, но железная дорога их повсюду разбрасывала, а Бёркхарт нанимал парней, вроде меня, складывать их в штабели, потом нагребал их в свой грузовик и вез продавать. Наверное, от них было много пользы. На некоторых ранчо их втыкали в землю, обматывали колючей проволокой – и забор готов. Другие применения, я полагаю, тоже существовали. Меня это сильно не интересовало.

Обычная невозможная работа, похожая на остальные: устаешь, хочется бросить, затем устаешь сильнее и забываешь, что хотел бросить, а минуты не шевелятся, живешь вечно в одной-единственной минуте, ни надежды, ни выхода, в западне, бросить – слишком туп, а бросишь – все равно деваться некуда.

– Парнишка, жену я потерял. Такая чудесная женщина была. Все время о ней думаю.

Хорошая баба – самое лучшее, что на земле есть.

– Ага.

– Винца бы еще.

– Нет у нас винца. До вечера подожди.

– Интересно, а пьянчуг кто-нибудь понимает?

– Другие пьянчуги.

– А как ты думаешь, эти занозы от шпал по венам могут до сердца добраться?

– Хрен там; нам никогда не везло.

Подошли два индейца и стали за нами наблюдать. Долго они за нами наблюдали.

Когда мы с мужиком сели на шпалу перекурить, один из индейцев подвалил к нам.

– Вы, парни, все неправильно делаете, – сказал он.

– Это в каком смысле? – спросил я.

– Вы работаете в самый солнцепек. А нужно так: встать утречком пораньше и все сделать, пока еще свежо.

– Ты прав, – сказал я, – спасибо.

Индеец был прав. Я решил, что мы встанем рано. Но нам это так и не удалось.

Мужику постоянно было слишком плохо после вечернего возлияния, и я никогда не мог поднять его вовремя.

– Еще пять минут, – говорил он, – ну пять минуточек еще.

Наконец, однажды старик выдохся. Не мог больше поднять ни единой шпалы. И все время извинялся.

– Да все нормально, Папик.

Мы вернулись в палатку и стали дожидаться вечера. Папик лежал и разглагольствовал. Он говорил о своей бывшей жене. Я слушал про его бывшую жену весь день и весь вечер. Потом приехал Бёркхарт.

– Господи Иисусе, парни, немного же вы сегодня сделали. Думаете, дарами земными проживете?

– С нас хватит, Бёркхарт, – сказал я. – Мы ждем расчета.

– У меня есть хорошая мысль не платить вам, парни.

– Если у тебя бывают хорошие мысли, – сказал я, – то ты заплатишь.

– Прошу вас, мистер Бёркхарт, – сказал старик, – пожалуйста, пожалуйста, мы так сильно работали, как проклятые, честно, мы работали!

– Бёркхарт знает, что мы заканчиваем, – сказал я, – сейчас ему надо только сосчитать штабели – и мне тоже.

– 72 штабеля, – сказал Бёркхарт.

– 90 штабелей, – сказал я.

– 76 штабелей, – сказал Бёркхарт.

– 90 штабелей, – сказал я.

– 80 штабелей, – сказал Бёркхарт.

– Продано, – сказал я.

Бёркхарт достал карандаш и бумажку и вычел с нас за вино и еду, транспорт и проживание. У нас с Папиком получилось по 18 долларов на брата за пять дней работы. Мы взяли деньги. И нас бесплатно довезли до города. Бесплатно? Бёркхарт наебал нас со всех сторон. Но поднять хай мы не могли, поскольку если у тебя нет денег, закон работать перестает.

– Ей-богу, – сказал старик, – я сейчас по-настоящему нажрусь. Я вот прямо сейчас соберусь и надерусь. А ты, парнишка?

– Вряд ли.

Мы зашли в единственный бар в городке, сели, и Папик заказал вина, а я заказал пива. Старик завел про свою бывшую жену снова, и я пересел на другой конец стойки. По лестнице спустилась мексиканская девчонка и подсела ко мне. Почему они всегда спускаются по лестницам, как в кино? Я сам себя даже почувствовал, как в кино, и взял ей пива. Она сказала:

– Меня зовут Шерри, – а я ответил:

– Это не по-мексикански, – и она ответила:

– И не надо, – и я сказал:

– Ты права.

И наверху стоило пять долларов, и она меня подмыла и сначала, и в конце. Она подмывала меня из маленькой белой миски – нарисованные цыплята гонялись на ней друг за другом по всей окружности. Она заработала за десять минут столько же, сколько я за день, если прибавить к нему еще несколько часов. В денежном смысле, как говно определенно, что лучше ходить с пиздой, чем с хуем.

Когда я спустился, старик уже уронил голову на стойку; его торкнуло. В тот день мы ничего не ели, и у него не осталось сил сопротивляться. Рядом с головой лежал доллар с мелочью. В какую-то минуту я подумал было прихватить старика с собой, но я и о себе-то позаботиться не мог. Я вышел наружу. Было прохладно, и я зашагал на север.

Мне было не по себе от того, что я бросил Папика на растерзание стервятникам маленького городка. Потом я подумал: интересно, а жена мужика о нем думает? Я решил, что нет, а если и думает, то едва ли так, как он о ней. Вся земля кишит печальными людьми, которым больно, вроде него. Мне нужно было где-то переспать.

Постель, в которой я оказался с мексиканской девчонкой, была первой за три недели.

За несколько ночей до этого, я обнаружил, что как только холодает, занозы у меня в ладонях начинают пульсировать сильнее. Я ощущал, где воткнулась каждая.

Становилось холодно. Не могу сказать, что я возненавидел мир мужчин и женщин, но некое отвращение отъединяло меня от ремесленников и торговцев, лжецов и любовников, и теперь, много десятков лет спустя, я испытываю то же самое отвращение. Конечно же, это история только одного человека и взгляд на реальность только одного человека. Если вы не закроете эту книжку, может, следующий рассказ покажется вам веселее, я надеюсь.

Маджа Туруп

Пресса освещала это обширно, да и телевидиние тоже, и дамочка должна была написать об этом книгу. Дамочку звали Хестер Эдамс, дважды разведенная, двое детей. Ей было 35, и легко можно было догадаться, что это ее последний шанс. И морщинки уже прорезались, и груди провисали уже некоторое время, лодыжки и икры толстели, и появились признаки живота. Америку хорошо научили, что красота живет только в молодости, особенно у женщин. Но Хестер Эдамс обладала темной красотой досады и грядущей утраты; она ползала по ней, эта грядущая утрата, и придавала ей нечто сексуальное, будто отчаявшаяся и вянущая женщина сидит в баре, полном мужиков. Хестер повертела головой, заметила, что американский самец ей не очень-то поможет, и села в самолет до Южной Америки. Она вступила в джунгли с камерой, портативной машинкой, толстеющими лодыжками и белой кожей, и отхватила себе людоеда, черного людоеда – Маджу Турупа. У Маджи Турупа была привлекательная физиономия. Казалось, все его лицо исписано тысячей похмелий и тысячей трагедий. Так оно и было: тысячу похмелий он пережил, а все трагедии происходили из единственного корня – Маджа был чрезмерно украшен, просто чересчур украшен. Ни одна девушка из деревни не соглашалась принять его. Он уже разодрал двоих насмерть своим инструментом. В одну проник спереди, в другую – сзади. Без разницы.