Борис Прокудин - In сайт / Out сайт, или Любовь из интернета Страница 8

Все в недоумении уставились на него. Юра похлопал по карманам, достал сложенную вдвое бумажку и протянул Диве.

— Ни фига себе, — сказала она, повертела бумажку в руках, посмотрела ее на свет и вслух прочла: — «На учете не состоит». Послушай, тут печать смазана!

— Зато вот же еще штамп треугольный стоит! — заволновался Юра.

— Это ничего не значит.

— Это, между прочим, документ, — обиделся Юра.

— Только психи носят с собой справки, — сказал Никита.

— У меня и из венерологического есть.

— Ну и ну! — сказала Дива. — Спасибо, пока не надо.

— Здрасте, приехали! — сказал Никита.

— Просто я сейчас на права сдаю, — огорченно сказал Юра, почувствовав себя круглым дураком.

Все рассмеялись.

— Машина-то какая? — спросила Дива.

— «Девятка», от бабушки досталась. Я же писал тебе. Но это на первое время.

— А-а-а, — протянула Дива, — у меня «Пежо».

Саша вернула ее в образ ударом ноги под столом.

— Будет. Когда вырасту. А ты — пижон! — выпалила Дива.

— Я пижон? — спросил Юра.

— Да нет.

— А кто, я, что ли? — усмехнулся Никита.

— Конечно, — сказала Дива, — сидишь, в рот воды набрал, молчишь. Развеселил бы как-нибудь девушек.

— Я что, клоун?

— Стишок можешь рассказать. Только на стул не надо залезать, уже большой мальчик.

— Стишок? — Никита затушил сигарету, изуверски впечатав ее в пепельницу — Стишок можно. — Он посмотрел на небо. Маленькие рваные облака напоминали лягушек. — Даниил Хармс. Про старух. «Одна старуха из любопытства вывалилась из окна, упала и разбилась. Из окна высунулась другая старуха и стала смотреть вниз на первую, но тоже вывалилась из окна, упала и разбилась. Потом из окна вывалилась третья старуха, потом четвертая, потом пятая. Когда вывалилась шестая старуха, мне надоело смотреть на них, и я пошел на рынок в Теплый Стан, покупать дагестанскую баранину…»

Вновь повисла пауза.

— Вот и псих, — сказала Дива.

— Спасибо всем! Я рад, что вы оценили. Я пошел.

— Ну и иди, — сказала Дива обиженно.

— Постой! — воскликнула Саша, вскочив со стула.

Она крепко вцепилась в рукав Никиты и пыталась силой вернуть его к столику.

— Простите. — У нее почему-то получилось на «вы», но никто этого не заметил. — Мы не хотели никого обидеть. Я сейчас все объясню. Это все из-за меня. У меня есть одна проблемка. А вы оба очень умные. Мне нужен хороший совет.

— Так за чем дело стало! — весело воскликнул Юра, поглядывая на Диву. Дива сидела боком к столу и равнодушно глядела в сторону.

— В двух словах: я выхожу замуж за ирландца…

— Прекрасный выбор! — сказал Юра.

— То есть еще не выхожу, только собираюсь. В этом все и дело. Я никак не догоняю, смогу я там жить или нет. Саша мне сказала, — сказала Саша и выразительно посмотрела на Диву. Дива фыркнула, — что ты, Юра, учился в Дублине. Скажи мне честно: мы совместимы?

— Кто — мы?

— Ну, мы и ирландцы.

— На этот вопрос нет ответа.

— Почему?

— Как сказал Зигмунд Фрейд, ирландцы и непальцы — два народа, которые не поддаются психоанализу. Поэтому неизвестно, кто они. С научной точки зрения их душа — потемки.

— Ну, ты ведь жил там.

— Специфика жизни и обучения студентов за границей такова: в твоей группе три испанца, два малайца, три китайца… Еще есть индийцы, аргентинец, монгол, не говоря уже о хорватах, украинцах и поляках. И заметь — ни одного ирландца!

— А ты, Никита, как думаешь, наши культуры совместимы?

Никита нехотя ответил:

— Я не жил в Дублине. И вообще не отличаю ирландцев от англичан.

— У тех и у других красные рожи, — ввернула Дива.

— И все же. Что ты думаешь об этом?

— Если честно, мне не нравятся те, кто сваливает за границу. И потом, если сильно любишь, можно жить даже с овцой…

Повисла неловкая пауза, и в это время в открытый дворик «Гоголя» вошел настоящий размалеванный клоун. Это был совсем молодой парень с красным носом на резинке и нарисованной до ушей улыбкой. Сначала он сыграл нехитрый мотив на флейте, прошагал карикатурным строевым шагом, высоко задирая ноги, в центр двора. Все перевели на него взгляды. А он спрятал флейту в накладной оранжевый карман и раскланялся. Потом в один миг оказался перед столиком, за которым сидели молодые родители с двумя белобрысыми мальчуганами. Клоун достал три апельсина и принялся ими жонглировать. Потом подарил апельсины родителям. Отобрал у родителей и подарил детям, а родителям протянул свой котелок. Те засуетились в поисках денег и положили впопыхах какую-то крупную купюру. На это клоун и рассчитывал. Он сделал реверанс и быстро пошел прочь. Проходя мимо столика, где сидела Дива, он остановился, вынул из кармана шарик, за секунду надул его и, не говоря ни слова, вручил девушке. А Саше подмигнул и бросил через стол конфетку. С этим и убежал. Ребята рассмеялись.

— Глупо все получается, — сказала Саша задумчиво. — Все эти этнические признаки, национальные особенности… Есть просто двое… Оба — представители белой расы. Неужели нельзя хоть на минутку забыть о том, кто ты и откуда?!

— На минутку можно, на необитаемом острове. Но я лучше пойду, — сказал Никита. — У меня завтра экзамен.

— Извини, что так получилось, — сказала Саша.

— Правда, не обижайся! — добавила Дива. — Ты представить себе не можешь, какие мы хорошие.

— Неплохо бы создать такую коммуникативную среду, — изрек Юра, — когда коммуникация исключала бы возможность неверной интерпретации высказываемых концептуальных суждений.

— Глубокая мысль, — сказал Никита.

Он встал, задвинул за собой стул и вышел.

Улыбчивая официантка с тихим голосом и заправленной за ухо непослушной прядкой светлых волос наконец принесла чаю и вина. Солнечное пятно шествовало по столикам, заставляя людей прыгать со стула на стул в погоне за ускользающей прохладой тени, легкий ветерок разносил по дворику пепел из пепельниц синего стекла.

— Между прочим, ирландская выпивка — коварная штука, — сказал Юра. — Они сами говорят: пьешь как компот, а потом по тебе куры ходят. Ирландцы пьют много, но, как правило, чем больше выпьют, тем добрее становятся.

Глава 4

В это время из дверей ирландского паба «Сильверс», расположенного в прохладном подвальчике Никитского переулка, вышли двое.

Один, Шон О'Лохаси, редактор глянцевого журнала, был помоложе, с рыжим ежиком, в расклешенных вельветовых штанах. Другой — человек без определенных занятий, рано поседевший, предпочитающий называться Эд, с газетой под мышкой, распутными бегающими глазками и широким шарфом, закрученным небрежно, на манер французик-из-Бордо. Это были два друга, то есть два любовника, — короче, двое утонченных, начитанных, исправно голосующих за либеральные партии и пользующихся дорогими средствами личной гигиены мужчин. Они вышли из паба навеселе. Физиономия второго была подозрительно кислой.

— А не слишком ли до хрена ты, Шонни, оставил этому грязному бармену на чай? — спросил вдруг седой своего спутника на нерусском языке.

— Да нормально, как всегда, — удивился О'Лохаси.

— Нет уж, постой! — Седой дернул Шона за руку. — Я знать хочу, не слишком ли до хрена ты на него пялился весь вечер, твою мать!

— Ну, ты левый, — засмеялся молодой, — совсем левый!

В ответ на это ироничное замечание седовласый, с дрожащими губами, судя по всему, давно уже не на шутку рассерженный, двинул друга в морду Шон завопил. В отличие от безответных женщин, терпящих снисходительные шлепки и подзатыльники от пропахших табаком и перегаром возлюбленных, он сделал два шага вперед и с участием корпуса ответил милому другу прямым в челюсть, да так душевно, что седовласый вначале даже рухнул на теплый асфальт Тверской, а потом, легко вскочив на ноги, с разбега вписал приятеля в стеклянную витрину бутика. Стекло не дрогнуло. Драка продолжалась, пока не подъехала милицейская машина, в которую разгоряченные вискарем и отравленные ревностью друзья были водворены в своем вновь обретенном неубедительном виде: с внушительными синяками, разбитыми носами и прочими фасадными повреждениями.

Через два часа, уже в отделении, они обнимались и наперебой просили друг у друга прощения.

— Он такой грубый, но такой нежный, — говорил впоследствии Шон О'Лохаси своим друзьям. — Я его безумно люблю!

— Слушай, — сказал тот, что предпочитал называть себя Эд. — Надо позвонить Полу, чтобы он не ждал нас на ужин, пока мы сидим у копов!

— Какой Пол?! — фыркнул Шон. — Я выбил из тебя остатки мозга! Он был так пьян, когда мы уходили, что вряд ли о нас помнит.

Друзья засмеялись, насколько это позволяли разбитые губы и носы, и стали хлопать друг друга по ляжкам.