Борис Прокудин - In сайт / Out сайт, или Любовь из интернета Страница 9

Эд и Шон были соседями того самого Пола, в которого так опрометчиво влюбилась Саша. Говоря сугубо научным языком, помимо приверженности к алкоголю они привнесли в повседневную жизнь большой квартиры в Новых Черемушках стойкий дух имморализма. Когда Полу пора было уходить на работу, эти индивидуумы только ложились спать. Потом просыпались, опохмелялись и часа на три вдвоем заваливались в ванну, где только и делали, что курили марихуану и слушали Брамса. Однажды бедному Полу пришлось помыться в раковине на кухне. Вечером надушенные до омерзения Эд и Шон шли снова напиваться и, как они выражались, покорять Москву. Пол изредка присоединялся к ним в этих пьяных прогулках. «Конечно, они нарочно так ведут себя: мол, вот мы — гомосеки, дайте нам за это орден, — думал Пол. — Но ведь тоже в принципе люди». После нескольких недель такой жизни он уже не мог толком вспомнить, почему согласился делить дорогую жилплощадь именно с ними. Правда, нельзя сказать, что присутствие чужаков в квартире его сильно расстраивало: он был занят, и потом — у него была Саша, необыкновенная, ни на кого не похожая девушка.

Напивалась черемушкинская троица в «Сильверсе», неприметном ирландском пабе, обустроенном, что называется, для своих. Известность этому подвальчику с самым вкусным в Москве «Гиннессом» принесла его фирменная тишина. Никогда ни драк, ни скандалов, ни пьянства в «Сильверсе» не происходило и не происходит. Ничего даже похожего. Там царит благостная тишина, как в храме перед мессой. Такая кромешная тишина, что немногочисленным посетителям ложечкой о чашку звякнуть неловко.

Но, разумеется, тишина в благодатном месте отдохновения метущихся душ царит не круглый год. Некоторые дни, конечно, надо исключить. Исключаются, ясное дело, суббота и воскресенье, ну еще понедельник. Да, пятница, само собой. Дни праздников. А надо сказать, праздников у ирландцев много: День Святого Патрика, все матчи «Селтика», получки, разумеется. В эти дни, не покривив душой, можно утверждать, что в пабе царит толчея и неразбериха, так что зайти невозможно, крики, вопли, народу — как селедок в бочке — и сплошная английская речь.

В один из таких дней, когда Никита спасался бегством из «Гоголя», а Эд и Шон отдыхали в отделении милиции, в «Сильверсе» ирландцы (почти все лысые и краснолицые мужики) в очередной раз праздновали получку. Народу, как водится, была тьма, страшный гвалт, хохот, вентилятор под потолком усердно месил клубы табачного дыма, словно готовил никотиновое тесто.

— Что, отдыхаешь? — спросил по-русски Пол, подкатив небрежно к одной из девушек неирландской наружности, зависшей у стойки. Ее лицо утопало в каштановых кудрях, а в носу блестела сережка-змейка.

— Йес, — ответила она и заулыбалась.

— Как сама-то? — упорствовал Пол.

— Кул, — ответила незнакомка.

Пол чокнулся своим пивом с кружкой прекрасной болтушки и стал просачиваться обратно, к сослуживцам. Те громко ржали, роняя в свете ярких ламп золотые брызги слюны. Пол ослабил галстук. Ему было жарко. Он решил взять еще пива и дезертировать во второй зал, чтобы там присесть и продышаться. Он двинулся вперед, разгребая руками дым, как паутину. За столиком, на возвышении, ему удалось разглядеть одно свободное место. Когда подошел ближе, Пол увидел, что рядом со столиком, у стены, друг на друге стоят три громадных походных рюкзака. Из одного торчит черенок саперной лопатки, к другому приторочен здоровый котелок, а к третьему — зеленые ласты. Рядом стояла гитара.

— Можно я немного присесть? — спросил Пол. Ему кивнули.

— Ну, вот, — продолжил один из тех, что сгрудились за столом. — Какая-то разножопица получается, договорились ведь в Лиску, а вы теперь Кок да Кок!

— А чего там, в Лиске, небо в алмазах и золотые унитазы?

— Там блаженство сплошное! — ответил первый и поправил дреды. — Там люди оч-чень экзальтированные. С пулей в голове. Я в прошлом годе там несколько дней под простыночкой пролежал, потому как подгорел. В первое утро просыпаюсь — рычат. Думаю, кто рычит-то? Оказалось, йоги. Разлеглись по всему пляжу, приняли позу трупов и рычат.

— Там чего, одни йоги? — недоверчиво спросил лысый.

— Да нет, кучерявый, йоги, наоборот, всех там задолбали. Даже на доске объявлений у мусорки было написано: «Продаю мясо сухопарых йогов».

Парень с дредами затрясся в беззвучном смехе и с наслаждением почесал небритую щеку.

— Ну вот, короче, — продолжил он, — еще прикол. Сижу в палатке, а по пляжу ползет кекс, инопланетянин, с лотком. Причаливает это чудо ко мне, садится и показывает свое добро: «Позвольте вам представить наш товар». И давай доставать: тапок рваный на левую ногу — одна гривна, перо чайки — одна гривна, бутылка из-под колы с дыркой, использовалась как бульбулятор — одна гривна. Прогон! Я чуть не сдох, реально! Я ему квасу дал хлебнуть. А он пополз к следующей палатке. Нормально?

Пьяный и подобревший Пол смотрел на ребят выпадающим глазом и цедил свое пиво. Он ни хрена не понимал, но на всякий случай изрек себе под нос:

— Ф-а-а-ак, а я тоже был панк!

Трое друзей повернули к нему физиономии. До этого они воспринимали его как элемент интерьера, наряду с флагами «Go, Ireland», пейзажами с корабликами, светильниками-обманками, футбольными коллажами и спасательным кругом.

— Это он с нами беседует? — спросил первый.

— Вроде, но на вымершем каком-то языке.

— Эй, человек! — обратились они к Полу. — Ты сам откуда будешь?

Пол отлепил взгляд от пивной кружки и посмотрел на всех пустыми глазами.

— Прикол, — сказал тот, что с дредами. — Никогда еще американский шпион не был так близок к провалу!

— Я тоже был панк, — твердо заявил Пол. И добавил: — Пива мне!

— Сразу видно: интеллигент! — сказал лысый. — Манеры! Эй, тело, у тебя деньги есть?

— Деньги есть! — ответило тело.

Тогда немногословный, сидевший лицом к залу, подозвал девушку, высокую, вертлявую и удивительно загорелую:

— Принесите «Гиннесса» этому организму, пожалуйста. — И указал пальцем на Пола. Девушка заулыбалась, сверкнула белыми зубками и побежала к бару. Трое парней проводили взглядом ее худенькую попку, обтянутую коротенькой джинсовой юбчонкой. Потом вздохнули, почесались кто где и закурили.

— Ну, какие еще неоспоримые преимущества у твоей Лиски? — вновь подобрал нить разговора тот, которого называли кучерявым.

— Представь, под ногами песок, то есть мелкая галька, она щекочет пальцы ног. Над головой яркое солнце, ясное небо. Жуть. Дальше — чистейшее море, волны, бриз колышет тенты палаток. А-а-а! И в этих волнах и в этих палатках — прекрасные обнаженные дикарки. Как будто не было ничего: ни мировой истории, ни ядерного вооружения… С туалетом только проблема.

— Если я правильно понял, бабы там ходят голые, — сказал немногословный.

— Совершенно справедливо, — ответил первый.

— То есть на них нет совершенно никакой одежды. Извини, что переспрашиваю.

— Да ничего, я не в обиде.

— Просто иногда говорят: обнаженные, имея в виду эти хреновы купальники или какие-то пляжные тряпки. Ты понимаешь, о чем я? Кучу всякого текстильного дерьма, которое закрывает сладости…

— Поверь мне на слово, — сказал тот, что с дредами, — просто поверь на слово. Девчонки там раздеты так, что больше раздеться просто невозможно. До самого предела.

— Это романтично.

— Это охренеть как романтично! — И тот, что с дредами, закатил глаза и начал по новой:

— Никакой зелени, никакого тенька, люди просто томятся на солнце в собственном соку весь день, чтобы вечером достать траву и барабаны, курить и играть. Я там так в прошлом годе перегрелся, что неделю потом в Москве с температурой сорок лежал. Чуть на кладбище не угодил.

— Что ж, заманчиво, заманчиво, — процедил лысый.

— В начале пляжа крохотный, в три прилавка, рыночек, ну, мусорник, конечно, несколько самодельных кафешек. Обслуживающий персонал живет здесь же, в палатках. В кафешках сидят совершенно голые люди, во всяком случае девушки, конечно, топлес. Это же рай… аццкий отжиг, короче.

— Топлес — это с голыми сиськами? — уточнил немногословный.

— В точку.

— Такие кафе мне тоже почему-то нравятся.

— Я и не сомневался в твоем вкусе.

— Спасибо.

— Уверен, это именно то, что тебе надо.

— Без сомнения.

Пол вдруг вновь ненадолго оживился:

— Я тоже был панк! — И в его пьяном глазу возникла мутная слеза. — Я был панком в Дублине, знаешь! Атеперь работа, чтоб ее. Живу с голубыми, мать их.

— Это он педерастов имел в виду? — поинтересовался у товарищей немногословный.

— Их самых, — закивал тот, что с дредами.

— Ну что ты ноешь?! — сказал лысый. — Ты на себя посмотри, позор какой! Галстук напялил. Все остальное еще куда ни шло, но галстук… — Лысый обернулся к друзьям. В их глазах читалось сплошное одобрение.