Чарльз Буковски - Музыка горячей воды Страница 9

— Все ты со своим блядским ротатором, — сказал Эрик.

— Это хорошая была машина.

— Помоги мне дверь подпереть, — сказал Эрик. Они уперлись в дверь, противостоя гигантской массе. Дверь слабла. Потом донесся еще один голос:

— Эй, что тут происходит?

— Я сейчас этим хулиганам урок преподам, вот что тут происходит!

— Дверь сломаешь — вызову полицию.

— Че?

Еще один бросок на дверь — и все успокоилось. Остались только голоса.

— Меня досрочно освободили за оскорбление действием. Может, и не стоит сейчас так кипятиться.

— Ага, ты это… остынь, чтоб никого не покалечить.

— Но они мне купаться мешали.

— Есть вещи поважнее купания, мужик.

— Например, пожрать, — сказал через дверь Луи. БАМ! БАМ! БАМ! БАМ!

— Тебе чего надо? — спросил Эрик.

— Слушайте сюда, ребята! Еще хоть один звук от вас — всего один — и я зайду!

Эрик и Луи промолчали. Два толстяка удалились по лестнице.

— По-мойму, мы б их завалили, — сказал Эрик-Жирные ж неповоротливые. Легко.

— Ага, — сказал Луи. — По-моему тоже, мы б их завалили. То есть если б захотели.

— У нас пиво кончилось, — сказала Глория. — А холодненького бы не помешало. У меня совсем нервы разболтались.

— Ладно, Луи, — сказал Эрик. — Ты идешь за пивом, а я плачу.

— Нет, — ответил Луи, — идешь ты, плачу я.

— Я плачу, — сказал Эрик, — а за пивом отправим Глорию.

— Ладно, — сказал Луи.

Эрик дал Глории денег, проинструктировал, они открыли дверь и выпустили ее. В бассейне никого не было. Славное калифорнийское утречко — смог, затхло и безжизненно.

— Все ты со своим блядским ротатором, — сказал Эрик.

— Да хороший журналец, — ответил Луи. — Не хуже других.

— Наверно.

А потом они вставали и садились, садились и вставали, дожидаясь, когда же Глория вернется с холодным пивом.

Упадок и разрушение

В «Голодном алмазе» был понедельник. Внутри всего двое — Мел и бармен. Днем по понедельникам Лос-Анджелес — ебеня; даже вечером в пятницу это ебеня, но особенно — днем по понедельникам. Бармен — его звали Карл — пил втихаря у себя под стойкой, а напротив него лениво нависал над выдохшимся зеленым пивом Мел.

— Я те должен че-то сказать, — сказал Мел.

— Валяй, — ответил бармен.

— Тут это… как-то вечером мне один тип звонит — я раньше с ним работал в Акроне. Его уволили, потому что бухал, а он женился на медсестре, и теперь эта медсестра его кормит. Мне такие люди до лампочки, но сам же знаешь, какой сейчас народ — как бы виснут на тебе.

— Ну, — сказал бармен.

— В общем, они мне звонят… Слушай, плесни-ка мне еще пива, это просто моча какая-то.

— Ладно, только ты пей быстрее. Оно выдыхается через час.

— Хорошо… и говорят мне, что решили нехватку мяса — я думаю: «Какая такая нехватка мяса?» — и чтоб я приезжал. Мне делать нечего, я беру и еду. Играют «Сент-Луисские Бараны», и этот мужик, Эл зовут, включает телик, и мы садимся смотреть. Эрика — это ее так зовут, — она где-то на кухне салат делает, а я пару упаковок пива привез. Здрасьте, говорю, Эл откупоривает, там славно и тепло, духовка включена… В общем, удобно. Они, похоже, пару дней не ругались, ситуация спокойная. Эл что-то тележит про Рейгана, про безработицу, только я ему ответить не могу, мне скучно. Понимаешь, плевать мне, прогнила страна или нет, если только мне самому все удается.

— Нуда, — сказал бармен, отхлебнув под стойкой.

— В общем. Она выходит, садится с нами, пиво пьет. Эрика. Медсестра. Говорит, для всех врачей больные — как скот. Говорит, все врачи шустрят. Думают, свое не пахнет. И ей лучше бы с Элом, чем с каким-нибудь врачом из нынешних. Ну а это глупое заявление, так?

— Я-то Эла не знаю, — ответил бармен.

— Ну, мы в картишки перекидываемся, «Бараны» проигрывают, и вот через несколько партий Эл мне говорит: «Знаешь, у меня странная жена. Ей нравится, чтобы кто-то смотрел, когда мы эт-са-мое». «Нуда, — подтверждает она, — меня это стимулирует». А Эл такой: «Но так трудно заставлять кого-то смотреть. Думаешь, вроде легко, а на самом деле дьявольски трудно…» Я им ничего не отвечаю.

Прошу две карты, ставку на никель повышаю. А она карты откладывает, и Эл свои бросает, и они оба встают. Она давай по комнате пятиться, Эл за ней. «Ты блядь, — говорит, — ты блядина ебаная!» Ходит мужик передо мной и жену свою блядью обзывает. «Блядь!» — орет на нее. Загоняет ее в угол, шмяк по морде и давай кофточку с нее сдирать. Опять орет: «Ты блядь!» — и опять ей по морде, она аж на ногах не удержалась. У нее уже юбка порвана, она ногами от него отбивается и кричит… Он ее подымает, целует, потом шварк на кушетку. И давай по ней ползать — целует, одежду на ней рвет. Потом трусики содрал и заработал. И пока он этим занимается, она из-под него зырит, все ли мне видно. Видит, что я наблюдаю, — и давай извиваться, просто как змея бесноватая. В общем, постарались они на славу, кончили; она встает и уходит в ванную, а Эл — на кухню за пивом. «Спасибо, — говорит, когда опять в комнату заходит, — ты нам очень помог».

— А потом что? — спросил бармен.

— Ну, «Бараны» наконец забили, в телевизоре шум поднялся, а она выходит из ванной и идет на кухню… Эл опять про Рейгана заводит. Говорит, это все — Упадок и Разрушение Запада, как Шпенглер[15] писал. Все такие жадные, такие растленные, все прочно гниет. И вот в этом духе еще какое-то время тележит… Потом Эрика зовет нас за столик в кухне, а там уже накрыто, и мы садимся. Пахнет хорошо — жарким. А поверху — ломтики ананаса. Похоже на бедро — и я вижу там что-то вроде колена. «Эл, — говорю, — а ведь похоже на человечью ногу, если брать от колена и выше». «Нуда, — говорит Эл, — это она и есть».

— Так и сказал? — спросил бармен, нагибаясь отхлебнуть.

— Ну, — подтвердил Мел. — А когда такое слышишь, тут же прямо не знаешь, что и думать. Вот ты бы что подумал?

— Я бы подумал, — ответил бармен, — что это шутки у него такие.

— Само собой. Поэтому я ему говорю: «Отлично, отрежь-ка мне кусок получше». И Эл отрезал. Там и пюре было, и подливка, кукуруза, горячий хлеб, салат. А в салате — фаршированные оливки. Эл говорит: «Ты попробуй горчицы с мясом, острая, хорошо идет». Я мажу. Неплохое мясо… «Слушай, Эл, — говорю, — а ведь недурно. Что это?» «Ну я ж тебе говорю, Мел, — отвечает он, — это человеческая нога, бедро. От четырнадцатилетнего мальчишки — мы его на бульваре Голливуд подобрали, он стопом ехал. Позвали его к себе, накормили, он дня три-четыре посмотрел, как мы с Эрикой этим самым занимаемся, а потом нам надоело, поэтому мы его забили, выпотрошили, кишки в мусоропровод, а остальное — в морозилку. Гораздо лучше курицы, хотя вот стейку из филейной вырезки я бы не предпочел».

— Так и сказал? — опять спросил бармен, нагибаясь за выпивкой.

— Так и сказал, — ответил Мел. — Плесни-ка мне еще пива.

Бармен плеснул еще. Мел продолжал:

— Ну, я, в общем, по-прежнему думаю, что он шутит, понимаешь, поэтому говорю: «Ладно, давай я к вам в морозилку гляну». А Эл такой: «Валяй, вон там». Дверцу открывает, а в морозилке — торс, полторы ноги, две руки и голова. Все нарублено. Выглядит очень аккуратно и чистенько, но мне все равно не нравится. Голова на нас смотрит, глаза голубые открыты, а из головы язык высовывается — примерз к нижней губе… «Господи ты боже мой, Эл, — говорю тут я, — да ты же убийца — это ж невероятно, это омерзительно!» А он отвечает: «Ты уже повзрослей когда-нибудь. Людей на войне бьют миллионами, да еще и медали дают за это. Половина всего народу на земном шаре дохнет с голоду, пока мы сидим и смотрим на это по телевизору»… Точно говорю тебе, Карл, тут у меня кухонные стены перед глазами поехали — я только и вижу, что эту голову, эти руки, ногу отрубленную… Убитое, оно же все такое тихонькое, а ты думаешь, что оно просто вопить должно, я не знаю… Короче, я к кухонной раковине — и давай блевать. Долго блевал. Потом Элу говорю: я пошел отсюда. Вот ты, Карл, ты бы там остался?

— Ни за что, — ответил Карл. — Ни секунды.

— В общем, Эл встал перед дверью и говорит: «Послушай, это ж не убийство. Убийств вообще не бывает. Тебе надо одно — выломиться из тех представлений, которыми тебя нагрузили, — и ты свободный человек, свободный, понимаешь?» «Отойди на хуй от двери, Эл, — говорю, — я пошел отсюда». А он меня за рубашку хвать и давай сдирать ее с меня. Я ему по роже, а он на мне рубашку рвет. Я опять по роже, и опять, а он как будто ничего не чувствует. По телику еще «Бараны». Я только шаг от двери — ко мне жена его подбегает, хватает меня и ну целовать. Я уже не знаю, что делать. Она-то баба крепкая. И все эти медсестринские приемчики знает. Я пытаюсь ее оттолкнуть, но не могу. Она в меня ртом своим впилась — такая же чокнутая, как и Эл. Тут у меня вставать начинает, я ничего с собой поделать не могу. На рожу-то она так себе, но вот ноги, задница здоровая, да еще и платьице на ней в такую облипку, что дальше некуда. От самой разит вареным луком, язык жирный, слюнявый, но вот переоделась же в это новое платье — зеленое, — и только я его на ней задрал, вижу: комбинашка на ней кровавая. Тут меня перемкнуло совсем, я гляжу — а Эл уже хуй в кулаке держит, изготовился, значит, наблюдать… Я ее на кушетку кинул, ну и тут мы приступили. Эл над нами стоит, сопит. Ну, мы все вместе и вжарили, настоящим трио таким — и только после я встал, одежду в порядок начал приводить. Сходил в ванную, умылся, причесался, выхожу. А они оба на кушетке сидят, футбол смотрят. Эл мне пиво открыл, я сел, попил, сигарету выкурил. На том все и кончилось… Я встал потом и сказал, что я пошел. Они до свиданья оба сказали, а Эл добавил, чтоб я им в любое время звонил. Вышел я из квартиры на улицу, а там моя машина, я сел и уехал. Вот и все.