Константин Седых - Даурия Страница 104

– Худо, конечно, – сокрушенно развел руками Филинов. – Ни одного врача у нас нет. Есть на весь полк три фельдшера, взятых при мобилизации. Все трое, как на подбор, такие коновалы, что только клизмы и умеют ставить да водку днем и ночью дуть. Был у нас еще с Нерчинского Завода запас спирта, так, не поверишь, за месяц, сволочи, вылакали. Собираюсь я им зубы почистить, да все руки не доходят. Ну да ничего, доберусь еще.

– Вот уж этого я не ожидал от тебя, Никодим Ильич. От фельдфебельских замашек надо отвыкать. В Красной гвардии рукоприкладство вещь недопустимая. Применяй лучше дисциплинарные взыскания… Да, так мы, может быть, все-таки зайдем к твоим Гиппократам?

– Зайдем, зайдем. Только какие они, к черту, бюрократы, просто пьяницы, – закатился самодовольным смехом Филинов, не понявший Василия Андреевича.

Полковой околоток размещался в трех больших американских палатках из голубоватого брезента. В одной из них жили фельдшера и находились ящики с аптекой, в двух других лежали раненые и больные.

Усатый упитанный фельдшер с тройным подбородком и наголо обритой головой выбежал из ближайшей палатки навстречу начальству. Лихо отбив строевой шаг, он кинул короткопалые красные руки по швам и зычно отрекомендовался:

– Старший фельдшер Бянкин, начальник медицинской службы полка!

– Здравствуй, товарищ Бянкин, – протянул ему руку Василий Андреевич. – Разреши осмотреть твое хозяйство.

– Пожалуйста, пожалуйста, товарищ помощник командующего, – прижимая руки к груди, растаял в улыбке Бянкин. – С чего угодно будет начать осмотр?

– Предоставляем это на твое усмотрение.

– Тогда пожалуйте сюда, – показал Бянкин на палатку, из которой он только что выбежал, и посторонился, пропуская вперед Василия Андреевича и Филинова. Войдя следом за ними и бочком забежав вперед, он сказал: – Здесь находится наша аптека – святая святых, так сказать, и одновременно из-за стесненных обстоятельств – наше жилье.

Палатка была просторной и высокой. Посредине ее стоял придерживающий крышу толстый бамбуковый шест. К шесту прислонился выкрашенный белой краской столик, на котором стояли десятилинейная лампа и графин не то с водой, не то с водкой. Левую сторону палатки занимали зеленые, окованные железом сундуки с надписями на крышках: «Аптека Второго Аргунского полка». С правой – стояли три железные койки, застланные синими одеялами. На одной из коек валялась украшенная алой муаровой лентой гитара с инкрустациями на деке, на другой – рассыпанная колода китайских карт и лист бумаги с записями незаконченной «пульки».

– Как обстоит дело с медикаментами? – поинтересовался Василий Андреевич.

– Не блестяще. Проще сказать – плохо. Имеются только йод, сулема, марля и спирт, к сожалению, в весьма и весьма ограниченном количестве. А спирт мы, знаете ли, расходуем больше всего. Чтобы поковыряться у человека в ране или сделать болезненную перевязку, приходится подносить ему стакан этого испытанного средства.

Заметив ироническую улыбку Василия Андреевича и ехидный взгляд Филинова, Бянкин развел руками и в новом приступе красноречия продолжал:

– Конечно, это не идеальный выход. С высоты современной медицины это просто дичь, товарищ Улыбин. Но что нам делать, если о болеутоляющих и снотворных остается только мечтать. Я буквально десятки раз обращался с докладными по всем инстанциям, я просил, я требовал. Может быть, вы поможете, товарищ Улыбин, вырвать где-нибудь самую малую толику необходимых нам медикаментов? Я даже списочек могу составить для вас.

– Постараюсь, но многого не обещаю. Мы и так совершенно опустошили все аптеки Читы и других городов, вплоть до Иркутска. А больше достать лекарств нам неоткуда.

– Ну что же, на нет и суда нет. Разрешите следовать дальше?

Рядом в другой палатке находились раненные в последнем бою казаки. Лежали они полукругом у стен на разостланных на земле войлоках, покрытых желтыми бязевыми простынями. Подушек не было ни у кого. Их заменяли шинели и тужурки. Одеяла были из солдатского сукна. От них пахло затхлостью и неистребимым дурманящим запахом карболки. Большинство казаков были ранены легко. Тяжелых было только двое. Один из них, курчавый, с разрумянившимся от смертного жара лицом, умирал от пулевой раны в живот. С другим, положенным на широкий топчан, заменявший перевязочный стол, возились сейчас фельдшера. Они пытались извлечь у него засевший в мякоти бедра осколок бутылочной гранаты. У раненого рябое, курносое лицо было мокрым от пота.

– А-аа… А-ах, – напрягаясь всем своим крупным телом, вскрикивал он от невыносимой боли и ругался забористой казацкой руганью.

– Потерпи, Лопаткин, потерпи самую малость, – упрашивал раненого рыжий фельдшер, державший его привязанные к топчану ремнями волосатые и ширококостные руки.

– Что, плохо, брат Лопаткин? – спросил Филинов.

– Как калеными щипцами рвут. Скажи, чтобы хоть водки подали.

– А не навредишь себе?

– Ни черта. Мы привычные, – попытался улыбнуться казак и тут же дико вскрикнул: – У-ух…

– Ну, вот и все, – сказал в это время торжествующим голосом фельдшер, извлекший осколок, – вот какой иззубренный, – поддев на ланцет, показал он скрюченный в спираль осколок, на острых рваных краях которого висели волокна мяса. – Возьмешь его себе на память.

– Оставь его себе, а мне лучше выпить дай.

Фельдшер вопросительно взглянул на Бянкина, а тот в свою очередь – на Василия Андреевича. Подметив, что тот явно расположен к Лопаткину, Бянкин моментально извлек из кармана коричневых своих галифе связку ключей, отомкнул стоявший у входа желтый шкафчик и достал оттуда бутыль со спиртом. При виде бутыли сидевшие на своих постелях раненые сразу беспокойно заворочались. Бянкин налил полный стакан и поднес Лопаткину. Тот выпил стакан единым духом и удовлетворенно крякнул:

– Ну, теперь все. Теперь я спать буду. Тащите меня на постель.

– Эхма, – невольно вырвалось у одного из раненых, когда бутыль была быстро спрятана в шкафчик. – Хоть бы понюхать дали.

– Не могу, – скрестив молитвенно на груди широкие ладони, не сказал, а пропел Бянкин. – Наши ресурсы иссякают. А если вам потакать, они иссякнут сегодня же. Вы ведь готовы цистерну за раз выпить.

Когда вышли из палатки, Василий Андреевич сказал Филинову:

– Да, и народ, брат, у нас. Крепок! Такую боль вытерпеть без наркоза не всякий может. Плохо у нас обстоит дело с медицинской помощью. И ничего тут не поделаешь, если на весь фронт имеется четыре врача-хирурга. Иркутск и Чита ничем нам помочь не могут. Придется, очевидно, наших хирургов расставить по-другому. Одного из них надо прислать к вам, – обратился он к вышедшему проводить их Бянкину. – Пусть он обслуживает и ваш полк и отряд Вихрова-Петелина.

– Это будет просто благодеяние, товарищ Улыбин! – расцветая в притворной улыбке, патетически воскликнул Бянкин, хотя в душе был огорчен. С приездом хирурга его привольная жизнь должна была кончиться. Он знал по опыту, какой беспокойный и требовательный народ эти хирурги.

Василий Андреевич попрощался с ним и отправился с Филиновым в штабную палатку.

Синяя сумеречная мгла заливала степной простор. На юго-востоке вспыхивали в вершинах высоких клубящихся облаков голубовато-белые зарницы. Аргунцы уже поужинали и теперь сидели вокруг бивачных костров, занимались каждый своим делом. Одни чинили одежду или обувь, другие чистили винтовки, натачивали шашки. У одного из костров большая группа бывших фронтовиков пела песню, вынесенную из гор многострадальной Армении. Чей-то красивый сильный тенор четко и как бы играючи выговаривал каждое слово, заводил, а десятки высоких и низких голосов подхватывали взволнованно и гордо звучавший мотив еще незнакомой Василию Андреевичу песни.

По снегам в ночную поруОбходили без дорогАрарат – крутую гору,Ван – турецкий городок.

Выше туч, на древних скалах,В царстве ветров и орловТурки видели удалыхЗабайкальских казаков.

И песня «и вид живописно раскинувшихся палаток, пылающих костров и грозового неба вдали по‑необычайному взволновали Василия Андреевича. Он вспомнил все пережитое за день и неожиданно для себя удивился тому, как сложилась его судьба, какой захватывающей и значительной жизнью живет он теперь. И это наполнило его таким ощущением счастья, что он снова почувствовал в себе готовность к любым опасностям и невзгодам, чтобы оправдать доверие большевистской партии, пославшей его на трудный и ответственный пост.

– А ты, товарищ Ульгбин, сегодня ел? – вывел его из состояния задумчивости Филинов.

– Кажется, нет, – подумав, ответил он и тут же добавил: – Да, да, не ел. Последний раз подкрепился вчера вечером.

– Вот уж это никуда не годится! Так ты живо из сил вымотаешься. И неужели у тебя в животе не ноет?