Джеймс Клавелл - Король крыс Страница 11

— Минутку. Вы имеете в виду, что ничего не просите у меня за показ способа? Ведь я предложил вам сделку шестьдесят на сорок! Ведь я сказал вам, что могу заработать на сделке! — Марлоу кивнул. — Это сумасшествие, — беспомощно заключил Кинг. — Что-то не так. Я не понимаю.

— Нечего понимать, — сказал Марлоу, едва заметно улыбаясь. — Считайте, что у вас солнечный удар.

Некоторое время Кинг рассматривал его.

— Ответите вы прямо на прямой вопрос?

— Да, конечно.

— Это из-за меня, не так ли?

Слова повисли в жарком воздухе.

— Нет, — сказал Марлоу, нарушая тишину.

Оба они говорили друг другу правду.

Часом позже Питер Марлоу следил за тем, как Текс приготавливает вторую партию табака. На этот раз Текс делал это без его помощи, а Кинг кудахтал вокруг как старая курица.

— Вы уверены, что он положил достаточно сахара? — беспокойно спросил Кинг у Марлоу.

— Совершенно достаточно.

— Через какое время табак будет готов?

— Ты как считаешь, Текс?

Текс улыбнулся Марлоу и распрямился во весь свой нескладный рост, равный шести футам трем дюймам.

— Через пять, может, через шесть минут.

Марлоу встал.

— Где у вас тут «одно место»?

— Уборная? Сзади, — показал Кинг. — Но не могли бы вы потерпеть, пока Текс не кончит? Я хочу убедиться, что он все правильно сделает.

— Текс замечательно справляется, — ответил Марлоу и вышел.

Когда он вернулся, Текс снял сковородку с плитки.

— Готово, — сказал он нервно и посмотрел на Марлоу, чтобы убедиться, правильно ли он оценил готовность.

— Совершенно правильно, — сказал Марлоу, рассматривая обработанный табак.

Кинг возбужденно свернул самокрутку из рисовой бумаги. То же сделали Марлоу и Текс. Они прикурили от ронсоновской зажигалки. Снова облегченно рассмеялись. Потом наступила тишина, потому что каждый из них оценивал качество.

— Очень хороший, — решительно сказал Марлоу. — Я же говорил тебе, что это совсем просто, Текс.

Текс вздохнул с облегчением.

— Совсем неплохо, — проговорил Кинг задумчиво.

— Проклятье, что ты говоришь, — вспыхивая, сказал Текс. — Он чертовски хорош!

Марлоу и Кинг зашлись в хохоте. Они объяснили почему, и Текс тоже стал хохотать.

— Нам надо придумать название марки табака. — Кинг помолчал. — Придумал. Как насчет того, чтобы назвать табак «Три короля»? Один король в честь королевских ВВС, другой в честь Текса, техасского короля, а один — в мою честь.

— Неплохо, — сказал Текс.

— Мы откроем производство завтра утром.

— Я завтра на работах, — покачал головой Текс.

— Черт с ними. Я пошлю Дино вместо тебя.

— Не стоит. Я попрошу его сам. — Текс встал и улыбнулся Марлоу. — Рад был познакомиться с вами, сэр.

— Забудьте слово «сэр», хорошо? — сказал Марлоу.

— Конечно. Спасибо.

Марлоу проследил взглядом, как тот уходил.

— Забавно, — сказал он тихо Кингу. — Я никогда раньше не видел столько улыбок в одной хижине.

— Почему бы не улыбаться? Все могло быть гораздо хуже. Вас сбили, когда вы летали над хребтом?

— Вы имеете в виду трассу Калькутта — Чингин? Над Гималаями?

— Да. — Кинг кивнул головой в сторону коробочки для табака. — Наполните ее.

— Спасибо. Я сделаю это, если вы не против.

— Когда вы окажетесь без табака, приходите в любое время и угощайтесь.

— Благодарю вас, я так и поступлю. Вы очень добры. — Марлоу захотелось еще раз закурить, но он понимал, что курит слишком много. Если он закурит еще раз, тогда голод будет чувствоваться еще более болезненно. Лучше потерпеть. Он посмотрел на закат и дал себе слово, что не закурит раньше, чем тень сдвинется на два дюйма. — Меня совсем не сбили. Мой самолет повредили, когда был налет на Яву. Я не смог подняться. Очень обидно, — добавил он, пытаясь скрыть горечь.

— Это не так уж и плохо, — сказал Кинг. — Вы могли быть в самолете. Вы живы, а это самое главное. На чем вы летали?

— На «Харрикейне». Это одноместный истребитель. Но мой обычный самолет был «Спит» — «Спитфайер».

— Я слышал о них, но никогда не видел. Вы, ребята, наверняка, вызывали у немцев тошноту?

— Да, — мягко согласился Марлоу. — Мы уж старались.

— Вы не принимали участия в битве за Британию, не так ли? — Кинг был удивлен.

— Нет. Я получил свои крылышки в 1940-м. Как раз вовремя.

— Сколько лет вам было?

— Девятнадцать.

— Хм, глядя на вас, я уж было решил, что вам по крайней мере тридцать восемь, а не двадцать четыре!

— Да ладно, братец! — рассмеялся Марлоу. — Сколько вам лет?

— Двадцать пять. Сукин сын, — сказал Кинг. — Лучшие годы жизни, а я заперт в этой вонючей тюрьме.

— Непохоже, что вы заперты. И мне кажется, что вам совсем неплохо.

— Как ни считай, а мы все-таки под замком. Как долго это еще продлится?

— Мы заставили немцев отступать. Это представление скоро закончится.

— Вы верите в это?

Питер Марлоу пожал плечами. «Осторожно, — сказал он себе, — ты никогда не был достаточно осторожен».

— Да, я так думаю. По слухам никогда нельзя судить.

— А наша война? Как насчет нас?

Поскольку вопрос был задан другом, Марлоу говорил не опасаясь.

— Думаю, что наша война будет длиться вечность. Ну, япошек мы, конечно, разобьем, в этом я сейчас уверен. Но что касается нас, здесь? Не думаю, что мы выберемся.

— Почему?

— Ну, я не считаю, что японцы когда-нибудь сдадутся. Это означает, что нам придется высаживаться на их острова. А когда это случится, мне кажется, они нас всех здесь уберут. Если болезни не прикончат нас к тому времени.

— За каким чертом им это надо?

— Ну, я считаю, чтобы сэкономить время. Думаю, по мере того, как петля все туже станет затягиваться вокруг Японии, они начнут протягивать свои щупальца. Зачем тратить время на несколько тысяч пленных? Япошки совершенно по-иному, чем мы, относятся к жизни. А мысль о том, что наши войска находятся на их территории, сведет их с ума. — Голос Питера звучал невыразительно и спокойно. — Думаю, наша песенка спета. Надеюсь, конечно, что ошибаюсь. Но думаю, именно так и будет.

— Ну и обнадежил, сукин сын, — кисло пробормотал Кинг, и когда Марлоу рассмеялся, сказал: — Над чем, черт побери, вы смеетесь? Кажется, вы всегда смеетесь не там, где надо.

— Простите, плохая привычка.

— Давайте посидим на улице. Мухи замучили. Эй, Макс, — позвал Кинг. — Не хочешь ли прибраться?

Появился Макс и занялся уборкой, а Кинг и Марлоу легко вылезли в окно. Непосредственно под окном Кинга стояли столик и скамейка под навесом из брезента. Кинг сел на скамейку. Марлоу уселся на корточки по туземному обычаю.

— Никогда не мог так сесть, — заметил Кинг.

— Очень удобно. Я привык на Яве.

— Как это вы научились так хорошо говорить по-малайски?

— Я некоторое время жил в деревне.

— Когда?

— В 1942 году. После прекращения огня.

Кинг терпеливо ждал продолжения, но больше ничего сказано не было. Он подождал еще, потом спросил:

— Как получилось, что вы жили на Яве в деревне после прекращения огня в 1942 году, если к тому времени все были в лагере для военнопленных?

Марлоу от души рассмеялся.

— Извините. Не о чем особенно рассказывать. Мне пришлась не по вкусу мысль о лагере. На самом деле, когда война закончилась, я заблудился в джунглях и случайно набрел на эту деревню. Меня пожалели. Я прожил там месяцев шесть.

— И как там было?

— Прекрасно. Туземцы очень добры. Я был один из них. Одевался, как яванец, покрасил кожу в темный цвет, вы понимаете, глупость, конечно, потому что мой рост и глаза выдали бы меня, работал на рисовых полях.

— Вы там были в одиночестве?

Помолчав, Марлоу сказал:

— Я был там единственным европейцем, если вы это имеете в виду. — Он окинул взглядом лагерь: тусклое солнце, пробивающееся сквозь пыль и ветер, подхватывающий и крутивший вихри этой пыли. Эти вихри напомнили ему о ней.

Он посмотрел на восток, на неспокойное небо. И она была частью неба. Поднялся небольшой ветер и покачал верхушками кокосовых пальм. И она была частью ветра, пальм и облаков над ними.

Питер Марлоу отогнал эти мысли и стал следить, как за проволокой бредет корейский солдат, обливаясь потом в остывающем пекле. Форма часового была потрепанной и грязной, а фуражка такой же помятой, как и его лицо, винтовка косо висела за спиной. Он был настолько некрасив, насколько прекрасна была она.

Марлоу еще раз посмотрел наверх, оглядывая небесную даль. Только тогда он чувствовал себя свободным, свободным от замкнутого пространства, наполненного мужчинами, мужскими запахами, мужской грязью и мужскими разговорами. «Без женщин, — беспомощно думал Марлоу, — мужчины становятся лишь безжалостной пародией на человека».