Лотар-Гюнтер Буххайм - Крепость Страница 115

Танки! Сквозь шум нашего двигателя ясно различаю скрежет танковых гусениц. Шерман? Тигры? Американские или немецкие? Как далеко от нас? И в каком направлении? Меня сводит с ума эхо от руин.

Но вот и танки. Насколько можно съезжаем вправо. Скрежет и грохот гусениц заставляет воздух вибрировать. Белесые облака пыли в лунном свете. Или это игра воображения?

Когда один из танков проходит вплотную с нами, шум его становится невыносимым. Молотящие землю гусеницы движутся ужасающе близко от нас. В долю секунды рот мой полон вязкой пыли, а в животе поселился животный страх. Теперь я уже ничего не могу разобрать: все в пыли, густой, насилующий плоть и душу, несущий опасность. Если бы танкисты нас не видели, они раскатали бы нас как блин. Зараза! Мы съехали с проезжей части настолько, насколько можно было вообще – но что, если следующее чудовище, уже громыхающее невдалеке, заберет немного в нашу сторону? Не дай Бог! Мы не можем сдвинуться с места, потому что, как только стихает шум одного стального монстра, тут же раздается грохот гусениц следующего.

Я давно покинул машину и стою в стороне. Водитель тоже. Если эти чудища расплющат нашу машину, мы, по крайней мере, в ней не будем на тот момент.

И тут, наконец-то, сквозь облака пыли в зыбком свете луны, рассматриваю командира танка: немецкая форма! Никаких сомнений! Так получилось, что облака на миг приоткрыли лунный лик, словно для того, чтобы я мог получше разглядеть танкиста. Ну и картина: Верхняя часть туловища командира танка наклонно вытянута вперед! Впечатление такое, будто он состоит только из этой половины, насаженной прямо на закрытый люк башни.

Бледное в свете луны лицо на долю секунды обращается ко мне, и он тут же вскидывает руку к шлему – словно призрак!

Невольно воображаю, что этак вот мы едем, и я стою в своем виде, а танки стоят на обочине, и танкисты, вытянувшись по стойке «смирно» приветствуют меня.

О, проклятье! Раздается новый грохот. И новое громыхание и скрежет. Этот шум звучит так, словно бьется о берег приливная волна и с шумом катит тонны воды по галечным осыпям. В неверном рассеянном лунном свете все перемешано с поднятой в воздух пылью. Из-за облаков показывается луна, и предметы отбрасывают резкие, черные тени – лишь пыль от размолотых в прах развалин зданий смягчает их.

Видя эти грохочущие боевые машины, с торчащими на башнях торсами, я внезапно испытываю чувство удушья, и меня охватывает необычное воодушевление: эти выглядящие столь ужасно, тянущиеся сквозь пыль, адски шумящие колоссы – лишь игра лунного света!

Эта поездка выматывает меня: постоянно дорогу перегораживают какие-то препятствия. Скоро луна вновь прячется за густыми облаками.

Вновь какая-то деревушка выглядящая пустынно и мертво. Из-за неплотно прикрытой двери какого-то домика светится тонкая полоска света. Почти постоянно над нами слышно гудение самолетов. Вдалеке залаяла зенитка. Довольно трудно определить какая вспышка относится к зарнице, а какая к зенитным выстрелам.

К счастью начинается мелкий дождик и прибивает пыль. Навстречу катит обоз. Мы едва не врезаемся в лошадей. В следующий момент мы въезжаем в ущелье, и тут уж приходится плестись чуть не шагом: кустарники по верху ущелья отбрасывают такие дырчатые тени, что мы едем словно слепые. Мне холодно. Понимаю, что форма промокла насквозь. Чтобы не дрожать от холода, укрываю шею пальто водителя, словно удавом.

Впереди справа небо отсвечивается красным светом от далекого пожара. Мало-помалу дорога становится оживленнее. Все больше попадается обозов идущих нам навстречу. А мимо нас то и дело в обоих направлениях грохочут мотоциклы.

Бессонная ночь утомила меня. Водителю не остается ничего делать как искать место привала. Вопрос только один: где кинуть кости? В машине или каком-нибудь доме? Или в саду? Вероятнее всего противнику хорошо известно, что крестьянские дома предоставляют бошам постой. И стоит ему своими штурмовиками налететь на такие дома, слишком много дров будет наломано. Но последствия такого налета однозначно были бы, в первую очередь, против мирного населения. При этом пострадали бы французские женщины и дети. И вероятно есть еще что-то, что говорит против бомбежек этих домов: томми тоже понадобятся дома для постоя. Решаю заночевать в одном из таких домов и скоро вижу один из них.

Обстановка в доме тяжелая, но до боли знакомая: балки на потолке, грузная мебель. Жаль, если все это пойдет к черту.

Строго приказываю водителю: свет не включать, шмотки вытащить на случай налета. Как можно раньше обновить маскировку машины. Но того больше интересует, где он мог бы поесть. «У нас есть консервы?» – «Так точно, господин лейтенант!» – «Ну, так вперед!»

Сон сваливает меня. Но в какой-то момент испуганно вздрагиваю: из глубокого, без сновидений сна я, без всякого перехода, вдруг попадаю в состояние бодрствования и в следующий миг уже на ногах. Прокукарекал ли петух? Или это был сигнал горна? Вой самолетов? Это тревожное состояние действует мне на нервы.

Вижу вспышки выстрелов снаружи. Надо бы разбудить водителя да и ехать дальше. вместо этого, словно завороженный вдыхаю прохладный утренний воздух и вслушиваюсь в далекий треск выстрелов. Различаю захлебывающийся лай пулеметов. Интересно, как далеко до линии фронта? Снова ложусь в кровать, но сон не идет – а лишь смутная дрема, из которой то и дело выныриваю и куда тут же вновь погружаюсь.

Когда становится светло, вижу, что мы расположились совсем рядом с ремротой. На многих местах ремонта, уже в этом слабом предутреннем свете, под густыми кронами деревьев, как под зелеными шатрами, кипит работа у разбитых машин. Маскировка сверху отличная. Даже таким бродягам как я, трудно обнаружить эту мастерскую на открытом воздухе: лишь, когда подхожу вплотную, вижу машины укрытые под ветвями. Едва не наступаю на торчащие из-под машины ноги слесаря.

Выпив чашку кофе, разыскиваю и нахожу командира ремроты, худощавого, уже пожилого человека. «Люди гибнут как мухи! – сетует он.- Мое подразделение рассредоточено на расстоянии свыше километра». Несмотря на опасность с воздуха, он все равно разъезжает на своей машине. Со смешанным чувством принимаю его приглашение проехаться. «За рулем я поступаю так, – объясняет он мне перед поворотом под защиту густой кроны дерева, – Я глушу мотор, прислушиваюсь, чист ли воздух… Ага, гудит один подлец! Ладно, подождем немного!» Пока мы так ждем, он говорит, что в 1 Мировой войне его 4 года искала пуля, да не нашла. Ну а уж теперь-то он и подавно неуязвим для пуль. Вдруг он резко жмет на педаль газа, а через 400-500 метров резко тормозит, остановившись под деревьями. «Это шутка, – произносит комроты, – Но всегда смотри, где есть укрытие. Так, теперь послушаем. Ничего не слышно? Тогда снова вперед.»

Он мчит на такой сумасшедшей скорости, что я с трудом удерживаю вертикальное положение.

У кромки кустарника, на дворе, вплотную к какому-то сараю, лежит небрежно выровненный ряд мертвецов. Сапог на них нет, лишь ботинки на шнуровке, как у охотников. Вокруг, словно огромные, расколотые кокосовые орехи, лежат каски, обтянутые сетками. Зеленые, оливкового цвета рубахи выглядят безупречно. Саперные лопатки, фляжки, патронташи – все, что мертвецы тащили на себе – в беспорядке свалены в кучу.

Мертвые томми словно удивляются тому, что с ними случилось: едва выросли – и уже убиты. Да, понять это трудно.

Всходит солнце. Надо бы убрать этих парней с солнца. Мертвецам солнце не подходит. Так же и то, что у них всех широко открыты рты. Они, в отличие от глаз, легко открываются у мертвых. Следовало бы подвязать им подбородки лентой или бечевкой какой-нибудь. Я видел подобное один раз у мертвых шахтеров. Но для такого количества трупов понадобилось бы слишком много подвязок.

Прекрасные ботинки на шнуровке! Они гораздо практичнее кирзачей нашей фирмы. Интересно, похоронят ли мертвецов с этими ботинками? Русские так бы не поступили.

В интернате Шнееберга один ученик приклеил фото своего лежащего на катафалке отца на внутреннюю сторону дверцы шкафчика – там, где обычно у других висят фотографии подружек. Его мертвый отец остался навсегда в моей памяти. Вижу как наяву, лежащего его там – собственно говоря, даже стоящего, поскольку он был сфотографирован в гробу со стороны ступней ног сверху, так, что казалось он просто замер в гробу: миловидный, в черном костюме, а не в саване, как наш учитель английского языка Вильке. Тот выглядел довольно смешно в своем белом, отделанном вышивкой саване – особенно для меня, т.к. я прекрасно знал, что это была лишь часть савана.

Кажется, что один из мертвых томми улыбается. Резко отвожу от него взгляд. Но прежде чем это делаю, ловлю себя на мысли, как мало на этом мертвеце крови: на его рубашке-хаки лишь два черных пятна и все. У других так же: нигде ни следа красного сока жизни. Но при всем при том, огромные тучи мух. Такие же толстые, сине-желтые мухи-навозницы как на нашем друге Св;боде, после того, как мы вытащили его из Мекленбургского озера и уложили в здании местной деревенской пожарной команды. Откуда налетели эти твари, чтобы облепить лицо Св;боде?