Владимир Рынкевич - Наука умирать Страница 12

С трудом собрав оставшуюся часть полка, Корнилов сумел пересечь железную дорогу и решил расстаться с текинцами. Больной, измученный тяжёлой дорогой с документами беженца из Румынии Лариона Иванова, Корнилов прибыл в Новочеркасск 6 декабря.

Из текинского полка до Новочеркасска добрались только 40 человек. Из них всего семеро вступили в формируемую Добровольческую армию.

КУДА ИДТИ УМИРАТЬ

Ещё у родственников в Ростове, вынырнув из жуткого моря солдатского кровожадного хамства, Марков окончательно убедился, что его страны, России его предков, России, которой он служил и за которую готов был умереть, этой страны больше нет. Возродится ли она, как надеются Корнилов, Деникин и их соратники? Это знает только Бог. Его же, генерала Маркова, не оставляет предчувствие, что больше никогда не будет он читать лекции офицерам-слушателям Академии Генерального штаба. Значит, если возродится Россия, то без него, а его судьба — умереть за Россию.

Нервная напряжённость, позволявшая ему в дороге от Быхова изображать солдата-денщика, лущить семечки и материться, сменилась тяжёлым ожиданием неизвестной опасности. Ночь он провёл у родственников, но отдохнуть не удалось — они почти не спали, прислушиваясь к неожиданным выстрелам за окнами, ожидая, что к ним Вот-вот ворвутся и будут грабить, а то и уведут на расстрел. Считается, что город находится под властью донского атамана Каледина, но Совет действует почти открыто, разлагая казаков, и в любой момент может вывести на улицы озлобленных рабочих с красными флагами и провозгласить советскую власть. Мучили мысли о жене, застрявшей в Сумах, и... об Ольге из Быхова: как он мог?

Дон, атаман, казаки... Сюда стремились, как в заповедник старой России, но оказалось, что генеральский мундир и здесь недопустим. Нашёл для себя тёплую зелёную куртку военного покроя и белую высокую кавказскую папаху. Придёт время — нашьёт погоны. Может быть, даже это случится в Новочеркасске. Однако уже в утреннем поезде, забравшись в тёмный угол и притворяясь спящим, он терял остатки оптимизма, прислушиваясь к разговорам казаков:

   — Нас, было, Каледин собрал и пошёл своё: защитим родной Дон, большевики наши враги, все, как один, станем стеной!.. Столько уж мы энтого слышали ещё на фронте. А теперь опять, значит, иди воюй. За что? Красные не против нас, а против генералов...

   — Слышь? В Таганрог будто миноносец пришёл, и все на ём большевики.

   — Ты дале слушай. Как пошёл Каледин, как пошёл, а один наш казак закричал: «Чего нам слушать? Знаем! Надоели! Расходись, ребяты!» И мы все потихоньку и разошлись...

С другой стороны беседу вели степенные, бородатые:

   — Не-ет. Энта весна будет наша. Сеять сами будем, а кому охота воевать — пущай стараются.

И чуть ли не через весь вагон пролетел тонкий злобный голос:

   — А зачем генералы со всей России к нам едут? Самые главные! Чтобы обратно на войну нас гнать?..

Наверное, были и другие мнения, но высказывать их боялись.

На перроне в Новочеркасске появились некоторые проблески — офицеры и юнкера в форме. Втроём подошли к нему — поручик и двое юнкеров-константиновцев.

   — Кого-нибудь ищете, господин? — спросил офицер.

Марков покосился на юнкерские погоны с вензелем К, подмигнул и потихоньку пропел:

   — «Все математики старались, и корень вдруг изобрели...» А как дальше — забыл.

Юнкера рассмеялись и продолжили:

   — «Артиллеристы догадались. И корень в пушку запрягли...»

Прониклись уважением, узнав, что перед ними выпускник Константиновского училища 1898 года, генерал Марков.

   — Простите, что не в форме, — решил оправдаться. — Не знал, что вы будете меня встречать.

   — Правильно, что переоделись, — сказал офицер, — всё ещё неясно. Наших мало. Большевиков и в Ростове, и здесь полно. Того и гляди организуют восстание. Казаки воевать не хотят. Молодёжь за красных. Власть Каледина — не дальше Атаманского дворца. Сам Алексеев прячется, и вообще его сейчас здесь нет — уехал в Екатеринодар на совещание с Кубанским правительством. Пойдёмте, мы проводим вас в офицерское общежитие. Это на горке — Барочная, дом 2. Но наших прибавляется. Каждый день приезжают московским поездом...

Настоящий русский зимний день с красноватым солнцем, невысоким и нежарким; сверкающий купол собора; памятник Ермаку; Триумфальная арка в честь победы в Отечественной войне; казачий патруль на улицах; юнкера, строем шагающие в баню; воспетые Пушкиным голубые сугробы под синим небом — родная Россия... Нет. Не родная: трое русских генералов — оглядывающиеся, переодетые кто во что — с опаской приближались к Атаманскому дворцу. Деникин в добротной помещичьей шубе, Марков — в странной зелёной куртке и белой огромной папахе, Романовский — в шинели с погонами прапорщика.

   — Хоть одного казака завербуем в свою армию — Каледина, — сказал Марков.

   — Да, это было бы смешно, когда бы не было так реально, — ответил Романовский.

   — А как он прекрасно воевал, — напомнил Деникин. — Помните, Сергей Леонидович? Карпаты, зима 1915 года...

12-й корпус Каледина наступал на Ужгород, чтобы отбить контрнаступление противника, пытавшегося разблокировать осаждённый Перемышль. Не только пулемёты, но и метель в лицо, сугробы, обычная русская неразбериха — артиллерия бьёт по своим, а свои — это 4-я Железная бригада, где командир — Деникин, а начальник штаба — Марков.

   — Сергей Леонидович, — кричит Деникин в телефон, — прикажите прекратить огонь всей нашей артиллерии и выезжайте ко мне.

Приказ пошёл по телефонным проводам во все батареи, а та злополучная продолжала постреливать и... все по своим. Когда Марков через сугробы добрался до командного пункта Деникина, тот уже разобрался: ведёт огонь калединская батарея, назначенная в помощь бригаде Деникина. Взяли лошадей, поехали к нему на КП, километра за три. Ветер, метель, пули — все с одной стороны, с запада, — и не поймёшь, что громче свистит. Почему-то на позициях Каледина мороз сильнее, сам генерал был не в избе, не в окопе, а притулился с биноклем у глаз на склоне утёса: в атаку шёл его последний резерв. Пули то и дело с визгом врезались в камень, рассыпая в стороны мелкие осколки гранита.

   — Простите, ошиблись наши, — сказал Каледин. — Не сердитесь на нас за то, что приказами надоели. Я же вас не знал. Теперь действуйте сами. Мои тоже хорошо идут.

Перед ними лежало жуткое поле смерти. Сугробы по грудь, и убитые и раненые оставались в этом снегу, обозначая своими тёмными, неподвижно причудливыми фигурами тропы, проложенные солдатами. Переступая через них, прячась за ними, утопая в снегу, шли навстречу смерти калединцы.

   — Такое не забудешь, — сказал Марков. — Там по сугробам наступала не пехота, а спешенные кавалеристы.

   — Карпатская операция? — уточнил Романовский. — Ужгородское направление? Знаете, какие там общие потери нашей армии? Около миллиона убитых и раненых! Зато заставили капитулировать Перемышль.

Теперь, как и всегда, он говорил отвлечённо серьёзно, как боевой генерал о своей работе. Романовский слишком много знал, но в его рассуждениях о войне, потерях и прочем, если вслушаться, постоянно проскальзывало нечто критическое, даже ироническое. Подумаешь, мол, миллион солдат, зато город взяли.

   — Каледин истинный патриот, настоящий боевой генерал, — сказал Деникин. — Он командовал 8-й армией во время знаменитого Луцкого прорыва. Собственно, он его и осуществил. Его армия заняла Луцк. Брусилов, как командующий фронтом, должен был бы восхищаться своим командармом, а он его невзлюбил. Потому что Каледин командовал 8-й, бывшей его армией. И командовал лучше.

Оранжево-красное пламя пылало в окнах Атаманского дворца — праздник ни для кого. Тихо и пусто вокруг, и даже караульные у входа стоят неподвижными истуканами. Дежурный только спросил звания и фамилии и молча пропустил. В коридорах — просторная пустота. Огромный кабинет атамана Войска Донского кажется пустым, потому что рассчитан человек на полтораста, а здесь за большим столом один Каледин.

   — Всё понял, — ответил он кому-то по телефону, делая знак вошедшим занять места у стола, — берите дежурную сотню и наводите порядок. Вплоть до применения оружия. Всё. На мою ответственность.

Каледин положил трубку, безнадёжно махнул рукой.

   — Отдаю распоряжения, — с печальной улыбкой сказал он, — и знаю, что почти ничего исполнено не будет.

Большая карта Российской империи, висящая на стене, испорчена новыми разноцветными линиями, проведёнными краской: на западе — чёрная кривая линия фронта; Украина вместе с Крымом обведена жёлто-голубой; область Войска Донского — синей, такой же линией указаны границы области Войска Кубанского.

Об этих границах и заговорили. Каледин рассказал, что Екатеринодаре заседает правительство «Юго-Восточного союза» — эфемерного объединения Дона, Кубани, Терека и ещё каких-то территорий. О нём Каледин говорил с грустной иронией — туда уехал Алексеев.