Владимир Рынкевич - Наука умирать Страница 13

Об этих границах и заговорили. Каледин рассказал, что Екатеринодаре заседает правительство «Юго-Восточного союза» — эфемерного объединения Дона, Кубани, Терека и ещё каких-то территорий. О нём Каледин говорил с грустной иронией — туда уехал Алексеев.

   — Я бы поехал сам, — сказал Каледин, — если бы действительно был Донским атаманом. А мне ведь подчиняется только мой конвой. Прикажи я выступить против большевиков — ни одной сотни казаков не наберёшь. А те наседают. С севера по железной дороге Антонов-Овсеенко. С запада — Сиверс[16]. Черноморский флот прислал вше ультиматум: «признать власть Советов». К Таганрогу подошёл миноносец с отрядом большевиков-матросов. В Ростове Военно-революционный комитет действует открыто я не сегодня-завтра поднимет восстание.

   — А мы-то ехали... — вздохнул Деникин.

   — Мы ехали командовать объединёнными офицерско-казачьими войсками и вести их на большевиков, на Москву... — продолжил Романовский с иронической усмешкой.

   — Корнилов надеется создать фронт не только против большевиков, но и против немцев, — сказал Марков. — Что он скажет, когда доберётся сюда? Мы уверены, что он доберётся.

Каледин позвонил, и дежурный казак внёс на подносе графин, бокалы, яблоки, пирожки...

   — Прошу, чем Бог послал, — пригласил хозяин кабинета.

Ещё тогда, в Карпатах, Марков почувствовал неординарность этого казачьего генерала. Удивлял печально внимательный взгляд — словно Каледин думает совсем не о том, что творится вокруг, а о чём-то высоком, главном, скрывающемся за суетой действительности. Теперь Марков отчётливее видел неизбывную тоску атамана, измученного неразрешимыми вопросами. Он, русский патриот, стал вдруг во главе казачьего государства, не подчиняющегося центральному правительству, а это правительство подняло народ и гонит на Дон обозлённых, уставших от войны, отравленных большевистской пропагандой. И казаки не хотят защищаться. Многие из них тоже отравлены агитацией. Что же делать ему, атаману?

   — Что ж нам делать? — спросил Деникин. — Скажите откровенно, Алексей Максимович, можем ли мы оставаться здесь? Или наше пребывание создаст вам новые политические осложнения с войсковым правительством и революционными учреждениями?

   — На Дону приют вам обеспечен, — ответил атаман. — Но, по правде сказать, лучше было бы вам, пока не разъяснится обстановка, переждать где-нибудь на Кавказе или в кубанских станицах.

   — И Лавру Георгиевичу, когда он появится?

   — Корнилову тем более.

   — «Обстановка разъяснится », — мудро улыбаясь, объяснил Романовский, — когда большевики захватят Область Войска Донского и казаки почувствуют, что такое советская власть. Тогда они сами позовут своего атамана и скажут: «Веди нас на Москву!»

   — Если атаман доживёт, — серьёзно сказал Каледин.

Марков и Деникин решили ехать на Кубань — Каледин дал им надёжный адрес и в станице Славянской, и в самом Екатеринодаре. Уезжали из Новочеркасска вечером 26 ноября с екатеринодарским поездом, во втором классе. Ещё на подъезде к Ростову услышали рассыпчатый треск винтовочных выстрелов и уверенно неумолимый рокот пулемётов. Испуганный проводник побежал куда-то вперёд, к головным вагонам. Пассажиры — казаки, интеллигентно одетые гражданские и молчаливые странники в одеждах с чужого плеча — заволновались: «Большевистское восстание в Ростове!»

   — В самый раз едем, Антон Иванович, — усмехнулся Марков, — с поезда — на бал.

   — Опять смерть рядом, дорогой профессор. В Бердичеве нас Бог спас и молитвы наших женщин, и сейчас они молятся за нас. Моя милая невестушка, когда же я тебя увижу? И вы с Марианной Павловной вновь в разлуке...

Вернулся озабоченный проводник и объявил:

   — В связи с событиями в Ростове стоянка — одна минута. Кто желает — торопитесь. При проезде через город свет в вагонах будет погашен.

Город, охваченный ночным боем, проскочили удачно. Наблюдая в окно вспышки выстрелов, Марков пошутил:

   — Похоже на московскую масленицу. Весёлые огоньки.

   — Отойдите от окна, Сергей Леонидович, — попросил Деникин, — пуля — дура.

Деникин, по-видимому, думал, что он бравирует. Нет. Маркову давно всё равно было: жить или умереть. Ещё с Японской войны. В прошлом проблески — жизнь с детьми, с Марианной, но... это уже не повторится. Лучше умереть, чем прятаться в своей стране как преступник, едва ли не физически ощущая кровожадную ненависть одурманенной черни.

Утром, в Тихорецкой, стояли долго. Первый путь занял санитарный поезд, и Марков, побежавший по привычке за кипятком, был вынужден лезть через площадку санитарного вагона — хорошо хоть, что не под вагоном. На маслянисто-чёрном перроне толпились солдаты, казаки, бабы; шёл торг семечками, солёными арбузами, Взять бы арбузик, да чайник мешал. Дотерпеть до станицы — там угостят. Откуда-то на перроне, распугивая баб, появились пьяные солдаты в распахнутых шинелях. Один, с гармошкой, увидев красные кресты на вагонах санитарного поезда, заорал непристойные частушки, растягивая меха чуть не до земли:

Мою милку ранилиНа войне с Германией.Вместо пули... воткнули,В лазарет отправили...

Гармонист почему-то смотрел на Маркова, будто хотел сказать ему: «Никуда от нас не уедешь — вся Россия наша».

Возвращаясь с наполненным кипятком чайником и вновь пробираясь через площадку санитарного поезда, Марков столкнулся с женщиной, выходящей из вагона. Рыжие волосы повязаны белой косынкой с красным крестом, на плечи кокетливо накинута телогрейка, на лице улыбка, приглашающая к поцелуям, к ласкам, взгляд зелёных глаз, растапливающий лёд мужской твёрдости.

   — Сергей Леонидыч! Какими судьбами? Белая папаха вам к лицу.

И похохатывание, зовущее к обыкновенной радостной встрече мужчины и женщины. А для чего же ещё жить на свете?

   — Здравствуйте, Ольга Петровна. Я, знаете, вот... с чайничком. Ждут меня там, вагоне.

   — Я так рада, — не говорит, а поёт. — А то мы и не попрощались по-хорошему.

И опять посмеивается, чтобы он понял, как это «по-хорошему».

   — Такие события, вы же знаете... Еду вот в Екатеринодар и дальше.

   — В моём вагоне и поедете. У меня отдельное купе под замком. Ценные продукты и медикаменты. Медицинский спирт, — и подмигнула. — Брат у меня фершал в екатеринодарском госпитале — устроил на поезд. Второй рейс катаюсь. По правде, так у нас не раненые, а всякие. Больше дезертиры. Ну, больные... Переходите ко мне. Наш поезд раньше вашего пойдёт.

   — Нет, Ольга Петровна, — не глядя в глаза женщине, сказал генерал. — Лучшее, что мы можем сделать, — это попрощаться по-хорошему и забыть о Быхове.

   — Что это так уж и забыть? Что ж я, не человек, что ли?

   — Прощайте, Ольга Петровна.

Он осторожно, стараясь не толкнуть женщину, лучше б даже не прикасаться, обошёл её, быстро спустился из вагона на грязный снег и, не оглядываясь, побежал к своему вагону.

Женщина со злой обидой смотрела вслед, бормоча и едва не плача:

   — Генералишка несчастный! Мной гребает!.. А сам и мужик-то так себе...

Посылала вслед непристойную брань. Думала: только крикнуть тем ребятам с гармошкой, кто такой в белой папахе, — в момент шлепнут, но решила, что не стоит грех на душу брать.

В вагоне его встретил оживлённый, даже радостный Деникин, а ведь только что лежал молчаливый и угрюмый и глаза не хотел открывать.

   — Сергей Леонидович, я вас поздравляю. Проводник принёс телеграмму из Ростова: большевистское восстание подавлено. И знаете, кто навёл порядок?

   — Калединские казаки?

   — Как бы не так. Ещё вчера вернулся Алексеев, и Каледин сам просил его, чтобы наши офицеры и юнкера отвеяли Ростов. Алексеев поднял наших, и они разгромили большевиков. Так будет и во всей России.

   — Может быть, вернёмся, Антон Иванович?

   — Мы получили приказ — ждать вызова. А вернуться, Сергей Леонидович, я хочу не меньше, чем вы. Даже, наверное, больше: боюсь, что Ксения уже в Новочеркасске, просил Каледина и Романовского помочь ей, но в этой обстановке всё может быть.

Марианна с детьми тоже оказалась в Новочеркасске, помогли родственные связи: её сестра была замужем за бывшим ростовским губернатором Потоцким, который знал всё и всех. Для Марковых нашли хорошую квартиру на Ермаковском проспекте, и Сергей Леонидович приехал. Прочти как домой. Светлые комнаты с играющими детьми, Марианна в домашнем платье, не знающая, чем только ещё угодить мужу. А он...

Нет. Он не чувствовал вины перед ней. Если и был виноват, то лишь перед собой самим. Он не имел права совершать поступки, противоречащие собственным убеждениям.

Вышел на одинокую прогулку. Город изменился. На стенах расклеены объявления, приглашающие сражаться за Россию в рядах «Армии Алексеева», партизанского отряда есаула Чернецова, «Отряда Стеньки Разина» и даже в «Отряде Белого дьявола».