Кирилл Берендеев - Неизвестная война. Повести и рассказы Страница 13

Вдруг он вспомнил Финскую кампанию. Кажется, все происходило так же, или почти так. Он сидел в Киеве, разбирался в архивах, проверял бумаги, перекладывал из лотка входящих в лоток исходящих, а вечером шел читать газеты, купленные по дороге на работу. На третьей-четвертой полосе рассказывалось о боевых действиях – где-то очень далеко, в другом мире, на севере страны, за чертой, за незримой, но и нерушимой границей, шли ожесточенные, отчаянные сражения за каждый клочок земли. Авиация, дальнобойная артиллерия утюжили линию Маннергейма, потом вперед шли танки, неуверенно, постоянно застревая среди осколков бетонных глыб и искореженных «ежей», за ними двигалась пехота, пытаясь продвинуться вперед хоть на метр, вгрызаясь в каждый холм, цепляясь за каждый пенек обезглавленного дерева, под шквальным огнем неприятеля, которого, казалось, сам черт не может выбить с этой линии, выкурить из перекрытых щелей, дотов и дзотов. Там, на севере, стояли лютые сорокаградусные морозы, керосин в баках застывал, винтовки отказывались стрелять, бойцы шли в рукопашную, гранатами прокладывая себе дорогу к противнику, отбирали у него оружие понадежнее и воевали дальше уже им…

А в Киев из Москвы и Ленинграда шли копии донесений о потерях, о продвижениях, об отступлениях и контратаках. О потерях старались молчать, как вообще о боевых действиях на Карельском перешейке. Только о взятии городов и сел изредка сообщали газеты. Будто и есть эта война, и нет ее. Будто гибнут в ней тысячи ежедневно, а сухая статистика даже не хочет посчитать, объединить цифири в одно, слишком уж большое число общей беды, происходившей в праздники и будни, совершенно незамеченной обществом. Действительно, за гранью реальности. В снах безумца.

И точно такие же сны видит он сейчас, за (Керженец снова глянул на командирский «Полет») двадцать шесть, может, двадцать восемь часов до кошмара. Он не знал точного времени нападения, мог лишь предполагать, исходя из прежних войн, прежних нападений – на ту же Польшу, Голландию, Бельгию, Францию, Грецию…

Он помотал головой. Вздохнул и выдохнул. Не хочет совмещаться, упрямо не хочет. Наверное, у наркома тоже, ведь недаром Лаврентий Павлович наказал ему отправляться назад в понедельник. Через сутки после предполагаемого начала войны. Никто не хотел верить. И он не исключение.

– Тихон?

Керженец испуганно поднялся, огляделся.

– Тихон, как ты здесь оказался?

– Галина?

К нему из сгущавшихся сумерек подходила девушка, его ровесница, – нет, на два года старше, подсказала упрямая память, – волосы заплетены в тугую косу, обручем уложены на голову, светло-зеленое ситцевое платье и наброшенная на плечи кофта. Он вздрогнул и поежился. Действительно сон, иллюзия. Поднялся навстречу, все еще не смея поверить увиденному.

– Галя, как ты здесь, почему?

Подойдя, она взяла его за руку, коснулась плеча.

– Не верится, что ты тоже приехал.

– Нет, я в командировку, я… – он сбился, дыхание перехватило от одного только ее прикосновения. Будто и не было разлуки, ничего не было, и сейчас они по-прежнему в Житомире, в теплом октябре тридцать девятого, он снова уезжает «в Киев на пару недель», а она провожает до перрона. Целует на прощание в щеку и, быстрым движением смазывая след помады, выходит из вагона. – Ты-то как здесь?

– Я тут работаю. Уже год как. В чулочной артели. Я писала тебе, ты разве не получал письма? – и, помолчав, прибавила: – Вижу, что нет.

Он смутился.

– Наверное, почта… прости. Я действительно пропал в Киеве, не предупредил и…

– Так ты за этим здесь? – она улыбнулась. А вот Тихон враз вспомнил. И вздрогнув, резко схватил ее за руки.

– Тебе надо уехать. Завтра же. Ты… ты далеко отсюда живешь? Надо либо в Житомир, либо в Ровно, а оттуда в Киев, Харьков, подальше.

– Да что с тобой? Осторожнее, ты делаешь мне больно.

– Прости. И предупредить твоих. У тебя кто-то есть?

– Тихон, ну ты, действительно странный, в самом деле. Здесь только двоюродная тетка, я у нее живу, ну не койку же снимать инженеру-технологу с зарплатой в четыреста рублей, – он замолчал, разглядывая ее лицо, ни на йоту, как казалось не переменившееся за время их разлуки. И не слыша, продолжал:

Конец ознакомительного фрагмента.