Константин Седых - Даурия Страница 139

– Красная, должно быть… Ученая… На разведку посланная. Как она на нас кинется… Хорошо, что я не растерялся и ахнул ее прикладом по зубам.

– А куда же тогда летишь сломя голову?

– Так ведь это ж собака. Побежишь, ежели у нее пасть, как у борова.

Вдруг Никула рванулся из рук Каргина. Из-за ближайшего куста выбежала пестрая собака. Радостно взвизгнув, кинулась она под ноги к Никуле и стала лизать его ичиги.

– Брось ты, нечистая сила, – взвыл Никула, пиная собаку.

– Дядя Никула, – сказал в это время веселым голосом Гордя. – Ведь это твоя Жучка. Ей-богу, она.

– Чтобы ее громом разразило, – запричитал Никула.

– Эх вы, вояки! – презрительно бросил Каргин и, послав их на прежнее место, велел дожидаться смены.

Вернувшись к воротам поскотины, послал он сменить их Герасима Косых и Юду Дюкова.

Когда Герасим и Юда остались одни в кустах, Юда сразу же зашептал своему напарнику:

– Спутал нас, дядя Герасим, черт с богачами. Они свои капиталы защищают, а мы у них на поводке идем. Неладное это дело, шибко неладное. Возьми вот меня. Я Ромке Улыбину по гроб жизни обязанный, а ведь он, так и знай, в красных. Очень свободно, что мне сегодня стрелять в него придется. Как подумаю об этом, тошно делается. А тебе ведь еще должно быть хуже. Белопогонники-то твоего единоутробного брата расстреляли.

– Не расстраивай ты меня лучше, Юдка… Молчи, – сказал Герасим. Но Юда не унимался. Закрывшись от ветра воротником полушубка, привалился он вплотную к Герасиму и сыпал прерывистым шепотком:

– Ежели идут красные на Нерчинский Завод, не миновать им нас. У них, конечно, впереди люди, знающие эти места, едут. Хвати, так Ромка и едет в головном дозоре. Предупредить бы их надо было. Будь у меня конь, подался бы я к ним навстречу. Я в прошлом году присягу Советской власти давал, а теперь у нее во врагах очутился… Дядя Герасим…

– Ну чего тебе?

– А ежели взять и пешком к ним податься?

– Экий ты удалый! Далеко ли пешком-то уйдешь? Вот-вот светать станет. Да и куда идти-то? Попрешь наобум и потеряешь голову. Лежи уж лучше и помалкивай до поры до времени. Даст бог, воевать нам нынче не придется. А завтра оно видно будет, что и как. Только не проговорись смотри…

На рассвете Егор Большак сообщил Каргину, что фронтовики разошлись по домам. Каргин решил идти обезоруживать их. Оставив за себя у поскотины гвардейца Лоскутова, он с тридцатью отобранными казаками с Царской улицы отправился на нижний край.

В сизом утреннем свете, переполошив низовских собак, окружили казаки стоявшие рядом избы Лукашки Ивачева и Петра Волокова.

– Открывай! – одновременно забарабанили они прикладами в двери обеих изб. У Ивачевых открыла им сени трясущаяся с перепугу мать Лукашки.

– Лука твой дома? – спросил у нее Каргин.

– Уехал недавно.

– Куда уехал?

– А кто ж его знает куда. Распрощался с нами и уехал.

Каргин разочарованно свистнул и приказал тщательно обыскать сени, избу и подполье. Но Лукашки нигде не оказалось.

– Эх, Елисей, Елисей, – сказал тогда Архип Кустов. – Большую мы оплошку по твоей милости сделали. Надо было с вечера всю эту сволочь арестовать. Теперь они, так и знай, все к красным смотались.

Но большая часть фронтовиков осталась дома. Уехали из поселка только четыре человека: Лукашка, Симон Колесников, Гавриил Мурзин и Александр Шитиков. Остальные мирно спали дома.

Врываясь к ним в избы, дружинники грубо будили их и со злорадством спрашивали:

– Что, дождались своих, сволочи? – И принимались искать оружие. У Петра Волокова и Ивана Гагарина нашли винтовки, у троих – берданки и у остальных девяти человек – гранаты и шашки.

После обыска фронтовиков согнали в избу к Ивану Гагарину, и Картин сказал им:

– Нехорошо вы вели себя ночью, ребята. Народ арестовать вас требует. Но молите Бога за нас с Прокопом. Жалко нам с ним не столько вас, сколько ваших родителей и детей. Сами знаете, какое сейчас время. Стоит вас отправить в Нерчипский Завод, – и расхлопают вас там всех до одного за мое почтение.

Говорил он долго, все еще надеясь переубедить фронтовиков, доказать им, что казакам не по пути с большевиками. Но как ни пытался он примирить между собою своих посёльщиков, заставить их жить душа в душу, – это ему не удавалось. Он и сам чуствовал, что слова его повисают в воздухе и к ним глухи фронтовики.

V

Захватив Александровский Завод и значительно пополнив свои ряды, повстанцы простояли в нем несколько суток. У них начались разногласия по поводу дальнейших действий. Мнения на этот счет резко расходились. Наиболее горячие головы требовали идти завоевывать города и крупные железнодорожные станции. Другие считали это преждевременным и настаивали на продолжении удачно начатого рейда от села к селу, от станицы к станице, чтобы охватить восстанием все Восточное Забайкалье.

Пока продолжались эти ожесточенные споры, атаман Семенов бросил на подавление восстания крупные силы. Два кадровых казачьих полка подошли к Александровскому Заводу со стороны Даурии. После неудачного боя с ними повстанцы вынуждены были начать отход через хребты в долину Газимура. Ободренные успехом, семеновцы неотступно преследовали их, и приток свежих сил в отряд совершенно прекратился. Примкнувшие к восстанию не по убеждению, а глядя на других, стали в одиночку и группами исчезать из отряда.

Тогда Бородищев предпринял отчаянную попытку задержать наседающего противника. Сводный эскадрон численностью в сто сорок человек, в который были отобраны исключительно бывшие фронтовики, оставил он под командой курунзулайца Кузьмы Удалова в засаде на одном из хребтов. Любой ценой эскадрон должен был задержать противника хотя бы на сутки.

Кузьма Удалов, коренастый и крутогрудый казачина тридцати трех лет, был угрюм и суров с виду. В его типичном для забайкальца обличье было больше бурятских, нежели русских черт. Широколицый и скуластый, имел он вместо усов торчащие вразброс волоски. Росли эти волоски у него над краями широкого рта, полного удивительно ровных и белых зубов. Имел Кузьма привычку постоянно щипать свои усики, на людей глядеть исподлобья, словно вечно был недоволен. Разговаривал мало и нехотя. Человек он был совершенно неграмотный, но с умом и смекалкой. Бородищев полагался на него, как на самого себя.

Узнав, какие надежды возлагались на него Бородищевым, Удалов коротко ответил:

– Ладно. Сделаю, – и потребовал у него права выбрать себе взводных командиров по собственному усмотрению.

Бородищев согласился. Удалов отобрал во взводные Романа Улыбина, Семена Забережного и приискового рабочего Ивана Анисимовича Махоркина. Все трое были его товарищами по лесной коммуне. Характер и повадки каждого из них он хорошо изучил и знал, что они не подведут. Махоркин и Забережный были оба под стать друг другу – расчетливые, осторожные и, когда надо, – непреклонные. Роман же отличался в последних боях умелой инициативой, быстротой соображения и стремительностью действий. На его счету было дерзкое нападение на учебную команду в Александровском Заводе. С тридцатью бойцами взял он в плен восемьдесят шесть молодых семеновских солдат без всяких потерь со своей стороны. Нападение совершил днем, захватив команду на учебном плацу, где колола она штыками чучела, изображавшие большевиков. Роману же принадлежала первая, удачно осуществленная засада под Акатуем, во время которой был захвачен обоз с патронами.

Забирая Романа к себе, Удалов сказал ему:

– Вот что я тебе скажу, Ромка. Кусать белопогонников ты умеешь. Кусанешь разок, другой – и ходу. А теперь попробуй кусаться и насмерть стоять, где тебе будет приказано.

Для засады Удалов выбрал высокий хребет, северный склон которого был отлогим и лесистым, а южный – крутым и безлесным. На южном склоне, недалеко от перевала, торчали по обе стороны дороги глыбы камней. Между ними виднелись кустики горной таволожки и шиповника. Здесь Удалов расположил взводы Махоркина и Забережного, а взводу Романа приказал спуститься с хребта и занять там небольшую одинокую сопку справа от дороги.

– Сидите на сопке, пока белопогонники не напорются на нас. А когда напорются да побегут, подбавьте им жару от себя. Потом сломя голову подавайтесь к нам и снимайте по дороге с убитых оружие. Патронов у нас по четыре обоймы на рыло, а продержаться нам надо весь день.

Роман бысто занял сопку. Своих коней бойцы спрятали на западном ее склоне, в глубокой промоине, заросшей кривыми березками, а сами залегли среди замшелых плит вдоль гребня сопки. По дороге было от них шагов двести.

Семеновцы не заставили себя долго ждать. Через полчаса с юга, от видневшейся вдали деревни, показался их разъезд. В некотором отдалении от него шла головная сотня. Потом появились и главные силы. Между ними и сотней был интервал в полторы-две версты. В бинокль Роман видел, что это была конница численностью до двух полков. Сквозь поднятую пыль взблескивали на солнце пики и трубы духового оркестра, желтело казачье знамя.