Виктор Поротников - Митридат Страница 15

Лаодика собрала на совет тех, кому доверяла. Это были Гистан, Гергис, Мнаситей, Багофан и Дионисий.

— До каких пор мне будет угрожать вся эта свора бешеных собак! — негодовала царица. — Когда наконец угомонится вся эта жадная до власти родня моего умершего деверя! Клянусь Герой, я была слишком милостива к ним в день смерти моего мужа. Надо раздавить это осиное гнездо! Мнаситей, собирай войско.

— Позволь сказать, царица, — почтительно вставил Багофан. — В войске произошел раскол. Конница поддерживает персидскую знать Амасии, на нашей стороне лишь пехота.

— Я предупреждал, что нельзя размещать конников в окрестностях Амасии, — сказал Гергис, — но меня не послушали в свое время. Надо было разместить конные отряды здесь, на побережье.

— Возле Амасии прекрасные пастбища, — ответил гаушаке Багофан, — а чем кормить шесть тысяч лошадей на побережье — ракушками или песком?

— Кормили бы боспорским зерном, на худой конец рубленой соломой, — не растерялся Гергис: у него на любой вопрос был готов ответ.

— Боевых коней соломой не кормят, — раздраженно проговорил Багофан. — Впрочем, человеку, с трудом взбирающемуся на лошадь, это не понять. Как не понимает дельфин клекот орла.

Едва начавшуюся перепалку остановила Лаодика.

— Все это мне неинтересно и об этом говорить уже поздно, уважаемые блюстители государства. В конце концов, можно обойтись и без конницы. Все равно для штурма стен она непригодна.

— До стен Амасии еще надо дойти, — заметил Мнаситей, — а разбить конницу пешим войском да на равнине дело непростое.

— Иными словами, ты за это не возьмешься, — усмехнулась царица. — Может, мне возглавить войско?

— Зачем раздувать пожар, если его можно потушить без войны, — подал голос Дионисий. — Не проще ли показать мятежной знати Амасии живого Митридата, для вида облеченного царской властью. Пусть Сузамитра и все те, кто стоит за его спиной, убедятся в ложности слухов. Это если и не образумит их, то хотя бы смутит либо внесет раскол в их среду.

— Задумано неплохо, клянусь Зевсом, — похвалил секретаря Мнаситей.

— Это еще надо обдумать, — сказал осторожный Гергис.

— Размышлять некогда, — нетерпеливо возразила Лаодика. — Я нынче же увенчаю Митридата диадемой. Он и пойдет с войском к Амасии.

Гистан и Багофан промолчали, хотя не одобряли совет Дионисия.

Собрав всю знать Синопы, эллинов и персов, Лаодика провозгласила своего старшего сына своим соправителем, вышедшим из-под ее опеки вследствие совершеннолетия.

Когда евнухи ввели в тронный зал облаченного в пурпур Митридата, когда голову ему увенчали диадемой и возвели его на тронное место, когда вся собравшаяся знать громогласно стала приветствовать его как царя, на глаза юноше едва не набежали счастливые слезы. Сбылась его мечта — он унаследовал трон отца.

Из желания сделать сыну приятное, а также стремясь придать происходящему больше торжественности, Лаодика встала со своего места и, стоя, как и все, приветствовала Митридата.

Среди знатных женщин, выделявшихся яркостью одежд, Митридат увидел своих сестер, всех четверых.

Ниса таращила на него восхищенные глаза, держась за руку серьезной Роксаны, которая хранила подчеркнутое спокойствие, будто видела такое каждый день. Статира была одета как персианка — в широкую столу и накидку, край которой до половины закрывал ей лицо. Митридату были видны только ее жгучие глаза, подведенные сурьмой от уголков к вискам. Статира несколько раз помахала брату рукой, делая вид, что поправляет покрывало на голове.

Позади Нисы и Роксаны стояла Антиоха в дорийском пеплосе с волосами, уложенными на эллинский манер. Солнечный луч, падая сверху из окна, зажигал в ее синих глазах счастливые искорки. Лицо Антиохи, озаренное мягкой улыбкой, казалось, говорило Митридату: «Видишь, я была права. Ты стал царем! Не забывай же о той, что должна стать твоей супругой».

Потом был пир в ознаменование этого события, которое по счастливой случайности совпало с праздником Дионисий.

Эллины любили справлять этот праздник в честь Диониса, бога виноделия. В большинстве городов Эллады Дионисии праздновались два раза в год, зимой и весной. Но в некоторых эллинских государствах Дионисии справлялись четыре раза в году. Например, так было в Афинах.

Митридат, впервые узревший торжество, посвященное Дионису, был поражен разнузданной непристойностью, царящей вокруг. Ему стало понятно, почему в детстве его не допускали на этот праздник. На пиру было выпито много вина.

И если жены и сестры первых людей Синопы соблюдали приличие, а иные и вовсе удалились с пира, то захмелевшие вельможи состязались в непристойных шутках, орали песни самого неприличного содержания, хватали за ноги танцовщиц.

Гетеры, также допущенные во дворец по случаю праздника, целовались со всеми желающими, позволяли лицезреть свою наготу, а одна нагой станцевала на столе непристойный александрийский танец под рев пьяных мужских глоток.

Вечером, когда голубые сумерки окутали город, веселье переместилось на улицы и площади Синопы.

Знать смешалась с простонародьем. Все кому не лень занялись переодеваниями. Мужчины щеголяли в женских париках, женщины цепляли на лицо мочальные бороды. Кто-то рядился в сатира, кто-то изображал титана, вызывающего на поединок богов.

Толпы людей под грохот тимпанов с песнями и смехом двигались отовсюду к храму Диониса, что в предместье Синопы. Ворота города были открыты. Городские стражи пировали в башнях либо присоединялись к многотысячной процессии, которую возглавлял красивый юноша в венке из плюща, окруженный девушками в козлиных шкурах. Юноша изображал Диониса, а его спутницы — менад, исполняющих на ходу неистовые дикие танцы, сопровождавшиеся громкими возгласами: «О Диэй! О Бассарей!»

Митридат вышел из дворца, повинуясь желанию матери, которая хотела, чтобы он сопровождал ее.

— Пусть все видят нас вместе, — сказала Лаодика. — Пусть никто не усомнится в нашей привязанности друг к другу. Стражу оставим во дворце, нам некого опасаться среди такого множества людей.

Выйдя за дворцовые ворота, мать и сын смешались с толпой, похожей на бурлящий поток, в котором мелькали фригийские колпаки и грубые овчины вместо плащей. Среди шума и гама было невозможно услышать стоящего рядом человека, поэтому Лаодика притянула к себе голову сына, произнеся ему на ухо:

— Зачем нам соглядатаи? Давай скроемся от них!

Царица указала глазами на увязавшихся за ними Мнаситея и Дионисия.

Митридат молча кивнул и, взяв мать за руку, устремился напролом в скопище народа. В нем вдруг разыгрался азарт, когда он заметил, что долговязый македонец в своей широкополой шляпе-кавсии, вытянув шею, старается определить, куда неожиданно исчезли шедшие впереди царица с сыном. Митридат расслышал возглас Дионисия, который успел заметить розовый плащ царицы, и потащил спотыкающуюся о чужие ноги Лаодику в какой-то узкий переулок.

Дома в нем стояли так близко, что края черепичных кровель едва не касались друг друга. Между ними оставался узкий просвет, в который можно было увидеть бледно-синие небеса с багряным отсветом заката.

Узкая улочка вела немного под уклон, делая частые повороты. Под ноги бегущих Лаодики и Митридата то и дело попадались крутые ступеньки, вырубленные в твердом каменистом грунте. Это был склон холма, на котором стояла царская цитадель.

Митридат смело перескакивал через ступеньки, не сбавляя бега. Лаодика с визгом не отставала от него, крепко держась за его руку. Она потеряла плащ и диадему.

Беглецы свернули в другой переулок, потом в третий.

Разом остановились, прислонившись вспотевшими спинами к известняковой стене какого-то дома, еще хранившей дневное тепло. Митридат взглянул сбоку на мать.

Она шумно дышала после стремительного бега, грудь ее высоко вздымалась. Выбившиеся из прически локоны упали на лоб. На щеках полыхал румянец, отчего она выглядела гораздо моложе своих лет. Лаодика тоже повернула голову и встретилась глазами с сыном..

Какой-то миг они глядели друг на друга как заговорщики, чувствуя в происходящем некое единство мыслей и действий. Затем, повинуясь внутреннему порыву, расхохотались оба враз. Смех заразил их безудержным весельем, которое извергалось из них подобно водопаду. Возбуждение от погони сменилось радостным осознанием того, что они оставили своих преследователей в глупом положении.

Митридат-младший воспринял воцарение своего старшего брата как чудовищное предательство со стороны матери. В нем кипело негодование и против знати, позабывшей о нем, и против сестер, ходивших смотреть на торжество. Когда во дворце шумело пиршество, озлобившийся на весь белый свет юнец заперся в своей комнате и рыдал, уткнувшись в подушку. С ним был только старый слуга-фригиец, который безуспешно старался хоть чем-то развлечь своего господина.