Александр Альшевский - На заре самурайской вольницы Страница 15

Тайра Киёмори не забыл этого. Как не забыл и эпизод на охоте в те времена, когда «канцлер в рясе» Синдзэй был еще Фудзиварой Митинори из южного домы Фудзивара, известный тем, что его жена являлась кормилицей будущего императора Госиракавы. Стрела, пущенная Киёмори, вонзиласт в шею убегающей лисицы, которая то ли от боли, то ли от удара резко подпрыгивает вверх как раз перед лошадью Митинори, который, который, как выяснилось, гнался за той же лисицей. Лошадь от неожиданности встала на дыбы, Синдзэй не удержался в седле и плюхнулся на землю. Слуги помогли ему подняться и собрались подсадить на лошадь. «Постойте», промолвил Синдзэй, «кто это помешал мне?», и гневно уставился на Киёмори. Молча выслушав объяснение, Синдзэй без посторонней помощи взобрался на лошадь. Как подобает истинному аристократу, он попытался скрыть раздражение. Подведенные брови и ухоженные усики придавали некоторое изящество лицу Синдзэя. Однако в глубине его глаз стоял холод: «Так ты сын косоглазого из Исэ Хэйси?», с явной издевкой спросил он. С трудом сдерживая гнев, Киёмори выдавил из себя: «Да, я сын Тадамори, главы рода Хэйси из Исэ. Еще раз прошу извинить меня за бестактное поведение. Все произошло случайно, без какого-либо умысла, уверяю вас». Уже трогая поводья, Синдзэй повернулся к склонившему голову Киёмори и отчеканил: «Подумай, что станет со страной, если самурай перестанет уважать аристократа?».

Эти слова, а также высокомерие и презрительность, с которыми они были произнесены, надолго врезались в память Киёмори. Чувство унижения, испытанное тогда им, не покидало его все эти годы и постоянно бередило душу. Неужели я должен выполнять приказы этого человека, неужели мне мало полученного урока, не раз задавал эти вопросы самому себе Киёмори. Сомнения опустошали его, но подошло время выбора, может статься, самого важного в его жизни. И здесь нельзя ошибаться, ибо в ближайшие дни на кон будет поставлена не только его судьба, но и всего дома Хэйкэ. Колебания Киёмори не остались незамеченными и его мачехой, Икэнодзэнни, женщины острого ума и доброго сердца, к советам которой он все чаще стал прислушиваться.

Когда в небольшую молельню тихо, словно боясь нарушить ее уединения, вошел Киёмори, встал рядом с ней на колени и с шутливой улыбкой спросил: «Что на этот раз посоветует мне проницательная монахиня?», она моментально смекнула, с чем связан этот вопрос. Не отрывая глаз от фигурки Будды, со сложенными перед грудью руками она заговорила своим приятным голосом: «Послушайте, Киёмори-доно, женщину, желающую вам только добра. Высшим правителем страны является император. Именно в его руках находятся три священные регалии императорской власти, дарованные ему небом. Отец нации может повелевать подданными, лишь пользуясь авторитетом императора. Экс-император Сутоку – старший брат императора, но отнюдь не его отец, поэтому не имеет даже морального права заявлять претензии на престол вопреки воле императора Госиракавы. Сутоку и его окружение своими действиями нарушили незыблемые догматы добродетели и долга, и превратились в жалкое сборище мятежников. Вы должны выполнить долг чести и встать на защиту сына неба».

Резиденция императора в то время находилась в усадьбе Такамацудоно. Ее географическое расположение с учетом создавшейся обстановки выглядело крайне неудобным. К тому же усадьба не была рассчитана на наплыв огромного количества людей, поэтому по приглашению канцлера Тадамити император ночью переезжает в усадьбу Хигаси сандзёдоно. В паланкине рядом с ним лежали священные регалии. Фудзивара Тадамити имел полное право приглашать сюда столь именитого гостя, поскольку Госиракава особым указом восстановил главенство Тадамити в доме регентов и канцлеров. Вообще-то по давней традиции определение главы дома являлось внутренним делом Фудзивара, однако сейчас подобные церемонии выглядели неуместными.

В усадьбу начали стекаться сторонники императора – аристократы и самураи. Когда в заварившейся суматохе, среди паланкинов, карет и повозок кто-то заметил одного из сыновей Киёмори и доложил об этом Синдзэю, тот облегченно вздохнул и как-то сразу приосанился, словно гора упала с плеч. На его лице опять засияла снисходительная улыбка. Теперь он мог великодушно выслушивать запальчивые речи Минамото Ёситомо, призывающего к немедленной ночной атаке противника. Рвение Ёситомо представлялось вполне объяснимым. После разрыва с отцом ему не терпелось блеснуть перед императором, покровительство которого помогло бы ему утвердиться в качестве главы Кавати Гэндзи. А блеснуть было чем. Годы, проведенные в постоянных стычках в Канто, не прошли для него бестолку.

Столь же великодушно Синдзэй мог наблюдать за пассивностью Киёмори, который все больше отмалчивался и выглядел каким-то опустошенным. Любой понимал, в чем тут дело. Киёмори принял нелегкое решение и наверняка ощущал что-то вроде угрызения совести. Его симпатия к Сутоку, нет, скорее даже к его сыну была известна всем, но политическая воля Киёмори оказалась сильнее человеческих чувств. Впрочем, Синдзэя это не раздражало, даже наоборот. На той стороне не будет самураев Хэйкэ и это самое главное, а победить он сможет и без них.

В усадьбе Сиракава вопреки ожиданиям под знамена экс-императора Сутоку собралось не так много самураев, под тысячу, не больше. Верховодил ими Минамото Тамэёси со своими сыновьями. Была здесь и горстка беспутных монахов Кофукудзи, совершенно случайно и совершенно по другому поводу оказавшихся в столице в сей час. Тамэёси не раз сожалел, что в свое время погорячился и уступил главенство в доме Ёситомо, старшему сыну. Ему казалось лишь на время, пока забудутся буйства Тамэтомо на Кюсю. Однако Ёситомо оказался молодцом. Время даром не терял и многие вассалы Гэндзи пошли за ним. И это бы ничего, но Ёситомо удалось сблизиться с ближайшим окружением императора-инока Тобы, которое не на шутку схлестнулось по земельному вопросу с домом регентов и канцлеров. С этим домом Тамэёси связывали многолетние вассальские отношения. Бывший глава этого дома Тададзанэ не раз выручал Тамэёси, а в июне 1143 г. тот вручил мёбу Ёринаге, став и формально его вассалом. С той поры и эта дощечка, на которой тушью выведено «Минамото Тамэёси» и сама его жизнь стали принадлежать Ёринаге. Именно вассальский долг привел Тамэёси в усадьбу Сиракава, а не то, и боги тому свидетели, его и силком туда не затащили.

Старый вояка, а ему было уже за шестьдесят, прекрасно понимал, вернее, предчувствовал, чем эта заваруха должна закончиться. Синдзэй готов на все, лишь бы урезать земельные владения северного дома Фудзивара – экономический фундамент военного могущества дома регентов и канцлеров. И без большой крови здесь не обойтись. Оставалось надеяться только на небеса да прибытие подкрепления из Кофукудзи. Воины-монахи вроде бы уже в пути, но счет пошел на часы или даже минуты. Можно попробовать напасть на усадьбу Хигаси сандзёдоно прямо нынешней ночью, не медля. Такого от них не ждали – мол, без монахов они не осмелятся. Подпалить там все, да и пострелять в темноте, когда все бросятся врассыпную. Но стоило Тамэтомо лишь заикнуться об этом, в общем-то обычном деле, как Ёринага вскипел и с нескрываемой брезгливостью осадил его порыв: «Не забывай, Тамэтомо, что это будет великое сражение за императорский престол. Мужланские методы вроде твоей ночной атаки, да еще с пожарищем хороши для деревни где-нибудь на Кюсю, а здесь, в столице, им не место. Не хватало еще, чтобы ты с бревном бросился на отважных самураев, защищающих самого императора. Пусть не по праву он занял престол, но это император. Помни об этом, Тамэтомо!».

Не поздно было еще уйти на восток вместе с экс-императором Сутоку и его сыном. И уже там попытать счастья, опираясь на поддержку местных самураев, но Ёринага упорно стоял на своем. В отличие от Тамэёси он то понимал, что отступление на восток, т.е. бегство экс-императора из столицы означало бы окончательное признание своей нелегитимности. Беглецы превращались в бунтовщиков и смутьянов, и любой смерд получал право насадить на деревянное копье голову Ёринаги. И многие еще раз убедятся в незыблемости предсказанного мудрецом: «жизнь человеческая – словно утренняя роса, словно шаг быка или барана, ведомого на бойню…».

Ночью одиннадцатого июля 1156 г. колонны воинов заполнили улицы, ведущие к дворцу Китадоно в Сиракаве на восточном берегу реки Камогава. Лошади, предчувствуя в предрассветных сумерках надвигающееся сражение, перестали ржать и фыркать. Столица мира и спокойствия, где сотни лет жизнь, хотя бы чисто внешне, протекала элегантно и размеренно, оказалась на пороге большого и кровавого потрясения. Сын пошел на отца, а брат на брата. Примерно в четыре утра над рядами самураев, подступивших к стенам дворца Китадоно, проносится команда Ёситомо: «Стреляйте! Победа будет за нами. И чтобы ни один из них не ускользнул». Нападавших ждало отчаянное сопротивление. Стрелы громадного лука Тамэтомо разили всех подряд. Любой панцирь был бессилен перед ними. В резиденцию императора Госиракавы поступали тревожные донесения: противник не уступает, и разворачиваются тяжелые бои. Временами казалось, что инициатива переходит к мятежникам и они вот-вот ринутся в ответную атаку. Так бы, наверное, и произошло, если бы Ёситомо не отдал приказ в нескольких местах поджечь дворец. Деревянные строения полыхнули багряно-красными языками огня и, разгоняемое ветром пламя принялось пожирать все вокруг. Дальнейшее сопротивление стало невозможным. Среди проигравших началась паника, и они бросились в разные стороны. К восьми утра все было кончено. Император Госиракава силой подтвердил право наследования престола императора-инока Тобы.