Юзеф Крашевский - Безымянная Страница 16

Из этого разговора вышла Хела разморённая, неуверенная, побежала в свой покоик и, ходя по нему, плакала…

Странные мысли пробегали в измученной голове… из волнующейся груди вырывался неизбежный вопрос:

– Имею ли я право пожертвовать ими ради себя?

Старостина ослабила её веру в пана Тадеуша, сама она теперь припоминая последние с ним разговоры, найти в них не могла ничего, что бы связывало её будущее… Была свободной… а долг благодарности вынуждал её к самопожертвованию… Слёзы лились… по человеку, к которому чувствовала больше, чем приязнь и уважение… а эти слёзы казались преступным эгоизмом…

Сердце сопротивлялось жертве, она вспоминала эти тихие вечера, единственные в своей жизни, первые, в которых в ней заговорило чувство… эти блаженные часы беседы, эти рассказы, которые они безмолвно слушали. Каждая особенность этих минут живо возвращалась в памяти, а разорванные навеки отношения… объявляли вечную тоску и сожаление по человеку… которого теперь только… любила… Любовь её была спокойная, но несломленная; жить без него – это умереть.

Но разве она не сможет для этих дорогих существ отдать хотя бы – жизнь?

– Вернётся, – говорило её сердце.

– Кто же знает! – противостоял насмешливый голос Бетины.

После целой ночи раздумий и борьбы на следующий день Хела встала с сильным решением искать банкира Капостаса. Приближалась весна… Кто же знает, он мог прибыть и напрасно искать её!

Пани Ксаверова предоставила ей полную свободу; поэтому с утра она могла выйти в город, и выбежала, не зная ещё, каким образом будет его искать. Рассчитывала на инстинкт, на своё счастье… на Провидение.

Она не ведала ещё, что за каждым её шагом с одной стороны беспокойная старостина, с другой ревнивый генерал приказали следить… следом за ней нищий и старая женщина из-под ворот потащились якобы за милостыней… не спуская с неё глаз…

Только очутившись на улице, Хела начала размышлять, каким способом, не обращая ничьего внимания, можно разузнать о Капостасе.

Эти российские розыски в Доброхове в минуты, когда Сехновицкий должен был оттуда бежать, позволяли легко догадаться, что наименьшей неосторожностью может предать того, которого всем сердцем любила. Не имела никого знакомого, кому могла бы довериться… Инстинкт женщины вёл её в костёл, она верила в капеллана, ожидала от него понимания и снисходительности… наконец, сохранения тайны… Предчувствие предостерегало её о необходимости осторожности. С Белянской улицы машинально побежала на Медовую к Капуцинам, опустилась на колени молиться, а, увидев в конфисионале сидящего старичка с седой бородой, который никого не исповедовал, подошла к нему, целуя ему руку. Монах подумал, что она хотела встать на колени для исповеди, и указал ей место.

– Отец мой, – сказала она потихоньку, – я не готова к исповеди, но пришла как к духовнику за советом… Я очень бедная… людей боюсь… не откажите мне в отцовском слове.

Старичок мягко наклонился.

– Чего ты хочешь, дитя моё?

– О! Я очень бедная, – повторила она, – у меня бедная мать, маленькая больная сестра… Ожидаю помощи от опекуна, от человека, который должен прибыть в Варшаву… Не знаю, где его искать, как о нём спросить, хотя…

– Он дал тебе какое-нибудь указание? – спросил ксендз.

– Да, отец мой, но, зная, что человек этот был преследуем, не смею использовать указание, чтобы… чтобы не предать его.

– Очень хорошо делаешь, будь осторожной.

– Но перед тобой, отец, как на исповеди…

И Хела поведала фамилию опекуна и вместе банкира, у которого могла о нём узнать.

– Старец положил на уста палец.

– Тихо, – сказал он, тихо… достаточно! Понимаю… У Капостаса велел узнать о себе…

– Так точно, отец…

Старичок наклонился к её уху.

– Не самую лучшую тебе скажу новость… Капостаса кто-то предал… его искали в Варшаве, арестовать хотели, вынужден был бедный бежать либо сидит где-то в укрытии.

– А! Несчастная, что же я предприму! – ломая руки, воскликнула Хелена.

– Это не затянется, – прибавил капуцин, – будь спо-кой-на, вернётся он, вернётся… выплывет наверх, когда придёт пора… Но вы должны ждать до Великой Седмицы, как вам указано… И будьте в хорошем расположении духа – Бог велик!

В эти минуты с другой стороны конфесионала застучал опускающийся на колени для исповеди какой-то мужчина, Хела поцеловала руку старичка и ушла.

Несмотря на утешения монаха… её сердце обливалось кровью – она чувствовала последнюю потерянную надежду. Время шло так медленно, а бедность была такой страшной для больного ребёнка!

Шла она улицей задумчивая, погруженная в себя, прибитая, не обращая внимания на толпы, которые проплывали мимо. Яростная боль, какую она узнала, сделала её почти бессознательной; не думая, что столько людей обратили на неё взгляды, пройдя несколько шагов, она остановилась, заламывая руки, подняла голову наверх и плакала. Онемелая, прекрасная как статуя, простояла она так какое-то время, не ведая, что делалось вокруг.

Была она в эти минуты такой красивой, такой восхитительной, а её фигура выражала боль такую глубокую, что все проходящие, начиная от нищих, останавливались, смотря на неё… Вокруг, как венком, окружили её любопытные.

– Боже мой, какая она красивая! – восклицали одни.

– Но что же случилось? – говорили другие.

– Чего она так несчастна? Что это? – шептали иные.

Когда Хела, услышав эти выкрики, выходя как бы из сна, обернулась вокруг, она устыдилась, окрасилась румянцем… и спешно хотела бежать.

Какой-то господин, одетый по-французски, стоял прямо перед ней, смотрел на неё удивлённый, восхищённый, почти ошеломлённый…

Костюм и даже черты лица выдавали в нём иностранца… Он специально вышел, притянутый этим видом, из каретки, которую отправил…

Когда Хела испугалась и, пристыженная ещё больше, избегая очей и домыслов, свернула в боковые переулки, первые, какие встречала, не обращала внимания, что шаг за шагом за ней направлялся тот незнакомец. Иные прохожие погонялись глазами, покачали головами и не спеша расходились.

Незнакомец при шпаге и в парике, хотя немолодой, бежал так, не желая её потерять из глаз, что через минуту за ней, запыхавшийся, вбежал в ворота дома на Белянской улице. Только тут остановившись, он начал вытираться платком, закашлял и должен был мгновение отдохнуть.

Стоя в воротах, он преследовал ещё взором Хелу до глубины двора, следил, куда войдёт… потом поглядел на номер дома, ударил по лбу и, немного отдышавшись, направился прямо к жилищу старостиной.

Бетина, наряженная en guerre, ходила с веером по салону, ожидая рапорта служанки, которая ей должна была дать знать об экспедиции Хели, когда на её пороге появилось улыбчивое, сморщенное лицо пана Марчелло Баччиарелли, придворного художника его величество короля.

Они были друг с другом хорошо и давно знакомы. Баччиарелли три раза рисовал портрет старостины, стилизованный под старину: как пастушки, как Дианы, как королевы. Кроме того… кто же не знает, что для тех салонных историй в Лазенках самые прекрасные пани двора не колебались служить моделями… дамы, имена которых до сих пор светятся в одах станиславовских поэтов? Помимо этих желанных моделек, Баччиарелли часто нужны были и менее капризные, менее занятые и менее нетерпеливые модели… более послушные ему и готовые позировать, когда он был готов к рисованию.

Как раз в то время Бетина была во всей расцвётшей красоте (которая, как у всех итальянок, слишком долго цвести не должна была), была свободная, хотела дать узнать себя и охотно служила моделью Баччиарелли… На мгновение это её сделало чрезвычайно популярной… Отсюда завязалась дружба с художником и хорошие отношения…

С этого времени, по правде говоря, много воды утекло и стёрлось изящество, не просили её уже, чтобы позировала в образе нимфы, Дианы и Астреи… она сама не желала служить моделью второстепенной личности… Поэтому она удивилась, заметив на пороге Баччиарелли… потому что боялась, чтобы ей не предложил что-нибудь оскорбляющего воспоминания давней красоты… какого пожилого божества… либо…

– А! Моя богиня! – воскликнул с порога художник по-итальянски, потому что Бетина говорила на этом языке отлично, – я пришёл к тебе случайно… Прости! Скажи, что здесь за необыкновенная, свежая, торжественная красота скрывается в этом доме?

– Красота иная… не моя? – смеясь, спросила Бетина.

– Ты чудесна в своём роде, – вежливо прибавил придворный, – а та, та, не только, что красива как восходящее солнце… но ещё, что вещь особенная, неслыханная… так похожа…

– На кого? – спросила старостина.

– На княгиню воеводину… Когда я рисовал царицу Савскую, мне понадобился тип восточной красоты… Как раз вскоре после своей свадьбы князь воевода прибыл в столицу… было это чудо красоты!