Юзеф Крашевский - Безымянная Страница 17

– На княгиню воеводину… Когда я рисовал царицу Савскую, мне понадобился тип восточной красоты… Как раз вскоре после своей свадьбы князь воевода прибыл в столицу… было это чудо красоты!

– Другое чудо! – сказала Бетина.

– Нет, то же, послушай только, – продолжал Баччиарелли. – Этим чудом красоты была его жена. Когда я её увидел, её лицо… поклялся, что она посидит у меня хоть полчаса для царицы Савской… Но не знал, что попал на князя воеводу, ревнивого чудака, которого ничем умилостивить было нельзя. Король сам об этом его любезно попросил, а получил совсем не милый ответ.

– Наияснейший пане, – воскликнул воевода, – наши матери и бабки давали родине детей, но не художникам моделей.

Не было, для чего другой раз туда возвращаться… Однако, когда князь воевода был приглашён к королевскому столу вместе с молодой супругой, я так устроился, что, незамеченный, в верхней галерее, в белой зале, набросал это милое личико и дал его моей царице Савской… Была как две капли воды похожа, а что красота воеводины привела всех в бешенство, толпы бегали в мастерскую… Но что же! Короткое утешение… Князь воевода узнал, напал на меня, полотно шпагой выкроил, положил тысячу дукатов на стул и письмо… По письму я мог судить, что другой раз рисовать жену было небезопасно… Sono italiano… а князь также наполовину итальянец… нельзя с ним шутить.

– Но что же ты мне полчаса рассказываешь о какой-то там воеводине? – спросила Бетина.

– Потому что её красота застряла в моей памяти, – добросил художник, – а это есть живой её образ… Если бы я не знал, кто есть княгиня воеводина, особа суровых обычаев, ну… я подумал бы… Сходство есть больше, чем простое сходство, есть идентичностью… движение, лицо, выражение, фигура… Словом, это чудо! Чудо тем большее, что это, кажется, простая, бедная девушка.

Бетина прервала.

– Ты не ошибаешься, сударь, я уже знаю, о ком говоришь… Это Хела, это Хелена! Но я говорю тебе вместе с тем, что если ты не мог рисовать ту, с уверенностью и эта тебе моделью не послужит.

– Кто же она? – спросил художник.

– Это действительно бедная девочка, но гордая, боязливая и недоступная.

– Знаешь её?

– Видела несколько раз… напрасно и говорить об этом… Не обманывайся напрасно надеждой.

Старостина говорила так специально, опасаясь, чтобы заработок не вырвал из её рук жертвы; она начала рассказывать небывалые вещи, чтобы его устрашить, и убедила его так хорошо, что Баччиарелли после получасового разговора ушёл, наконец, расстроенный… убеждённый, что старался бы о том напрасно…

Он вздыхал как художник над утраченным идеалом, типом, который по памяти воссоздать не надеялся и который под его кистью так бы чудесно засиял.

В этот вечер был ужин у королевской племянницы, пани Мнишковой, небольшая кучка самого избранного общества. Баччиарелли, который как раз закончил портрет короля для хозяйки, приехал вместе с ним. Разговаривали, восхищаясь над выражением грусти и мягкой доброты, которые художник сумел придать лицу Понятовского, когда отвлечённый Баччиарелли, при виде немолодой уже, но красивой пани, великолепной фигуры, встал, как бы тронутый пружиной, и побежал к её стульчику.

Эта особа сидела грустная и задумчивая в тени, немного вмешиваясь в разговор; черты её лица, обычные, благородные, обливала постоянная мраморная бледность, словно из них уже утекла жизнь.

– Ваша светлость, – сказал потихоньку, склоняясь перед ней и целуя её красивую руку, Баччиарелли, – я хотел сегодня отомстить за себя, если не на вашей княжеской светлости, то на князе воеводе… а и то мне не удалось…

– Отомстить? За что? – спросила равнодушно княгиня.

– О! За вырванную у меня царицу Савскую…

– А! Эта старая история… Но какой же должна быть месть!

– Случайностью, чудом… я встретил сегодня на улице… простую девушку… бедную. Она стояла, погружённая в какую-то грусть, с заломанными руками. Я чуть не встал на колени перед ней на улице… Была чудесна, и так, так на вашу княжескую светлость похожа… Может, её красота не имела того блеска, каким вы тогда сияли, но черты!.. Те же самые! Выражение… я остолбенел!

Княгиня с какой-то тревогой живо обернулась к нему, напрасно пытаясь скрыть волнение. Может, она не очень была рада этому сравнению с какой-то уличной красоткой. Лёгкий румянец как облачко проскользнул по её лицу… будто бы луч заходящего солнца на стене.

– Простая девушка? – спросила она. – В каком возрасте?

– Быть может, около двадцати, – сказал Баччиарелли.

– О! И, конечно, вы за ней погнались! – воскликнула воеводина.

– Признаюсь в этой провинности, но, честно говоря, в интересе искусства она захватила меня.

– Ну? И что же оказалось?

– Что она бедная сирота, по-видимому, без отца и матери; несчастная, бедная, честная, но гордая и недоступная… Нет вероятности, чтобы хотела послужить моделью…

– Может, вы были любопытны и узнали имя этой красотки? – спросила княгиня равнодушно.

– А как же! Имя имеет красивое, как личико: Хелена…

Баччиарелли выговорил эти последние слова, опустив голову, пытаясь припомнить себе имя, и не заметил, что княгиня побледнела, закусила губы, схватила флакончик с лавандовой водой и не скоро потом успокоилась и восстановила обычное своё равнодушие.

– А! Как тут жарко! – сказала она.

– В самом деле душно, – отвечал Баччиарелли.

Была снова минутка молчания.

– И где же эта ваша красотка скрывается? – спросила неохотно воеводина.

– В очень бедном углу, на Белянской улице, в доме Попроньского, на третьем этаже сзади… Говорят, что они в страшной нужде… а что хуже…

– Что хуже? – подхватила с любопытством княгиня.

Баччиарелли нагнулся к уху.

– В этом доме живёт та славная Бетина, которую тогда выкрал племянник князя воеводы… сегодняшний пан подчаший… это опасное для молодой красотки соседство.

Княгиня ничего не отвечала.

– Она в действительности так красива? – спросила она позже, как бы из вежливости, для поддержания разговора.

– Я вовсе не преувеличиваю, чудесная красота и самое лучшее доказательство, когда с вашей княжеской светлостью я мог и смел её сравнить…

Воеводина ударила его веером по руке.

– Старый льстец, не плети же, прошу…

– Выглядит так гордо, величественно, серьёзно, имеет в себе что-то такое благородное, что само противоречие одежды с физиономией делает её интересной.

Воеводина, казалось, слушает уже менее внимательно, Баччиарелли остановился, поклонился и медленно ушёл; а вскоре потом и княгиня поднялась с канапе и потихоньку выскользнула.

Вечером этого дня одна из старых знакомых пана Папроньского, хозяина дома, в котором жила Ксаверова, пришла к нему с визитом. Было это такое давнее знакомство и так уж как-то прерванное годами, что восстановление его почти удивило пана Папроньского. Но, так как панна Бабская была некогда вместе с его женой у сестёр Визиток, а теперь жила постоянно в богатом доме и имела отношения в свете, Папроньский послал за печеньем и вышел с кофе на саксонском фарфоре. Они говорили о разных вещах, панна Бабская перешла на бедных, на долг помощи ближним и старалась выведать, не было ли в доме Папроньского какой семьи в нужде… и без помощи.

Папроньский, болтун, вспомнил о Ксаверовой. Эта особа странно заинтересовалась ей и её судьбой… и требовала от хозяина, чтобы конкретно расспросил, что там делается, и тайно её о том уведомил.

Ксаверова крайне удивилась, когда вечером того же дня в её убогое схоронение сразу вошёл нетерпеливый Папроньский. Был это приятель её мужа, сегодня её благодетель… но она его чуть ли не испугалась, предвидя, что, может, вспомнил о своей задолженности; а той она не была в состоянии ему заплатить. Заработок Хели едва ли хватал на лекарства и на её удобства; болезнь не отступала, скорее, казалось, ухудшается, а с ней росли убытки. Поэтому она приветствовала его с дрожью, села с мокрыми от слёз глазами напротив него и сначала, прежде чем он завязал разговор, сама начала извиняться за свою нерегулярность.

– Да это пустяки, – сказал Папроньский, – вы себе этим голову не забивайте. Это, конечно, тяжкие времена для реального владельца и это пригодилось, бы… но что-то также и для добрых друзей сделать иногда нужно. Я пришёл сюда не для того чтобы, упаси Боже, о чём-то припомнить, но чтобы узнать, что вы думаете? Какие имеете надежды? И всегда ли так тяжело идёт?

Бедная Ксаверова имела слёзы, не надежды, слезами ему также отвечала.

– Надежда моя в Боге и, может, в том достойном человеке, который нам на Пасху велел ждать себя. Весна приближается! Мы терпим и ждём! Кажется, что тот человек, имени которого не имею права вам поведать, думает о Хели… а я… я дрожу от одного допущения, что могу её потерять.

Хозяин расспрашивал дальше. Пани Ксаверова даже заметила, что в этом должна быть какая-то цель, догадаться о которой было трудно. Он знал историю Хели прошлых лет и её сиротства только понаслышке… теперь очень тщательно начал изучать и склонял вдову, чтобы ему её рассказывала. Не была она также тайной. Поражающая красота девушки до некоторой степени это объясняла – она пробудила заинтересованность везде, где только не показывалась.