Михаил Попов - Железный Хромец Страница 17

– Послушай, сейчас мы не станем обсуждать, по скольку тысяч дирхемов каждый из достойнейших граждан Самарканда, присутствующих здесь, должен будет внести на… чтобы в конце концов сбросить ненавистное владычество. Важно, чтобы все поняли – без этого не обойтись. Воистину, это важно. – Маулана Задэ провел руками по своей редкой бороденке.

Али Абумухсин пристально смотрел на своего ученика, как бы стараясь понять, что все-таки у того на уме.

– Но цена – это не просто кошель с монетами.

Маулана Задэ ответил пристальным взглядом на пристальный взгляд.

– А что еще?

Мулла вздохнул, он собирался с силами, он был неуверен, что стоит заводить этот разговор.

– Я слушаю с вниманием и почтением, о учитель!

– Ты пришел на нашу встречу в облачении шиитского дервиша.

Маулана Задэ в подтверждение этих слов поднял колпак, лежавший рядом с коленом.

– Но ходят слухи – я буду рад, если они окажутся злонамеренными, – что и другие дервиши, не только шиитские… проще говоря, болтают, будто ты знаешься даже с марабутами[30].

Ни для кого из гостей сказанное не было новостью, но повергло всех в оцепенение.

– Что ты скажешь на это, Маулана Задэ?

Положив треугольный колпак на место, молодой гость медленно похлопал себя ладонями по рябым щекам.

– Скажу, что Самарканд – большой город и в базарной толпе здесь можно встретить кого угодно.

Али Абумухсин усмехнулся:

– Думаю, ты сам понимаешь, что твой ответ выглядит уклончивым.

– Понимаю. И дам другой, но уже готов к тому, что и он вам покажется не слишком прямым.

– Но тем не менее говори.

– Я всем сердцем ненавижу чагатаев.

Помощник городского казначея вытащил изо рта мундштук кальяна и сказал:

– Понимаю, из этих слов следует непременный вывод: для того чтобы чагатаев прогнать, наш гость готов пойти на союз с кем угодно, даже с марабутами.

Маулана Задэ обвел присутствующих немигающим взором.

– Хоть с самим шайтаном.

– Вот разговор о цене и закончен, – прошептал верховный мераб и опять скрипнул суставами.

Туго соображающий ковровщик Джавахиддин вмешался в разговор и забормотал, пытаясь заглянуть в глаза то хозяину дома, то помощнику казначея, то верховному мерабу:

– Но ведь я слышал, что марабуты – убийцы. Все до единого. И еще я слышал, что они водили дружбу с самим Старцем Горы[31].

– Вы правы, благородный Джавахиддин, – улыбнулся Маулана Задэ, – но Старца Горы монголы давно повесили за ноги, а его ассасинов[32] рассеяли. Марабуты, весь их таинственный орден, дико ненавидят всех монголов, хоть чагатаев, хоть ордынцев, не будем же это ставить им в вину.

Абсолютное молчание было ответом на эти слова.

Глава 10

Яма (продолжение)

Пускай на тебя ополчатсявеликие мира князья,Не унывай.Пускай предадут тебя те,про кого ты сказал бы «друзья»,Не унывай.Пускай ты не видишь просветав волнах бесконечного зла,Не унывай!И даже когда ты увидишь,что смерть за тобою пришла,Не унывай!

Что может сниться человеку, лежащему на дне затхлой глиняной ямы, облепленному кровососущими паразитами и собственными испражнениями, потерявшему счет погибшим друзьям и счет дням, что может сниться такому человеку?

Тимуру снилась бабушка.

Они сидят рядом возле очага в полутемной юрте, больше никого нет. Ни рядом, ни, кажется, во всем белом свете. Бабушка медленно и тщательно сшивает кожаной ниткой два куска овчины и ведет рассказ. Голос у нее хрипловатый, мужской, но, несмотря на это, ласкающий детское сердце. Рассказ, это Тимур знает точно, касается его. Весь, от начала и до конца, посвящен ему. И это даже не рассказ, а длинное, подробное предсказание. По ходу этого рассказа о будущем Тимур то ужасается, то трепещет, то удивляется. Не может быть, чтобы именно ему досталась такая необычайная и возвышенная судьба. Да, именно она, бабушка, раньше всех, раньше шейха Шемс ад-Дин Кулара рассмотрела в своем внуке нечто необыкновенное. Раньше святого отшельника Амир Халала, раньше всех предсказателей и пророчиц.

Слушая ее, маленький Тимур дает себе слово запомнить все, что услышит, он понимает, как это важно. Он даже знает, что уже неоднократно видел этот сон, знает, что, когда просыпался, в памяти не оставалось и следа от бабушкиных предсказаний. Только хрипловатый голос и ощущение тепла и любви, исходившие от бабушки.

Получится ли в этот раз?

Мальчик Тимур закрывает глаза, чтобы сладко заснуть там, в темной юрте далекого детства. Эмир Тимур открыл их, чтобы, посмотрев вверх, увидеть над собой висящую в воздухе змею. Он среагировал мгновенно, вскочил на четвереньки и крикнул:

– Не спать!

Остальные приходили в себя медленно.

– Не спать, не спать! – кричал эмир, внимательно следя за тем, как истязатели, собравшиеся там, наверху, выдвигают шест с извивающейся на нем змеей. Гюрза? Эфа? Гадюка? Им мало тарантулов и каракуртов, теперь они решили перейти с яда насекомых на змеиный яд!

И что они там еще бормочут наверху?

Над краем ямы появилось несколько голов, и все вместе они истошно шептали:

– Тише, тише!

Шест со змеей на конце стал опускаться в глубь ямы. Проснувшиеся арестанты повскакивали со своих мест и встали, прижавшись спинами к глиняным стенам.

Тимур внимательно следил за шестом и первый отметил, что змея не шевелится. Они что, решили забрасывать яму дохлыми змеями? И сразу вслед за этой мыслью его кольнула догадка – это не змея.

А сверху продолжали ползти голоса:

– Тише, тише!

«Так это карачак», – удивленно и неуверенно подумал Тимур. Так называлось специальное тюремное устройство по добыванию из ямы заключенных, которые сами не в состоянии двигаться.

– Что вам надо? – негромко, но отчетливо спросил торчащие наверху головы Тимур.

– Опоясывайтесь, господин, опоясывайтесь! – последовал ответ.

Вскоре все семеро пленников, облаченные после купания в чистые халаты, ели чечевичную кашу с бараниной и запивали горячим чаем.

Хозяин юрты, небезызвестный Мубарек-бек, сидел во главе стола, но сам ничего не ел, а лишь посасывал мундштук кальяна. Ему было лет пятьдесят, у него был вид бывалого и даже свирепого человека. Красавцем его трудно было назвать – два рваных шрама, один на лбу, другой на щеке, обезобразили его лицо. Но не душу, о чем свидетельствовало то, что он был способен помнить сделанное ему добро.

Свойственно было ему и великодушие. Благодарность он испытывал только лишь по отношению к эмиру Хуссейну, а от ужасающего сидения в тюремной яме спас всех, кто там находился. Если освобождение Хуссейна Али-бек мог понять и отчасти простить, то вызволением из неволи Тимура Мубарек-бек навлекал на себя не только бешеный гнев хозяина селения Махан, но и, возможно, месть всесильного чагатайского царевича.

Когда первый голод был утолен и недавние пленники осоловело развалились на чистых кошмах, Тимур задал великодушному спасителю мучивший его вопрос.

– Спрашиваешь, зачем я это сделал? – спокойно переспросил Мубарек-бек.

Лежавший рядом эмир Хуссейн удовлетворенно похлопал себя по вздувшемуся животу и засмеялся:

– Добро, надо делать добро, брат мой названый! Добро сделанное всегда к человеку возвращается.

Хозяин юрты провел черным пальцем по шраму, рассекавшему щеку, а потом по второму, рассекавшему лоб.

– Не ищи объяснений глубоких и таинственных, такие поиски не рождают ничего, кроме недоверия.

Разумными показались Тимуру слова Мубарек-бека, и он в знак понимания и согласия склонил голову.

– Вы – враги Али-бека, Али-бек – мой враг, значит, вы – мои друзья. А иметь возможность выручить друзей из беды и не сделать этого… – Мубарек-бек сделал движение рукой, заканчивающее мысль. Потом он продолжил говорить. – Позволь мне дать тебе совет, – обратился он к Тимуру.

– Выслушаю со вниманием.

– Ты молод, но уже недоверчив. Прирастая годами, удержись от того, чтобы прирастать недоверием.

– Благодарю тебя, Мубарек-бек, и за спасение, и за совет. Скажу еще вот что: сегодня мой дом – седло моего коня, но настанет время – и мой дом станет велик, и ты должен знать, что в этом доме ты будешь первый гость.

Пожилой туркмен совершенно серьезно кивнул в знак согласия. Он и не подумал отнестись к самоуверенной речи молодого степняка как к пустой похвальбе.

Через два дня, когда пленники Али-бека несколько окрепли, Хуссейн и Тимур решили, что пора покинуть гостеприимный кров Мубарек-бека по крайней мере для того, чтобы не навлечь на него гнев Ильяс-Ходжи и самим не подвергаться лишней опасности быть захваченными людьми царевича. Спаситель честно им сказал, что, если перед его становищем появится чагатайская конница, он не сможет их защитить и вынужден будет выдать.