Алексей Салмин - Буря на Волге Страница 17

Пронин проводил попа до пролетки, торопливо сунул ему красненькую в руку и, получив благословение, чмокнул слюнявыми губами жирный кулак с крепко зажатой кредиткой и быстро вернулся на пароход. Баскаков с Поповым выдернули чалку и трап, и Волга огласилась грубо шипящим свистком.

Пароход ушел, а мужики с берем все еще не уходили. Начались суждения, догадки, разные толки пошли насчет пронинского парохода. Одни говорили, что на трудовую копеечку справленный пароход, другие смотрели глубже...

— Вот оно как, ишь ты! А ведь и сейчас в лаптях ходит, — в недоумении развел руками Бондарев, обращаясь к Чернову, который, задумавшись, молча пощипывал свой пухлый подбородок.

— Где же он, в самом деле, сухой дьявол, сумел столько денег хапнуть? А ведь, пожалуй, тыщев сотню отвалил?.. Вот тебе на, ты гляди-ка... — не унимаясь, твердил озадаченный Бондарев.

Но сомнения потихоньку начали рассеиваться. Точно густой туман легким ветерком сдувало с глаз мужиков. К берегу подплыл в лодке рыбак, Савелий Тихонович Торошин, он только что сдал рыбу Куреневу и направлялся в трактир к Чуркову. По пути завернул к мужикам:

— Мир вам! Чего, добрые люди, собрались? Али праздник сегодня, а в колокола-то будто не звонили.

— Праздник-то не совсем праздник... Пронина поздравляли, — ответил, заикаясь, Бондарев.

— С чем это? — осведомился Тарашка.

— А разве не видел — пароход ушел?

— Вон чего, нашими недомерками целый пароход нахамил.

— Как недомерками? — спросили враз несколько голосов.

— Рыбаки-то знают, как...

— Ну, нет, брат, Савелий Тихоныч, на наших недомерках пароход не построишь, это брось. Тут другое заложено, я-то уже знаю... — горячо заговорил Алонзов, бывший батрак Пронина (теперь он работал грузчиком у Байкова). — Ты помнишь, он купил триста десятин земли у княгини Гагариной, да такой же участок лесу, а через две недели махнул весь лес на разработку Байкову... Сколько он там денег отхватил!.. Я не один год работал на Пронина, знаю... Мы нашими горбами ему выстроили пароход. А вы кричите: на трудовую копеечку. Подите вон ребятишкам рассказывайте...

ЧАСТЬ II

Глава первая

После ночного улова Чилим возвратился с дальнего плеса к пристаням, где стояла куреневская прорезь. Приткнув лодку к рыбнице, он крикнул:

— Сергей Данилыч!

Но из будки никто не отозвался, на двери он увидел замок.

— Куда его затащила нечистая сила? — проворчал он, оглядываясь на берег. — Скорее бы сдать да на отдых ехать.

Вскоре хозяин вышел из чурковского трактира с бывшим своим компаньоном Прониным. Они, весело разговаривая, спускались с крутояра к рыбнице.

— Знаешь чего, Данилыч, ты мне по старой памяти покрупнее стерлядок дай! Матрена Севастьяновна давеча как раз поминала... А кто этот молодец на прорези тебя ждет? — пристально разглядывая Василия, спросил Пронин.

— Помните Чилима, что по вашей милости на каторгу пошел? Это его сынок.

— Не по моей, скажи, а по своей милости, работал бы честно, как другие, тогда б не пошел, — возразил Пронин.— Ай-ай, здорово вырос...

«Жаль, отец-то промахнулся, тебя, сухой черт, веслом огреть надо бы...» — думал Чилим, глядя исподлобья на Пронина.

Чилим был весь в отца: высок ростом, широкоплеч, с черными, слегка вьющимися густыми волосами. Большие синие глаза смотрели задумчиво и строго. Над верхней губой появился пушок. А загар почти не сходил со смуглого цыганского лица. От всей его здоровой фигуры так и веяло бурлацкой жизнью Волги.

У Чилима не было ни лодки, ни снастей, но Куренев, пригласивший его на работу, был опытным хозяином. Он снабдил работника рыболовными принадлежностями, по договору, в счет будущих уловов.

Нелегко жилось Чилиму и у нового хозяина. Нужда не переставала следовать за ним и с каждым днем все сильнее подхлестывала его. Когда рыба не шла, в такие ночи он перевозил охотников либо тетевских мужиков с луком на базар.

Так и перебивался с хлеба на воду.

Распрощавшись с Прониным, Куренев позвал Чилима.

— Ну как, Васек! Есть рыбка? Ночь-то куда хороша была, а рыбы ты все таки маловато наловил.

— Луна-шельма всю ночь светит, ни единой тучки на небе, рыба, как шальная, шарахается в стрежень...

— Н-ну... — раздувая широкие ноздри, сопел хозяин. — А случайно в буфет не шарахается?

— В какой?

— Поди-ка, не знаешь. Куда с масленщиком прошлый раз ходил. Не дело ты задумал по буфетам таскаться... А знаешь ли, кто этот Ланцов? Вот, помяни мое слово, заведет он тебя в болото... Вот видишь, чего ты наловил, на семь гривен и то не тянет, — ворчал хозяин, подвешивая круглую сетку с трепещущей рыбой на крючок коромысла весов.

— Сергей Данилыч! A вот эту вы тоже считали? показал на пятифунтовую гирю Чилим.

— Ну, эту! Ну что, и с этой только на рубль, — хозяин скосил глаза на Чилима, быстро швыряя гири о весов. — А ты не знаешь, сколько мне должен?

— Знаю, — угрюмо сказал Чилим и начал отчаливать лодку.

Солнце уже высоко поднялось в синеву и ласково скользило косыми лучами по гладкой голубой поверхности.

Чилим привычно оттолкнулся от хозяйской рыбницы и, склонив голову, поехал к конторке, куда подходил пронинский пароход. «Подожду, может быть, будут пассажиры на ту сторону», — думал он, глядя на мостки, по которым сходили пестрой вереницей пассажиры,

— Позволь, позволь! Живой груз несу! — услышал Чилим знакомый голос грузчика Мошкова. Обгоняя пассажиров, он тащил на подушке теньковского богача Курочкина, который сидел, как в седле, уцепившись за ремни подушки. Задрав высоко голову и кривя рожу в пьяной улыбке, он кричал:

— К тарантасу, к тарантасу тащи!

— Крючком-то, крючком! Прихвати груз! — шутили пассажиры вслед Мошкову.

Пассажиры сошли с парохода, но охотников на ту сторону не было. Поплевав на ладони, Чилим быстро поехал к своей деревне, обгоняя идущих по берегу пассажиров. Две барышни с дорожными маленькими чемоданчиками с завистью посмотрели на быстро проскользнувшую мимо лодку и молодого загорелого парня.

— Наловил, что ли, немножко? — спросила мать вернувшегося Чилима.

— Маловато, мама, да и за то хозяин деньги не отдал. Ты сходи-ка получи с него, правда — он там за снасти вычтет, но все равно сколько-нибудь придется.

— И себе ни одной не принес?

— Нет. Где там, и то хозяин ругает, мало, говорит, ловишь. Воровать что ли для него, если она не попадает. Луна все дело портит, ночь, как день.

— Ох, горюшко, горюшко, — причитала мать, часто мигая слезившимися глазами. — Ну, ладно, Васенька, ложись отдохни, наверное, всю ночь не спал. А потом дровишек нарубишь. А я схожу да, может быть, по пути зайду мучки куплю, завтра хоть преснушек напеку.

— Ладно! — укладываясь в низеньких сенцах, сладко зевнул Чилим и закрыл парусом лицо от назойливых мух.

Июльское солнце, припекая жаркими лучами почерневшую крышу, разморило Чилима.

— Ух, жарища, — проснувшись и потягиваясь, произнес Чилим. Долго умывался холодной родниковой водой и, теребя спутанные волосы, заглянул в маленькое зеркальце:

— Эх, и почернел же я, как сапог. Чешусь тут, а мать велела дров нарубить. Топор-то весь иззубрили, как серп.

Подошла старуха, заглядывая через низенькие в три доски воротца.

— Парень!

— Что, бабушка?

— Подь-ка сюда! — поманила рукой старуха. — Рыбаки у вас есть в деревне?

— Сколько угодно, бабушка! Вот я тоже рыбак! — гордо произнес он.

— Чай, вы мелочишку какую-нибудь ловите, ершей?

— Всяко бывает, бабуся! Иногда и крупная попадает, тоже берем... Все тащим, что попадет.

— Со мной барышни приехали, напротив в домишке живем.

— А мне что за забота, пусть на здоровье живут.

- Вот им-то и надо рыбы. Наловил бы свеженькой-то на ушку? Не так, конечно, мы уплотим, и хорошо уплотим...

— Вот чего, бабуся, сегодня в ночь собираюсь, если наловлю, завтра утром продам. Приходите, деньги-то такие же?

— Такие же, батюшка! Самые настоящие... У нас их много... Не считая двух каменных домов, железной лавки, еще и в банке лежит полтора мильена!

«Ну, пошла молоть, как сайдашева мельница», — подумал Чилим.

— Наверное, чай, хвастаешь? — улыбаясь, спросил он.

— Нет, что ты, милый! Зачем я буду хвастать на старости лет.

-- Мне-то все равно, бабуся, ври, коли пришла охота. Только у нас-то вот беда: ни в горшке, ни в банке и ни грошика за душой...

— Знамо, чай, так, — заключила старуха. — Ну, значит поедете?

— Обязательно, бабушка! Потому завтра, говорят, праздник, а у нас и хлеба-то нет.

— А как вы живете?

— Вот так и живем! День едим, два глядим, а три с голоду умрем.

— Да ведь этак и совсем умереть можно.

— Можно, да неохота, бабуся.