Алексей Салмин - Буря на Волге Страница 18

— Можно, да неохота, бабуся.

— Ну вот рыбки продадите и денежки будут.

- Ее наловить еще надо, а она не очень-то желает попадать.

— Так ты, батюшка, не забудь оставить свеженькой-то на ушку? — стучала вставными челюстями старуха.

А из окон маленького домика, расположенного напротив Чилимовой избушки, лилась приятная незнакомая песенка.

— Ловко поют, весело им, видимо, понравилось в нашей деревне, — рассуждал Чилим, разрубая корягу, привезенную с Волги...

Надвигался вечер. Огромное багрово-красное солнце скатилось за гору. Чилим снял с плетня высохшую сеть и, свертывая ее, взглянул через пустырь на Волгу, где в вышине должна была появиться эта «шельма» — ненавистная ему луна. Глаза Чилима радостно заулыбались: вместо луны выплывали серые, мелкие тучки. они быстро разрастались, густели и застилали весь край неба. «Сегодня не ночь будет, а малина...» — думал он, неторопливо направляясь к лодке. На берегу кричали неугомонные кулики и чайки, а повыше, в небольшой заводи, на меляке, он увидел, как старательно рыбачили две цапли: заходили в стрежень, насколько позволяли им длинные ноги, и, распустив свои огромные крылья над водой, брели к берегу, загоняя тенями крыльев в узкие застружины рыбу, и проворно хватали ее длинными клювами.

«Ловко орудуют, умная птица...» — подумал он и начал стаскивать лодку. Под сильными ударами весел лодка быстро заскользила, разрезая синеву тихих волн. Над Волгой спускался сумрак теплой июльской ночи.

«Ну что ж, хорошо, если будут рыбу брать они, все окажется лишняя копейка», — думал Чилим, раскидывая сеть. Затем он вытер руки фартуком, закурил, а лодку пустил по течению. «Видишь ли, жить они приехали в деревню, душно им в городе с полутора мильёнами-то.

Посмотрим, старая кикимора, как ты завтра хорошо-то уплатишь, — вспомнил Чилим старуху. — Как жизнь-то все-таки некрасиво устроена... Одни, как сыр в масле, катаются, другие — день и ночь потом обливаются, а праздник пришел — куска хлеба нет».

Лодка медленно плывет за опущенной сетью, ручник на веревочке скользит по застругам илистого дна, волны ласково гладят борта лодки.

Становится свежо. Тучи редеют. Выкатилась луна. Она льет серебристый свет на тихую зыбь волн.

— Ну, пора, хватит, все равно хозяину сдавать на повезу, — решает он.

Чилим вытащил сеть и сильной рукой повернул лодку в направлении своей пристани. Солнце только еще показалось из-за густой гривы вербача, когда Чилим лез прямиком в гору, оставляя зеленый след на побелевшей от росы траве, Он нес на плече корзину с рыбой и мокрую сеть.

— Вот теперь храпанем! — тиха произнес он, укладываясь на сено.

Сквозь сон Чилим услышал стук в дверь и бренчанье дверной защелкой.

— Кто там? — спросил он, сладко зевнув.

— Рыбак дома? — послышался за дверью шепелявый женский голос, — Это мы за рыбой пришли, Наловил, что ли?

— А как же, вот! — Чилим откинул еще мокрый фартук с корзинки. «Ишь ты, вдвоем лезут», — подумал он. За старухой шла барышня с черной длинной косой. «Ничего, отъелась на сдобных-то лепешках...» подумал Чилим, украдкой взглянув на высокую грудь девушки.

— Это вы наловили таких костеряков? — улыбнувшись, спросила девушка, склоняясь к корзинке и глядя на Чилима серыми глазами из-под длинных черных ресниц.

— А кто мне наловит? У меня работников нет. Только это не костеряки, а молоденькие осетрики.

— Правда?

— Очень даже.

— Чем же вы их ловите, таких колючих? — дотронулась белым пухленьким пальчиком девушка. — Наверное, той штукой, что на плетне около ворот висит?

«Сама ты штука...» — пробурчал про себя Чилим.

— Вы, значит, ночью ловите?

— Ночью, барышня, ночью! И чем она, матушка, темнее, тем приятнее для рыбака.

— А днем не рыбачите?

— Нет, спим.

— Вы, значит, как сова, ночью живете?

— Вот угадали, — с улыбкой сказал Чилим.

— Ну, которую облюбовали? Може, вот эту возьмете?

— А сколько за такую? — спросила старуха, поспешно прилаживая очки в вороненой оправе на крючковатом покривившемся носу.

— По двугривенному за фунт. Фунтов пять будет, — прикидывая на руке осетренка, сказал Чилим.

— Ты уж уступи для барышни, — прошамкала старуха.

— Мы на рыбном, у Смердова, по пятнадцать таких брали,

— Не знай, бабуся, вряд ли Смердов ввалит вам за пятнадцать.

— Нет, брали! — заспорила старуха.

— А что там за рыба...

— Как это что? Самая настоящая.

— Тухлая, — добавил Чилим. — Уж по фамилии хозяина сразу в нос бьет...

— Твой нос-то скоро не пробьешь, — заметила девушка.

— Ничего, бог не обидел, — как бы про себя произнес Чилим.

— Жаль, что днем не рыбачишь.

— А то что?

— Я бы тоже поехала с тобой.

— Чего, чего? — насторожилась старуха. — Так бы я тебя и пустила!

— Не беспокойтесь, бабушка, я и сам не возьму. Их взять — только рыбу пугать, — с улыбкой сказал Чилим.

— Ну уж скажет, — обиделась девушка, — A лодка у вас есть? Нас с подругой покатаете?

— Это можно. А когда?

— Поедем завтра утречком, часиков так в десять!

— Хорошее утречко, люди в это время идут с работы на обед, а им утречко... Нет, барышня, мне завтра некогда, я пойду в поле, рожь надо жать. Вишь, жара стоит, говорит, осыпается, а мать-то больна, спина у нее болит.

— Тогда я с вами в поле пойду, а кататься поедем сегодня.

— Что ж, поедем, коли вам охота.

— А вам?

— Я каждый день катаюсь.

— Хватит тебе, Надюшка, — прошипела старуха, — Так сколько же за этого осетрика? 

— Да уж ладно, давай семь гривен, — махнул рукой Чилим.

— Вот всего-навсего три двугривенных, и больше ни гроша, — подала старуха.

— Hy, так не спи сегодня! После обеда поедем! - крикнула, уходя, девушка.

Чилиму сегодня повезло... Пока он отдыхал, мать испекла ржаные пресняки на кислом молоке, да такие, что просто объеденье... Купила сахару па пятак, чаю на три копейки. А когда разбудила Васю, на столе уже фыркал самовар, в печи булькало жаркое из привезенных Чилимом осетриков.

Правда, масла для этого не удалось купить, но зато соседка дала квасу, хорошего, кислого. По кулинарным соображениям Федоры Ильиничны на квасу жаркое еще лучше, не пригорает и вкус отменный, а с преснушками-то и подавно.

Чилим уселся за стол, но пообедать толком ему так и не удалось. Он видел, как из окон стоявшего напротив дома выглядывали барышни. Похватав кое-чего на скорую руку, он переменил рубаху, надел штаны, на которых поменьше заплат. «Но чего же на ноги?» - в раздумье вздохнул он. Этот вопрос крепко его озадачил... «Если в рыбацких бахилах ехать? Пожалуй, неприлично с барышнями, да и жарко...» Другого же путного ничего не подобралось, и он решил ехать босиком.

— Как об этом я раньше не подумал,— ворчал он.

Да и думать было некогда, девушки уже бежали к окну Чилимовой лачуги.

— Вот чего, барышни, лодка у меня немножко кособокая, на левый борт не наваливайтесь, не искупать бы вас... — сказал Чилим, отчаливая от кола.

— Ничего, мы плавать хорошо умеем, — сказала Наденька, усаживаясь на скамейку рядом с подругой.

— Тебя как звать-то, парень? — спросила Наденька, завязывая узелком белую косынку на голове.

— Васька, — ответил Чилим.

— Не Васька, а Вася! Василек!

— Меня все зовут Васькой.

— Так вот чего, Василек, вези нас на ту сторону. Лене нравятся луговые цветы, — Надя кивнула на сидящую рядом белокурую девушку с черной маленькой родинкой на левой щеке.

— Посмотри, Лена, а правда он хорош? Глаза-то у него, как васильки.

— Больно смуглый, цыган.

— Ну что ты, Лена, разве не видишь — это загар.

А Чилим, не слушая их, только сильнее нажимает на весла. Лодка быстро режет тихую зыбь волн.

— Ты красиво работаешь веслами, Василек, — с улыбкой замечает Наденька.

— Умею!

— А сколько тебе лет? — не унималась она.

— Двадцать первый идет с Василия великого.

— Смотри, Лена! На том берегу кустики, травка зеленеет...

— Нет уж, отзеленела, ушки-то повесила, желтеть начала, — вмешался в их разговор Чилим.

— Э,то по-вашему пожелтела, а по-нашему зеленеет...

«Много ты понимаешь в траве», — подумал Чилим.

— Вася! Вы почему так бедно живете? — спросила Надя.

— Как бедно? — не хотел сознаться Чилим. — Изба есть, лодка есть, снасти тоже имею. Где ж бедно?

— А почему у вас не учатся? Народ здоровый, красивый, а неграмотный?

— А зачем нам грамотные?

— Ну как зачем? Чтобы читать, писать.

— У нас писарь в волостном правлении за всех пишет, только чернила да бумагу подавай... Опять, наверное, скоро деньги собирать будут на бумагу.

— А ты учился?

— Как же, три зимы время потратил, да толку-то что.