Елизавета Дворецкая - Ольга, лесная княгиня Страница 18

– Это сторожевая собака! – попытался оправдаться один, по имени Эйлак. – Она охраняет товар…

– Очень княгине нужен ваш товар! Пусть бы за загородкой бегала или на привязи. А как можно такую чудищу среди бела дня на воле держать! А если бы ребенок попал? Да она его в один присест заглотнет! Осторожнее поднимай, это тебе не репы мешок!

Второй варяг, покрупнее и посильнее, поднял Всевиду и понес к городцу.

К ним подбежал Видимер, прибиравшийся в святилище после праздников; Держана послала его вперед, чтобы приготовить лежанку, а сама шла рядом с Хавгримом, несущим княгиню, заламывала руки и вполголоса причитала.

Почуяв что-то ужасное, все восемь их отпрысков бросили игры; старшие умчались в городец, громко вопя: «Княгиня умерла!» – и призывая отца, а младшие облепили Держану и заревели с ней заодно.

В воротах сам Дивислав выскочил навстречу и перенял у варяга жену. Увидев его, Держана тут же перестала причитать, стала успокаивать: напугалась, мол, княгиня, вот и сомлела, это бывает, ничего, обойдется…

На варягов князь только глянул, но так, что они тут же кинулись прочь.

Всевиду уложили, раздели, растерли ей руки и ноги. На сорочке обнаружилось кровавое пятно.

Тут уже Держана, не на шутку перепуганная, кинулась заваривать калиновую кору, используемую женщинами в таких случаях. Детей она собрала чуть не в охапку и выставила за дверь, велев пока забрать их другим бабам. Все это время она не переставала причитать почти шепотом, для собственного утешения, но действовала здраво и споро. Рыжеватые пряди от суеты выбились из-под волосника и платка, и она безотчетно засовывала их обратно тонкой бледной рукой.

Князь сначала присел у двери, но быстро понял, что тут от него толку не будет.

Немного опомнившись, он вскочил.

Подойти к жене он не решался: в ней открывалась бездна, с которой если кто и справится, то лишь другая баба, а его присутствие могло только навредить. Словно вспомнив что-то, он схватил шапку и выскочил наружу, на ходу запахивая кожух.

У избы толпились чуть ли не все жители Зорин-городка, расспрашивая друг друга, что произошло. Торговые гости маялись перед своими избами и клетями. Завидев князя, широким сердитым шагом идущего в сопровождении целой гурьбы родичей, варяги частью попрятались, частью на всякий случай схватились за оружие.

– Где этот хрен болотный! – рявкнул Дивислав, остановившись перед избой, отведенной ватаге Бодди. – Иди сюда, шкура варяжская!

Из низкой двери с неохотой вылез хмурый Бодди.

Он предпочел бы прикинуться, что его нет, но у князя был такой вид, точно не окажись Бодди на месте – он без раздумий прикажет поджечь избу.

– Где твоя проклятая собака?

Дивислав шагнул к Бодди, будто намереваясь схватить за грудки, и тот, хоть и был выше ростом и крупнее, невольно отшатнулся.

Это его движение напомнило князю, что не годится ему лезть в рукопашную с каким-то варяжским бродягой.

– Опять ты за свое! – Дивислав кипел и с трудом держал себя в руках; на лице его отражалось бешенство, которое делало этого в целом приятного человека просто страшным. – На твоего пса уже жаловались люди, я тебе говорил, чтобы больше его в моих землях не было? А ты, мало того что опять его притащил, так и без привязи пускаешь! Он на княгиню мою напал!

– Да мой пес умнее человека… – по привычке начал Бодди, уже упираясь затылком в стену дома над дверью: дальше пятиться было некуда.

– Не твой пес умнее человека, а ты сам дурее всякого пса! Сегодня чтоб прикончил его. И чтобы люди мои видели!

Дивислав обернулся и глянул на толпящихся за ним мужчин: те охотно закивали.

– А не то велю все ваши сани сжечь, лошадей и товары заберу, и скажи спасибо своим богам, если сам живым уйдешь!

Он пошел было прочь, но через три шага обернулся.

– А если княгиня моя… если что дурное с ней случится, я… дохлым псом ты от меня не отделаешься.

Князь ушел, а Бодди вздохнул и послал за топором.

Даже если не считать последней угрозы, стоимость лошадей, саней и товаров неизмеримо превосходила его привязанности к псу. Этого зверя он пару лет назад в каком-то вике выиграл в кости; как пса кликать, никто не спросил, но за размеры и угрожающий вид его прозвали Кабанья Морда. На самом деле он был не так уж и зол, просто ему нравилось пугать людей.

После случая с княгиней Эйлак догадался привязать его под навесом у саней на крепкую веревку, там он сейчас и сидел.

Наблюдать за казнью остались Видимер и Жила, княжий кметь из голяди.

Вернувшись через какое-то время, они рассказывали не то со слезами, не то со смехом, как несчастного пса держали втроем, пока Бодди пытался топором прорубить ему башку, но толстая кость черепа не поддавалась. Когда наконец тот перестал дергаться, в крови и брызгах мозга были все четверо.

– До смерти забили? – уточнил хмурый князь.

– До смерти, княже…

Всевида к тому времени очнулась, выпила отвар калиновой коры и цветков нивяницы и заснула. Была она уже спокойна, кровотечение прекратилось, затворенное зельями и заговорами. Держана уверяла, что-де все обойдется, но Дивислав не спешил радоваться.

– Точно! – заверил Жила. – Потом на санках на реку свезли и там зарыли.

– Кровищи налилось… – Видимер развел руками, – на полдвора. Будто свиняку резали.

Дивислав отвернулся.

– Скажите этому шишку лысому, чтобы собирался, – недовольно буркнул он. – И пусть больше к нам сюда глаз не кажет – не пущу. Пусть хоть через Хазарское море ездит, мне плевать.

Жила вновь ушел и вернулся с нижайшей просьбой от Бодди: разрешить отложить отъезд до окончания праздников. Ранее, стало быть, со сборами никак не управиться.

До этого срока оставалось всего два дня, и Дивислав махнул рукой.

Эти два дня княгиня провела в постели: Держана настаивала, что ей нужно лежать, пить сон-траву и нивяницу, да и Дивислав не хотел, чтобы жена выходила из дома, пока не уехали варяги: что-то может ей напомнить о злосчастном происшествии.

– Я сердечко послушала, – однажды шепнула князю Держана, когда никого не было рядом. – Ну, к череву ее ухом припала да послушала: хорошо ли бьется. И вот что я тебе скажу, зятюшка…

Она еще раз оглянулась и наклонилась к самому его уху:

– Два сердечка там стучит! Одно справа, другое слева.

– Да что ты! – Дивислав даже привстал.

– Тише! Не сболтни никому. Верно тебе говорю, что два!

Это известие помогло Дивиславу приободриться: он не помнил, чтобы в его роду появлялись двойни, но предпочел истолковать это как добрый знак.

Поэтому он даже с благодушием встретил известие о том, что в последний вечер перед отъездом Бодди устраивает пир и приглашает окрестных старейшин: Перенега, Буеслава, Кочебуда и даже Нудогостя. Все они присутствовали, когда Бодди хвастал ожерельем и подрался с Нудятой. Как объясняли посланцы, Бодди сожалеет о былых ссорах и хочет со всеми помириться, чтобы оставить о себе добрую память.

Дивислав только хмыкнул: неужели совесть пробудилась? Но вслух ничего не сказал, и старейшины решили, что, пожалуй, не худо будет сходить послушать, что бродяга скажет на прощание. Только Нудята в ответ лишь сплюнул и показал посланцам дулю, но иного в общем-то от него и не ожидали.

Все прошло, как было задумано. Бодди принимал гостей хорошо, лишь по привычке хвастал неумеренно.

Угощение было внушительное: полный котел мяса, тушенного с луком и чесноком, с подливкой из брусники, два котла похлебки: рыбной – с пшеном да луком и гороховой – с репой да поджаренным салом. Приглашенные остались довольны, перед очагом вскоре выросла куча обглоданных костей, пивом обносили без задержек, и под конец пира гости и хозяева даже принялись нестройно петь.

– Ну, прощевай! – говорили старейшины, уже в темноте пробираясь к своим саням и поддерживая друг друга. – Только ты того… больше к нам не жалуй. Скучать без тебя будем, да князь наш суров: сказал нет, значит, нет.

– И я буду скучать без вас! – твердил раскрасневшийся от пива Бодди. – Вы еще не раз меня вспомните… я уверен.

Наутро варяги уехали.

Убрались они еще в темноте, а ближе к полудню, как совсем рассвело, княжьи челядинки-голядки пошли чистить в избе и клетях. После пира тут был истинный свинарник: везде на полу объедки и кости, на столах – треснутые грязные миски, под лавками – стоптанные черевьи и сено, которым их набивают, на полатях – рваные обмотки и протертые чулки, в углах – лужи мочи и блевотины. Даже подстилки из еловых лап и соломы варяги не потрудились сжечь. Бабы мели пол, выгребали грязь из углов, мыли лавки, столы и полати, чтобы не стыдно было пустить новых постояльцев. И вдруг одна принялась визжать.