Елизавета Дворецкая - Ольга, лесная княгиня Страница 19

Пытаясь вымести под лавкой, она наткнулась на темную кучу… непонятно чего. Был похоже на шкуру, и эта шкура пованивала. Стиснув зубы, баба вытащила «эту дрянь» на свет – дверь стояла нараспашку, чтобы выморозить вшей и блох – и развернула.

Сразу ей померещилось нечто знакомое.

Это была шкура довольно крупного зверя – свалявшаяся, изрезанная, залитая спекшейся кровью, от которой совсем склеился грязно-желтый, бурый мех.

– Да это ж ихний пес! – сказала другая. – Вон там еще что-то в углу, глянь.

– Сама глянь, – морщась от вони, пробормотала первая. – Чего они ее сюда затолкали-то?

– Да это не может быть того пса! – возразила третья. – Того пса они в снег у реки закопали, как бы он сюда опять попал? И кто с него шкуру снимал? Шкура-то дрянь, они его искромсали всего, будто врага кровного.

– А-а! – первая баба заглянула под лавку и обнаружила там… отрубленную песью голову со знакомым черным пятном на морде. – Голова!

На бабий визг прибежали кмети. Шкуру и голову выволокли из избы и бросили на снег. В это время Жила с глубокомысленным видом изучил сваленные у очага кости, пошевелил их ногой, чтобы получше рассмотреть… и схватился за горло, судорожно глотая.

– Слава Перкунсу, что меня этот велс болотный на пир не звал! – прохрипел он, удерживая рвотный позыв. – Он ведь своих гостей дорогих… собачатиной накормил!

Весть мгновенно облетела городец и округу. Скрыли ее только от княгини, опасаясь, что ее начнет выворачивать, а то и похуже повредит. Весь народ сбежался смотреть на шкуру и голову – жуткие доказательства «гостеприимства» Бодди.

– Это он нам отомстил так! – толковали возмущенные жители. – Собачатину жрать заставил!

– А дурням и не в примету, что хозяева их потчуют, а сами не едят?

Когда Перенег, проблевавшись, снова мог говорить, его спросили об этом, и ответ всех изумил.

– Да как это – «сами не едят»? Тут бы мы уж заметили, чай у нас на плечах не репы печеные сидят! Ели они! И Будиня сам ел, хрен лысый! Так еще наворачивал! Из того же котла куски брал, что нам, то и себе. И люди его ели.

Князь Дивислав, узнав обо всем этом, не то расхохотался, не то разрыдался – по лицу его текли слезы. Налицо было тяжкое оскорбление, нанесенное волости и самому князю.

Поняв, что здесь ему больше не ездить, Бодди лихо отомстил. Как он и обещал, его еще долго будут здесь вспоминать: ему светило войти в местные предания и красоваться в них, пока жив кривичский корень. То, что он не пожалел собственного желудка ради удачи обмана, наводило на мысль о тех героях древности, которые готовы были погибнуть заодно с врагом. Так сразу и не поймешь, чего достоин такой «подвиг»: уважения или презрения.

Старики, наевшиеся псины, со сраму попрятались от людей.

А через пару дней, пока не утихли еще разговоры, Бодди дал новый повод говорить о себе.

Прибежал на лыжах мужик из веси близ Ильменя, где по речке проходил рубеж владений зоричей и Будогостичей.

– Корова! – закричал он, будучи допущен к князю и забыв даже поклониться. – Корову мою забрали, нечистики проклятые! Лешии, шиши водяные, чтобы им бревном подавиться! Чтоб им каждая кость буренки моей поперек горла встала и весь век мучила! Чтоб им оба рога ее в задницу воткнулись! Чтоб им…

– Ты о чем? – Жила встряхнул его за плечо, боясь, что мужик так и будет браниться до самой весны.

– Забрали корову мою! Варяги, что отселе ехали на Ильмень! Сказали, это взамен того барана, что здешние старики сожрали у него! Так велел и передать.

Оказалось, что весь этого хозяина, всего-то из трех дворов, ограбили люди Бодди. В веси было пять мужиков, но против двух десятков хорошо вооруженных и бывалых варягов они ничего поделать не могли.

Кормились они больше озером, и коров на всех имелось всего две. Обеих и забили варяги, которым предстоял еще долгий путь, а по зимним холодам была надежда сохранить мясо до тех пор, пока все не будет съедено.

Когда Дивислав уразумел суть дела, на лице его вместо ожидаемой ярости отразилось вдруг такое облегчение, что мужик от удивления даже умолк. А князь успокоился, потому что теперь точно знал, что делать.

Грабеж окончательно подтолкнул его к решению, что негодяев нельзя отпускать восвояси. Дружина у князя была небольшая, но на два десятка подлецов, растерявших всякий стыд, сил хватит!

Как всякий, кто приезжал из Киева последним, Бодди мог рассчитывать на хороший прием в Волховце: ведь он привез самые важные для хозяина новости.

– Разумеется, князь хочет, чтобы Ингвар конунг отправился в поход, – рассуждал Бодди за столом Ульва, будто Олег Моровлянин с ним лично советовался. – Ведь его собственный сын еще слишком мал, ходить на войну ему рановато: он едва-едва научился вообще ходить, ха-ха! А Ингвару конунгу ведь уже четырнадцать, да?

Бодди посмотрел на Сванхейд, и она кивнула: конечно, она лучше всех помнила, сколько лет ее сыну.

– Он уже почти совсем взрослый мужчина! Ему уже скоро можно жениться! Я уверен: когда он покроет себя славой в этом походе, пора будет посылать за невестой!

– Если мы правильно поняли Вальгарда из Плескова, его дочь еще слишком юна для брака, – возразил Ульв. – Хотя это не значит, что ей не пора переехать в ее будущий дом. Пока что она могла бы пожить у нас… среди наших детей…

– Уж лучше бы Мальфрид наконец прислала нам своего ребенка! – возразила Сванхейд, которой гораздо больше хотелось заполучить собственного внука, чем совсем чужую девочку.

– Еще через год мы сможем это потребовать, – кивнул Ульв. – Но сейчас, наверное, не стоит отрывать его от матери, как ты думаешь?

Сванхейд только вздохнула.

Она часто с тревогой думала об обоих своих детях, Мальфрид и Ингваре, которые вынуждены жить так далеко от нее, среди чужих, враждебных людей, постоянно подвергаясь разным опасностям.

Но что она могла сделать?

Этого требовал выгодный обеим сторонам союз.

– Эти жалкие людишки запомнят меня надолго!

Тем временем Бодди, видя, что хозяева от него отвлеклись, заговорил о другом, хвастая перед соседями по столу.

– Они теперь знают, как угрожать мне и посягать на мое имущество! Они заставили меня зарубить моего любимого пса, лучшего пса на свете! Он был умнее любого человека. Я не променял бы его на трех коней! А они заставили меня убить его самым беззаконным образом. Но я отомстил им! Им пришлось съесть этого пса! Ха-ха! Вы бы видели, как эти дураки глодали собачьи кости! А чтобы возместить ущерб, я забрал двух коров…

– Я не расслышал, где это было? – Ульв наклонился ближе к нему со своего высокого сиденья.

– В Зорин-городке, недалеко за устьем Ловати.

И Бодди поведал всю повесть о причинах и последствиях гибели Кабаньей Морды. Всеобщее внимание было приковано к нему: кто-то смеялся, Сванхейд сочувственно качала головой, слушая, как пострадала княгиня. Ульв до самого конца рассказа не проронил ни слова и не сводил с Бодди пристального взгляда.

– Конечно, это очень занятное происшествие, – сказал он, когда гость закончил свою похвальбу. – Но ты понимаешь, что больше не сможешь ездить этой дорогой?

– Я не боюсь их жалких угроз! – хорохорился Бодди. – Я буду ездить, где захочу, и никто не помешает мне!

– Если Дивислав потребует, чтобы я больше не допускал тебя в земли кривичей, мне придется прислушаться к его просьбе. Таков уговор: я не должен пропускать через свои владения людей с враждебными намерениями. А твои намерения после случившегося никто не посчитает дружескими. Я знаю, что кривичи уже на тебя жаловались. Теперь же тебе не место на торговом пути.

– Неужели ты станешь слушать этих жалких людей?

– Мне нет дела до этих людей, но меня очень волнует серебро, которое попадает ко мне благодаря им.

– Конунг!

В грид вошел дозорный с крепостной стены.

– На реке виден какой-то отряд – человек тридцать, и все они вооружены. При них нет никаких товаров. Похоже, что они едут с кем-то сражаться.

Все замолчали, Ульв поднял брови.

Бодди заметно переменился в лице.

– Сдается мне, Бодди, это к тебе! – Ульв взглянул на гостя. – Те самые жалкие людишки, которым ты оставил о себе такую добрую память. И что мне теперь делать? Они потребуют, чтобы я тебя выдал. Ты желаешь выйти к ним и показать, как мало ты с ними считаешься?

– Нет, Ульв конунг, ты ведь не сделаешь этого! – Бодди разом побледнел, что странно было для такого крупного и могучего по виду человека. – Ты не можешь этого сделать, меня охраняет закон гостеприимства, а еще – ты сам обязан давать приют и защиту всякому честному торговому гостю… Для этого ты здесь поставлен богами…

– Ты сам это произнес – «честному гостю». – Ульв взмахом руки велел своим людям готовиться, и все встали с мест, чтобы идти одеваться и вооружаться. – Но я не уверен, что это слово применимо к тебе. Твое поведение в гостях у Дивислава не назовешь красивым. Я никому не позволю приказывать мне или запугивать меня, но его доводы, сдается мне, будут убедительны. Ты нанес обиду его жене в ее собственном доме. И вместо того чтобы загладить свою вину хорошими подарками, оскорбил еще и его хёвдингов.