Вера Хенриксен - Знамение Страница 18

Рагнхильд тоже была в кухне. Она следила за чаном с пивом. С Сигрид она разговаривала мало, отвечала только на вопросы, которые та задавала. Сигрид не понимала, почему Рагнхильд и другие были приветливы, когда вернулись в Эгга. Но затем они отошли от нее.

И Тора Эльвирсдаттер не приехала, а осталась в Бейтстадте.

Кальв, когда Сигрид попросила его о том, чтобы Тора вернулась домой, ответил ей согласием. Сигрид послала за ней, но та ответила, что в Эгга ей делать нечего. У Сигрид же не было времени съездить в Бейтстадт и переговорить с ней. Мальчики побывали там, но у них Сигрид ничего не смогла узнать относительно Торы.

Люди в округе были настроены враждебно и к Сигрид, и к Кальву. Случай с солодом явился лишь одним из проявлений вражды. Сначала Кальв хотел послать своих людей по хуторам, чтобы заставить бондов отдать им солодовое зерно, но Сигрид удалось его отговорить от этого.

Немного пива они раздобыли в других хозяйствах, принадлежащих Эгга, и теперь во время еды могли пить не только воду.

В кухне от пара было душно и влажно. Сигрид была рада, когда вышла оттуда во двор на поиски священника Йона. Он должен был благословить пиво до того, как его поставят бродить.

Она нашла его за домами, недалеко от старого храма. Сейчас здесь должна быть построена церковь.

«Храм разрушать не нужно, — сказал Йон. — Его изнутри следует лишь окропить святой водой, и все боги и нечистая сила будут изгнаны. Сам же храм послужит хорами в новой церкви».

Сейчас здесь работали топоры и стучали молотки. Неф церкви будет возведен, как и в других деревянных церквях. Строители были заняты подъемом больших угловых столбов для хоров.

Йон-священник стоял и разговаривал с мастером, когда Сигрид подошла к нему. Он кивал головой и улыбался тому, что говорил ему мастер, но было ясно, что он мало что понимал в строительстве церквей.

— В Англии мы строим церкви из камня, — сказал он Сигрид, когда они шли к дому.

— Зачем здесь новая церковь? — спросила она. — Разве старая в Стейнкьере мала?

— Кальв пожелал, чтобы в Эгга была церковь, — ответил Йон. — А храм в Стейнкьере тоже приведем в порядок.

— Я рада этому, — воскликнула Сигрид. — Там похоронены двое из моих детей.

Внезапно вид у священника стал таким, словно ему в голову пришла серьезная мысль.

— Люди рассказывали мне, что священник, служивший в Стейнкьере во времена ярла Свейна, был святым человеком.

— Сам он так не думал, — сказала Сигрид. — И он ушел от нас, когда народ пожелал сделать его святым.

Йон вздохнул и сказал:

— Не легко, видимо, было ему уйти.

— Нет, — подтвердила Сигрид. Она подумала о жертвенной воле и жгучей вере Энунда во Христа и уголком глаз посмотрела на стоявшего рядом добродушного, невысокого мужчину с непрерывно моргающими глазами.

Однако Йон был не единственным священником в округе. Был и другой по имени Освальд. Один из тех, которых конунг оставил здесь при отъезде из Мэрина. Сигрид была довольна; он не служил в Эгга. Освальд был тощим, мрачным человеком, который приезжая в усадьбу, почти все время говорил только об аде. В стейнкьерской церкви он служил еще до приезда Кальва и Сигрид, а сейчас переехал еще севернее в Сносаванн, где он лучше мог обращать людей в истинную веру.

Сигрид тяжело вздохнула, войдя вместе с Йоном в кухню. Она стала чувствовать неприязнь людей.

К середине лета в Эгга все шло как обычно.

Кальв привез серебро, завоеванное им в походах, послал людей за покупками в Каупанг. И сейчас дом был снова полностью обставлен.

Дни проходили обыкновенно. Единственным отличием стало то, что мессы служили каждый день. Пока церковь не была достроена, моления совершались во дворе, если позволяла погода, или в большом зале.

По воскресеньям и праздничным дням люди, жившие в округе, обязаны были встречаться здесь, хотели они того или нет. И они приходили с непроницаемыми и недружелюбными лицами. Сухо кланялись Сигрид. Было видно, что здороваются они по обязанности. Если она пыталась заговорить с ними, они вежливо, но коротко отвечали ей.

На воскресных богослужениях Сигрид встречала Гюду и Блотульфа из Гьёврана. Блотульф шел медленно и палкой ощупывал перед собой дорогу, уставив вперед свои слепые изуродованные глаза. Гюда шла сбоку и помогала ему как могла. Сигрид захотелось узнать, как себя чувствуют остальные близкие, потерявшие свое добро в Мэрине, и однажды спросила об этом у Гутторма. Он был одним из тех немногих, с которыми она могла разговаривать, но даже он охладел к ней после ее приезда.

— А как ты думаешь? — ответил он.

Когда же она попросила его рассказать подробнее, то узнала, что от былого величия гордых родов, живших на берегах фьорда, почти ничего не осталось. В Саурсхауге и в Олвесхауге сидят орманы короля. А Иннерей король отдал лендману, человеку безродному, Торгейру из Квистада, одарив его большими усадьбами.

Некоторым из вдов удалось сохранить за собой усадьбы, а другие стали совсем нищие. Гуннхильд из Хустада и ее дети ходят по дворам, прося милостыню.

Сигрид пришла в ужас; она и не представляла, что дела обстоят столь скверно. И она поняла, почему люди отворачиваются от нее: она вернулась в усадьбу и продолжала оставаться хозяйкой Эгга.

«Может быть, — подумала она, — я могу как-нибудь помочь пострадавшим». И она решила сходить в Гьевран.

Во дворе было тихо, когда она пришла в Гьевран. Все отправились в луга на сенокос. Гюду она нашла в кухне, там же перед очагом сидел и Блотульф, повернув лицо к пламени, словно он мог видеть его. Гюда подняла глаза от теста, которое месила.

— Что вам нужно в Гьевране, фру Сигрид? — спросила она высоким, резким голосом.

Блотульф дернулся и выпрямился на скамье.

— Раньше мы обращались друг к другу на ты, — промолвила Сигрид.

— Простые люди, такие, как мы, должны обращаться к жене королевского лендмана из Эгга почтительно.

— Гюда! — Сигрид подошла к ней и протянула руку.

— У меня пальцы в тесте, руки подать не могу, — сказала Гюда и снова принялась месить тесто.

Сигрид повернулась к Блотульфу.

— Я пришла спросить, не могу ли я чем-нибудь помочь.

— Спасибо, сами справимся, — произнес Блотульф. — Мы спасли хозяйство, а это удалось не многим.

Сигрид огляделась. Кругом была пустота, навевающая тоску. Исчезли многие предметы кухонной утвари и обстановки, которыми так гордилась Гюда.

Гюда проследила за ее взглядом.

— Для того, кто привык к поварне в Эгга, здесь довольно пусто, — сказала она. — Мы вынуждены были многое продать, чтобы заплатить королю дань.

— Убирайся домой в Эгга, Сигрид! — тут же воскликнул Блотульф. — Мы не нуждаемся в жалости и тем более в людях, руны которых отданы лендману короля.

Сигрид задохнулась:

— Значит, люди считают, что я все о них докладываю Кальву!

— Стал бы король возвращать тебя сюда еще более богатой и могущественной, если бы ты не обещала ему ничего в замен? Люди не настолько глупы, как ты представляешь, Сигрид!

— Блотульф, я…

— Хочешь знать, что думают о тебе? — прервал он ее. — Мы не боимся, что ты пожалуешься на меня Кальву Арнисону.

— Да.

— Тьфу! — Он плюнул по направлению звука ее голоса, но в нее не попал.

Она была слишком потрясена, почувствовала, что вот-вот заплачет. Поэтому быстро повернулась и ушла.

На обратном пути она остановилась в том месте, откуда открывался самый прекрасный вид на фьорд.

Вот уже почти тринадцать лет эти несокрушимые низкие горы служат ей защитой. И сейчас, как и прежде, они стоят надежно, словно говоря ей: «Что тебе люди? Взгляни на нас, мы остались прежними, такими же, как ты увидела нас, приехав сюда. И на следующий год, через десятки лет, через сотню, когда ты уже будешь покоиться в земле, мы не изменимся».

И ей захотелось заключить в объятия фьорд и небо, и горы, ибо они были открыты ей и принимали ее, ибо они, в противоположность людям, не меняли своего отношения.

В это время Сигрид сблизилась с Кальвом. А он после разговора в первый вечер в Эгга, просил ее рассказывать о законах и обычаях.

Она отвечала на его вопросы, как умела, удивляясь тому, сколь много она знала.

Эльвир часто рассказывал ей о вещах, интересовавших его большую часть жизни. А она, сама того не сознавая, многому научилась у него за прошедшие годы.

Сигрид оценила любовь и заботу, которую Кальв проявлял по отношению к ней. И это, на фоне холодного отношения других, доставляло ей радость, которая заставляла ее притворяться, что любит она его больше, чем чувствовала на самом деле.

Однако она иногда не могла отказаться от попыток воспользоваться властью, которую обрела над ним. Она прибегала к ней в тех случаях, когда могла заставить его поступить по-иному, чем хотел король, правда, лишь в довольно мелких делах.

Искала она и встреч с Йоном-священником, беседовала с ним. Мессы она посещала чаще, пытаясь обрести то счастье веры во Христа, о котором ей говорил Энунд. Но оно к ней не приходило. Даже вечерняя трапеза не приносила ей спокойствия.